Я очень люблю Рождество. Хотя сегодня оно очень напоминает Новый год моего детства. Народная память перенесла на него весь традиционный эмоциональный заряд запрещенного советской властью Рождества — то же растущее ожидание, долгая предпраздничная суета, елка, «Щелкунчик»... И главное, всепоглощающее ожидание Чуда. С большой буквы. Вот сейчас, как в сказке, пробьют куранты, и начнется какая-то другая, НАСТОЯЩАЯ, удивительная жизнь, откроется волшебная дверь в иной, блистающий мир.
И для большинства людей в этом смысле мало что изменилось. Все эти эмоции и сегодня больше относятся к Новому году, а не к Рождеству. Потому и повторяются из года в год так волнующие многих вопросы: а как же быть нам, православным — у всех Новый год, а у нас сугубый пост?
Лично для меня «кризис Нового года» начался с песни Окуджавы «Прощание с новогодней елкой». С ее трагическим финалом:
Но начинается вновь суета.
Время по-своему судит.
И в суете тебя сняли с креста,
И воскресенья не будет.
И пронзительным последним образом:
Ель, моя ель! Словно Спас на крови
Твой силуэт отдаленный,
будто бы след удивленной любви,
вспыхнувшей, неутоленной.
В этих словах, по крайней мере, для меня, ключ к парадоксу Рождества.
Ведь, если разобраться, что, собственно, мы празднуем? Ну ладно, когда мы в роддоме встречаем цветами маму с новорожденным, мы радуемся его приходу из небытия в бытие. Но тут Младенец, который и есть сама жизнь, рождается... в смерть. А перед ней — мы знаем — будет непонимание окружающих, отверженность, предательство ближних, публичное поругание и богооставленность.
Да и как Он приходит в мир? Родителей, затерявшихся в толпе «мигрантов»-чужаков, никто в Вифлееме не желает пускать на порог. В эту святую ночь их удел, по словам митрополита Сурожского Антония, «одиночество — страшное, жгучее, убийственное одиночество, которое снедает сердца стольких людей».
По-моему, чтобы понять смысл Рождественского поста, нужно просто осознать трагедию самого события Рождества. Ведь что происходит? Безгрешному Младенцу прививается МОЙ грех, чтобы Он выработал в Себе антивирус, который потом поможет мне излечиться, даст шанс избежать смерти. И мне Его не жалко? Мне не страшно от мысли, что по моей вине Он будет страдать, болея моими болезнями? Не хочется плакать и каяться, постараться избыть хоть часть этой заразы, чтобы она не досталась Ему?
Что делать, такие уж мы толстокожие — только потрясение способно выбить в нас искру любви и раскаяния (Евангелие, если читать его внимательно, применяя к себе, таит много таких потрясений). И если это происходит, наша излюбленная тема «вкусной и здоровой постной пищи» как-то даже не приходит в голову. Она занята другим: как подготовить свою душу, свое сердце к встрече, как сделать там предпраздничную уборку, чтобы, когда взойдет Вифлеемская звезда, крикнуть Святому Семейству: идите сюда, ко мне, я давно вас жду!
И тогда кипящая вокруг новогодняя кутерьма перестанет быть помехой и проблемой. Ведь наводить порядок в душе не обязательно, посыпая голову пеплом. Деятельная любовь к ближним работает ничуть не хуже. Особенно, если удается при этом не забыть о своей главной цели и идти от смысла события — к быту. А не наоборот.
И когда это удается, оживает то, забытое, детское ожидание Чуда. И оно происходит. Рождество — как сказочный золотой ключик — открывает заветную дверь, за которой дорога, путь, ведущий к забрезжившей на горизонте Пасхе. Там, впереди Воскресение, и оно, опровергая балладу Окуджавы, будет. И это делает Рождество таким безусловным, таким вселенским праздником, впускающим нас в действительно блистающий, хоть и трагически труднодостижимый для нас мир, где нет и не может быть неутоленной любви.
