Что такое «звуковой автограф»? Какой писатель впервые записал свой голос на фонограф? И как читали свои стихи Маяковский, Бунин, Есенин?
Об этом и не только рассказывает Павел Крючков, звукоархивист, редактор, сотрудник Государственного музея истории российской литературы имени В. И. Даля.
Смотреть еще: Живые голоса: Ахматова, Мандельштам, Бродский
Расшифровка:
Здравствуйте. Меня зовут Павел Крючков. Я работаю ведущим научным сотрудником в Государственном музее истории российской литературы имени Владимира Ивановича Даля. Но сегодня продолжает действовать и прежнее название — Государственный литературный музей. Мы находимся сейчас в одном из его отделов. Он называется причудливо: отдел аудиовизуальных фондов. Раньше он назывался отдел звукозаписи. И долгие-долгие годы, до своей кончины в 2004 году, этим отделом заведовал легендарный звукоархивист — он, кстати, и ввел это слово, и тема нашего разговора будет вся вокруг этого слова, — легендарный звукоархивист, литератор, филолог, реставратор аудиозаписей Лев Алексеевич Шилов. Люди более старшего поколения помнят виниловые пластинки, которые продавались в магазине «Мелодия» на Новом Арбате, на втором этаже, в литературном отделе, пластинки с голосами литераторов. Самая известная из них называлась «Голоса, зазвучавшие вновь». Но об этом я скажу чуть позже. Сейчас, немного забегая вперед, я начну с того, что я прочитаю вам стихотворение.
Сразу объясню: забегая вперед, потому что мне хочется в этом разговоре о литературной звукоархивистике (а мы будем говорить о звуковых автографах, и я вместе с вами буду их слушать, — литераторов, поэтов и прозаиков), так вот, говорить будем в последовательности развития тех носителей, на которые эти голоса записывались. То есть пойдем от фоноваликов, от эпохи Томаса Эдисона к сегодняшним цифровым носителям. Итак, забегая, как я сказал, немножко вперед, я прочитаю стихотворение Дмитрия Кедрина «Пластинка», которое было написано в 1939 году, за 6 лет до того, как этого чудесного человека трагически не стало. Кстати, голос его не сохранился.
Пластинка
Когда я уйду,
Я оставлю мой голос
На чёрном кружке.
Заведи патефон,
И вот
Под иголочкой,
Тонкой, как волос,
От гибкой пластинки
Отделится он.
Немножко глухой
И немножко картавый,
Мой голос
Тебе прочитает стихи,
Окликнет по имени,
Спросит:
«Устала?»
Наскажет
Немало смешной чепухи.
И сколько бы ни было
Злого,
Дурного,
Печалей,
Обид, —
Ты забудешь о них.
Тебе померещится,
Будто бы снова
Мы ходим в кино,
Разбиваем цветник.
Лицо твоё
Тронет волненья румянец,
Забывшись,
Ты тихо шепнёшь:
«Покажись!..»
Пластинка хрипнёт
И окончит свой танец,
Короткий,
Такой же недолгий,
Как жизнь.
Ячасто читаю эти стихи перед своими выступлениями, посвященными той же теме, о которой мы говорим сегодня.
В этой профессии, звукоархивистике, направлений много. Это сохранение архивных звукозаписей, вот мы находимся в отделе, который занимается и этим тоже. Это реставрация старых звукозаписей. Это производство звукозаписей, то есть фиксация голосов литераторов сегодняшнего дня, когда сотрудник литературного музея отправляется на литературный вечер — сегодня уже с цифровым диктофоном. И даже бывает, что те или иные культурные институции сами пишут свои вечера прямо на пульт, например, и так далее и так далее. Вот у меня работа посвящена публичному рассказу — раньше было такое слово «пропагандировать», я его не люблю, — публичному рассказу об этом странном ремесле и искусстве — литературной звукоархивистике. То есть довольно часто я выступаю с публичными вечерами на эту тему, когда вместе с залом, которому я рассказываю историю литературной звукоархивистики в России, а иногда и в мире, мы слушаем вместе звукозаписи. Я очень люблю выражение, которое придумал Лев Шилов, которого я сегодня уже называл, выражение «звуковые автографы». И мы с вами сегодня тоже услышим некоторое количество таких звуковых автографов, разнесенных во времени на очень большие пространства.
Ну а теперь надо начать с самого начала, с 1877 года, когда знаменитый изобретатель, ученый, экспериментатор Томас Эдисон изобрел фонограф. Вы видите, что фонограф — это прибор гораздо более обыденный, будничный, чем пышный какой-нибудь граммофон со своим этим раструбом. В свое время появление этого аппарата не просто произвело революцию в умах, в обществе и так далее, у него были даже и противники. Представьте себе, что человек сохраняет свой — дальше я скажу очень важное прилагательное — живой голос навсегда. Конечно, тогда, когда все это начиналось, живые голоса сохранялись на такие носители, которые нельзя считать, как сегодня звук в цифре, вечными, — на восковые валики. Я покажу вам один из таких валиков. Вот в руках у меня как раз эдисоновский валик, это такой цилиндр. Я сейчас его выну, двумя пальцами это делается — вот так, это такой цилиндр, покрытый воском. Когда он еще не имеет на себе никакой записи, а такой чистый, его ставят на ось фонографа, опускается сапфировая игла, в фонограф вставляется раструб, к этому раструбу подходит человек или садится музыкант с инструментом, производится звук, то есть человек читает или играет, пружина взведена, валик крутится, мембрана колышется, и звук укладывается в восковые бороздки этого валика. Сразу же можно, поменяв раструб, прослушать, что получилось. Конечно, вы понимаете, что тогда, когда эти эксперименты с звукозаписью начинались, конец XIX века, записи были — с сегодняшней нашей точки зрения, да и вообще со стороны здравого смысла — очень и очень посредственные. Но все равно, мне кажется, я пользуюсь этим старомодным словом, чудо, когда мы можем услышать голос, скажем, Льва Толстого. Его записей сохранилось довольно много, и Томас Эдисон с ним сотрудничал, он прислал со своим помощником в Ясную Поляну в 1910-х годах, в 1908 году прислал фонограф. Долгое время считалось, что одной из первых отечественных литературных звукозаписей был именно голос Льва Толстого, сделанный в начале XX века. Но на самом деле еще в конце XIX века тоже замечательным ученым Юлием Ивановичем Блоком, он был этнограф, был записан кусочек рассказа Льва Толстого «Кающийся грешник». Скажу только для тех, кому интересно узнавать имена открывателей, что обнаружил эту запись тоже замечательный литератор и ученый Волков-Ланнит. Давайте я сейчас зайду в современный свой планшет, и мы послушаем голос Льва Толстого, голос из 1895 года. А предваряет это, повторюсь, Лев Шилов. (Звучит запись.)
У меня, вот знаете, друзья, нет никакого специального такого очень уж четкого плана повествования своего, и я буду делать такие лирические отступления. И сразу вспомню, что в 70-е, 80-е годы прошлого века, двадцатого, современниками тех лет многие из нас были, Лев Шилов, чей голос комментатора вы сейчас слушали, выступал с публичными лекциями, посвященными русской литературе, поэзии Серебряного века. И очень часто, да почти всегда, аранжировал свои выступления звукозаписями из архива Государственного литературного музея.
Ровно 40 лет тому назад, осенью 1988 года, по Всесоюзному радио было выпущено в эфир пять программ, в которых Лев Алексеевич Шилов знакомил слушателей с звуковыми автографами Льва Толстого и рассказывал об этих записях, как они делались и так далее. И в те же времена это действительно была совершенно новая история, то есть никогда в жизни люди не слышали — такая большая аудитория не слышала этих звуков, они сами по себе, как вы уже обратили внимание, очень экзотичны. Потому что ведь мы слышим не совсем голос человека, мы слышим, как бы сказать, эхо, вы даже, наверное, слышали, как вращается валик, шелестение такое его. Но тем не менее это произвело очень сильное впечатление. Потому что в этой записи, особенно если слушателя к ней подготовить, — то есть так, как это делал Лев Алексеевич и как теперь это делаю я, сначала прочитав, что люди услышат, подготовив их, — присутствует живое вещество Льва Николаевича Толстого — живое. И конечно, на это не могли не откликнуться поэты. Я сегодня прочитал уже стихотворение и еще, может быть, прочитаю кое-какие стихи, посвященные нашей теме, их, кстати, не так много, можно было бы в принципе мини-антологию составить, стихотворений, посвященных литературной звукоархивистике, аудиозаписи голосов русских литераторов, давно ушедших. Но в те годы, в 1978 году, замечательный русский поэт Петр Семынин написал стихотворение, две строфы его Лев Алексеевич приводит в одном из изданий своей книги, как раз по строчке из этих стихов «Я слышал по радио голос Толстого».
Вот как писал Петр Семынин. И сразу я скажу, о чем он писал. Есть такая очень известная запись Льва Николаевича, которую очень часто крутят и по телевизору, и вообще она так вошла в оборот, это его обращение к яснополянским детям, к школьникам, да не к школьникам — к подросткам, к отрокам. Поскольку она много раз звучала и по телевизору и так далее, я просто прочитаю она очень короткая. Своим замечательным тонким таким немножко голосом Толстой говорит: «Спасибо, ребята, что ходите ко мне, я рад, когда вы хорошо учитесь, только, пожалуйста, не шалите, а то есть такие, что не слушают, а только сами шалят, а то, что я вам говорю, нужно для вас будет. Вы вспомните, когда уж меня не будет, что старик говорил нам добро. Прощайте. Будет». И когда эта запись прозвучала, она, конечно, очень сильно подействовала на слушателей. И вот она подействовала, в частности, и на поэта Петра Семынина. Вот он написал такие строки замечательные:
Я слышал по радио голос Толстого,
Запечатленный на воске фонографа, —
Как мохом, обросшее шумами слово
Учило детей величию доброго.
И острое чувство любви и печали
Пронзило меня: из умершего, давнего,
Слова, воскресая, сквозь годы звучали,
Заветом оратая правды подавленной.
Обратите внимание, что здесь есть это слово «воскресая». И вообще, много раз в разговорах о звукозаписях я сталкивался с тем, что, когда и люди рассуждают об этом, и поэты об этом пишут стихи, а мы сегодня услышим замечательное стихотворение начала 1960-х Александра Кушнера «Магнитофон», присутствует эта тема воскрешения. Потому что, действительно, это чудо: человека нет, он давным-давно умер, а мы включаем кнопочку «пуск», «play», как сейчас, — и слышим его голос. Причем чем ближе к нам этот голос записан, то есть чем качественнее запись, тем реальнее его присутствие рядом с нами, в нашей душе, в нашем сознании и так далее.
Сейчас давайте послушаем одну запись Льва Николаевича, которая связана с темой фонописи. Дело в том, что он решил приспособить фонограф как-то к своей ежедневной жизни. И действительно, на фоновалики — в Ясной Поляне был фонограф — он записывал такие маленькие письма, которые отсылались с человеком адресату в то место, где тоже был фонограф. Там ставили фоновалик на ось, и человек слышал обращенное к нему письмо звукрвое с голосом Льва Николаевича.
То письмо, которое мы услышим сейчас, я его очень люблю, это письмо свояченице, сестре Софьи Андреевны Толстой Татьяне Кузьминской, которая прожила удивительную жизнь, дожила до середины 1920-х годов, до 1925 года, по-моему. Известно, что она частично, в очень такой серьезной степени, послужила прототипом Наташи Ростовой в «Войне и мире». Вот что говорит Лев Толстой, обращаясь к своей любимой (а он очень ее любил) Тане. Я прочитаю сначала этот текст, а потом включу запись, и мы услышим голос Толстого. Это письмо звуковое было записано 24 марта 1908 года. Опять, видите, на конце восьмерка, и у этой записи есть своя маленькая дата круглая — 110 лет.
«Получил твое письмо, милая Таня, и очень был рад ему. Рад, как всегда, вспомнить и живо восстановить отношения с тобою. Ты напишешь, как ты верно пишешь, наверно, больше сердцем (Кузьминская собиралась что-то писать. — П. К.), а это самый лучший инструмент для того, чтобы хорошо написать то, что пишется. Пожалуйста, печатай, и я с удовольствием и, наверно, с большой радостью, прочту это твое писание. Передай мой привет своим. Братски целую тебя. Извини, что письмо короткó. Я говорю в фоногрáф, я устал, много работал и не совсем здоров».
Я расставил ударения так, как их расставил Лев Николаевич. Фонограф он назвал фоногрАфом, слово новое. Слушаем звуковое письмо Льва Толстого своей свояченице Татьяне Кузьминской, Татьяне Андреевне. (Звучит письмо.)
Вот эту последнюю фразу, когда Лев Алексеевич делал эту запись для радио, он вытащил, скажу по секрету, из другого, как выразились бы сегодня, трека, просто для того чтобы было слышно, как Лев Николаевич себя называл. Вы расслышали? Он назвал себя «Лёв Толстой», он делал именно такое ударение.
В 1910-е годы в России существовало довольно замечательное общество, которое, помимо разных своих мероприятий, связанных с пропагандой литературного творчества и так далее, стало заниматься подготовкой и выпуском грампластинок. Эпоха грампластинок развивалась параллельно фонографу. Надо сказать, что грампластинки выходили, а фоновалики еще продолжали тоже выходить, они как-то шли параллельно. Потом в какой-то момент фонограф отошел в прошлое и стал музейной редкостью. И вот были выпущены пластинки с голосами русских литераторов, поэтов и прозаиков. И в частности, была выпущена запись с голосом, чтением стихотворений тогда еще совсем не классика, но писателя уже известного, и по группе «Знание», Ивана Алексеевича Бунина. Эта запись издавалась. Голос Ивана Бунина, и вообще эти старые фонозаписи 10-х и 20-х годов на первых виниловых пластинках комментировал — а без комментария здесь нельзя понять, потому что слышно плохо, человека надо подготовить, — комментировал замечательный литературовед, писатель, я бы назвал, рискнув, его гениальным актером устного жанра, Ираклий Луарсабович Андроников. Представляя на пластинке голос Ивана Алексеевича Бунина, Ираклий Андроников напомнил о предыдущей виниловой пластинке-гиганте с голосами писателей, где Бунина еще не было, о пластинке 1959 года, — вы сейчас это услышите. И рассказывает о том, как об этой пластинке и записи из нее говорили на радио и обратились к слушателям. И один из слушателей в Москве откликнулся, и появилась запись голоса Бунина, включенная уже в следующую пластинку, которую тоже комментировал Ираклий Андроников. Ираклий Луарсабович заботливо, перед тем как голос Бунина зазвучит, читает сам это стихотворение «Одиночество». Давайте послушаем вместе.(Звучит чтение.)
(Прерывает запись комментарием:)
«Сейчас Андроников предупредит нас о том, как человек может подготовиться услышать эту запись, предупредит очень просто: он прочитает это стихотворение сам. Вот смотрите, он как бы извиняющимся таким немножко тоном говорит о том, что услышать сегодняшнему слушателю такую запись непросто».
«Мне темно за мольбертом, и дует в окно» — вот на этих строчках я прерву авторское чтение Буниным своего стихотворения, потому что мы можем услышать гораздо более качественную запись звукового автографа голоса Бунина, которая нашлась не в России, когда Лев Алексеевич Шилов поехал искать фонограмму (и он ее не нашел) Льва Толстого, и вот в хранилище… Ну я это всегда воображаю, что он поднялся по такой высокой лестнице на стеллажи, где лежали пластинки русские. Это была пластинка Бунина,.оригинал, не игранная. И он, очевидно, изменился в лице, потому что служительница этого фонда спросила: «Вы что-то нашли?» Он сказал: «Да, нашел». — «Редкое?» Он сказал, Шилов: «Единственное». И в 2004 году вышел замечательный компакт-диск, названный, как и книжки Льва Алексеевича, «Голоса, зазвучавшие вновь», вот он у меня в руках. И вот сюда впервые Шилов включил фонограмму этого стихотворения. Поэтому мы, давайте, сейчас терпеливо прослушаем этот звуковой автограф Ивана Алексеевича Бунина, верьте мне в лучшем качестве, чем то, что крутилось на пластинке фирмы «Мелодия». Напомню первые строчки:
И ветер, и дождик, и мгла
Над холодной пустыней воды.
Здесь жизнь до весны умерла,
До весны опустели сады.Я на даче один. Мне темно
За мольбертом — и дует в окно.
(Звучит стихотворение.)
Я, слушая сейчас эти завершительные строчки бунинского стихотворения («Хорошо бы собаку купить»), вспомнил один эпизод. Я как-то уже об этом рассказывал, но расскажу и здесь, сегодня, в нашей записи. Мне стихи Бунина, именно стихи Бунина, и в том числе это стихотворение 1903 года «Одиночество», приходилось обсуждать с человеком, который и влюбил меня в поэзию Бунина, замечательным поэтом, переводчиком, прозаиком, который застал начало XXI века, а родился в 1911 году, и чей голос мне доводилось записывать, и воспоминания его записывать на аудио и даже на видео, — Семеном Израилевичем Липкиным. И он мне сказал, что эти последние строчки: «Мне крикнуть хотелось во след: “Воротись, я сроднился с тобой!” Но для женщины прошлого нет: разлюбила — и стал ей чужой. Что ж? Камин затоплю, буду пить… Хорошо бы собаку купить». Он сказал: «Я понял, что в этом месте он заплакал, у него сорвалось рыдание. Вот это “ку ку”: “Хорошо бы собаку купить” — видите, там дважды идет подряд слог “ку”, он срывается: “Хорошо бы собаку купить”». Читает Бунин сдержанно, он давно пережил эти чувства, которые родили это стихотворение. Но все равно, если несколько раз внимательно слушать эту фонозапись, слышно, что он продолжает неравнодушно относиться к тем эмоциям, которые произвели на свет эти замечательные стихи.
Я, пользуясь случаем, хочу рассказать, как Лев Алексеевич Шилов научил меня слушать фонозаписи. У нас еще предстоят сегодня некоторые из них, снятые с хрупких восковых валиков. Он говорил так, особенно в случаях тяжелых, как, например, голос Блока, «Передвами должен лежать текст, хорошо бы вы его знали. Вы надеваете наушники, слушаете подряд несколько раз. на четвертом разе вы перестаете слышать помехи, трески, вращающийся валик и начинаете слышать индивидуальные интонации автора. Вы слышите, что Блок читает белым, таким полумертвым голосом, что Толстой таким немножко даже в дискант срывается, что Ахматова — торжественно, что Гумилев картавит и не произносит хорошо несколько букв» и так далее… Я проделал этот эксперимент не один раз и получил и получаю удовольствие от того, как я слушаю эти фонозаписи. И всегда жалею тех людей, которые говорят мне о том, что фонозаписи слушать невозможно. Возможно. Нужно просто научиться это делать. И тогда к вам в комнату войдут эти люди. Лучше, конечно в наушниках, а хорошо и вместе с кем-то еще, вот как мы сегодня вместе слушали голоса Толстого и Бунина. Но услышим и другие.
Итак, продолжая разговор о литературной звукоархивистике, о подвижниках, которые занимались этим искусством, я не побоюсь этого слова, в начале его развития, надо назвать имя человека, который стоял у истоков удивительной одной литературной научной институции — Института живого слова, который был образован в Петрограде в 1918 году. То есть мы сейчас опять же в юбилейном сюжете по отношению к Институту живого слова. Сергей Игнатьевич Бернштейн, вот кого я имею в виду. Это, кстати говоря, был учитель Льва Шилова, и в книжках Шилова о Бернштейне довольно много рассказывается. Записывали поэтов и прозаиков, демонстрировали эти записи студентам, слушателям Института живого слова и изучали вместе с ними и теорию декламации, и взаимоотношения между текстом и его аудиоверсией, пытались найти и понять, если они есть, взаимоотношения между этими совершенно разными вариантами демонстрации текста. То есть одно дело, когда ты читаешь глазами, другое дело, когда ты слушаешь это чтение и думаешь о том, есть ли там связь. Но это отдельная тема разговора, я сейчас не буду в нее углубляться. У нас мужской сегодня получается такой разговор. И после Толстого и Бунина я сразу перейду к Маяковскому.
К сожалению, фоноваликов с голосом Маяковского, то есть оригиналов, исходников, не сохранилось. Перед Великой Отечественной войной была попытка перевести голос Маяковского с фоноваликов, которые делал Сергей Бернштейн, на грампластинки, и эти попытки были не особенно удачными. А потом вообще случилось так, что валики с голосом Маяковского пропали и все, что осталось, -— эти переведенные на другие носители звукозаписи. Лев Алексеевич в своей книжке «Голоса, зазвучавшие вновь» вспоминает о том, как это все происходило. И мне очень нравится цитата, которую он приводит, из газетного отчета о том, как переводили голос Маяковского на тогда понятные и привычные носители, то есть на грампластинку, писали об этом Лев Абрамович Кассиль и Макс Поляновский, журналист. «К полуночи в студии собрались инженеры, работники студии, ближайшие друзья и родные поэта… В динамике пробежал короткий шорох и зазвучал голос: “В сто сорок солнц закат пылал…”, такой знакомый, бархатистый благородных оттенков голос услышали мы снова. Иногда пропадали отдельные слова, изредка голос казался невнятным. Но это был живой голос Маяковского с его великолепными переходами от пафоса к иронии, с его убедительной простотой и покоряющей искренностью. “Это чудо…” — громко сказал Николай Николаевич Асеев». Это было в 1940 году.
И вот, забегая вперед, скажу: были выпущены пластинки, и Лев Алексеевич, конечно, эти пластинки составлял, с голосом Маяковского, были диски-гиганты, были вот такие миньоны, вот у меня в руках один из них с этикеткой Государственного литературного музея. Тут написано: «К 50-летию Государственного литературного музея. 1934–1984». Интересно, что к пластинке приложены тексты, и это правильно, чтобы можно было следить за записью, заглядывая в текст. И вот как представлена сохранившаяся звукозапись стихотворения футуристического периода Маяковского «А вы могли бы?»
Я сразу смазал карту будня,
плеснувши краску из стакана…
И вот после слов «Я сразу смазал карту будня» стоит звездочка, сноска, и под стиховорением написано: «Первая строка этого стихотворения в записи не сохранилась». Так и издавался этот звуковой автограф долгие-долгие годы до самого последнего времени — без первой строчки, без слов «Я сразу смазал карту будня» Вот, посмотрите, как это издавалось. Мы послушаем так, как это много раз выходило на пластинках фирмы «Мелодия». (Звучит отрывок стихотворения.)
Я прерву Маяковского, потому что у нас есть возможность услышать это стихотворение целиком, с этой найденной первой строчкой. Это вроде бы мелочь, но как может быть это мелочью, если мы можем сейчас услышать полностью, целиком весь этот маленький замечательный звуковой автограф. Шилов рассказал в своей книжке, как он, вообще говоря, из небытия возник. Среди отбракованных пластинок, когда пытались перевести Маяковского на современные тому времени носители, была пластинка с этим стихотворением, и на нее уже не обращали никакого внимания. Первую строчку было слышно плохо. А потом к этой пластинке вернулись, Лев Алексеевич в своей книжке пишет, что и этой пластинки могло бы не быть, если бы ее не спас сподвижник, друг Маяковского, когда-то поэт-футурист тоже, как и он, — Василий Васильевич Каменский. Был какой-то вечер, посвященный Маяковскому, понадобилась запись, и Каменский вспомнил, что есть запись этого стихотворения на конкретной пластинке, которая считается отбракованной. И он поехал туда, где хранились все эти браки, как гласит предание, девушкам, которые отвечали за это все, купил каких-то конфет. И при нем разобрали эту кучу этого винила, который и винилом-то назвать нельзя, тогда, наверное, было другое слово, и услышали эту запись. Лев Алексеевич представил это впервые в звуковом журнале «Кругозор». Был такой журнал, люди моего поколения и более старшие помнят, на него можно было подписаться. В этом журнале помимо всяких текстов были вложены гибкие пластинки, на которых звучали голоса, и не только писателей, журналистские репортажи, Юрий Визбор, в частности, работал для этого журнала «Кругозор» довольно много. И вот однажды в выпуске, посвященном Маяковскому, Лев Алексеевич представил звуковой автограф стихотворения «А вы могли бы» с восстановленной первой строчкой.
Давайте послушаем именно эту запись с одной из пластинок журнала «Кругозор». Говорит Лев Шилов, потом звучит голос Маяковского.
(Звучит запись.)
Здесь, видите, скорость валика чуть-чуть изменилась. Эта запись продолжает реставрироваться и по сегодня. И мои коллеги из Государственного литературного музея уже включают эту запись в свои методические сборники звуковых автографов Маяковского.
Я прочитал кусочеки зстатьи Кассиля и Макса Поляновского о том, как переводили голос Маяковского перед войной на современные тому времени носители, на пластинки, и там был пример со стихотворением «Встреча поэта с солнцем. Необыкновенные приключения с Владимиром Маяковским». Интересно, что звуковые автографы, звукозаписи литературные могут оказаться замечательным подспорьем и продолжают оказываться и по сегодня для филологов, для тех людей, которые готовят, например, академические собрания сочинений. Я знаю, что именно благодаря звукозаписи стихотворения Маяковского «О встрече поэта с солнцем» внесена очень существенная правка в публикацию этого стихотворения. Там есть такой пассаж, Маяковский говорит: «Пойдем, поэт…» И дальше, как мы много лет слышали, когда я еще в школе учился, читали со сцены:
Пойдем, поэт,
взорлим,
вспоем
у мира в сером хламе.
Я буду солнце лить свое,а ты — свое,
стихами.
Предполагалось, что неологизм «взорлим», он образован от слова «орлы», то есть взлетают. На самом деле никакого отношения этот неологизм к орлам не имел, именно фонозапись, внимательное ее прослушивание, показало, что поэт образовал слово не от орлов, а от слова «заря»: «Пойдем, поэт, взорим, вспоем…» Это существенная поправка.
Я буду еще говорить о том, что что аудиозаписи, не только фонозаписи, но уже и магнитофонные в будущем записи, и грамзаписи, на граммофонных пластинках, очень помогли людям, которые занимались и занимаются творчеством, человеческой линией судьбы и литературной линией судьбы того или иного писателя. Но об этом разговор впереди, хотя не могу удержаться и вспомню о том, что на виниловой пластинке с чтением замечательного поэта-фронтовика Семена Гудзенко финал стихотворения «Об атаке», которое мы все знаем, и по чтению кстати говоря, актера Владимира Высоцкого в спектакле «Павшие живые» на Таганке: «Бой был короткий, а потом глушили водку ледяную, и выковыривал ножом из-под ногтей я кровь чужую…» Так вот, Гудзенко прочитал эти строчки совершенно иначе: «Бой был короткий, а потом глушили самогонку злую, и выковыривал ножом из-под ногтей я кровь чужую …» Конечно, цензура не могла пропустить тему самогоноварения. Хотя очень просто понять и представить себе, мне об этом говорили люди старшего поколения, чтó солдатам бабки вынесли после того, как они взяли какую-нибудь высоту или деревню. Разумеется, никакую ледяную водку им не вынесли, вся водка, которая полагалась им «по уставу», в кавычках я это говорю, была выпита перед атакой, они вынесли им, разумеется, самогон.
Ну раз уж прозвучало имя Владимира Высоцкого, в этом году это тоже юбилейная тема, я могу легко перейти к голосу Сергея Есенина. В театре на Таганке был поставлен Юрием Петровичем Любимовым знаменитый в свое время спектакль по драматической поэме Есенина «Пугачев». И там вот этого бунтаря Хлопушу играл как раз Высоцкий. Лев Алексеевич успел рассказать в своих книгах и мне рассказывал о том, что, когда Высоцкий готовился к этой роли, он пожелал услышать — очевидно, он когда-то слышал, но у него это в памяти не осталось, — услышать авторское чтение Есенина. В его представлении, Высоцкого, Есенин должен читать свои стихи совсем не в благостной декламационной манере, а яростным голосом, что, впрочем, и было отмечено во многих воспоминаниях. Даже сохранилось такое свидетельство, что, когда Есенин читал свои стихи со сцены, он так зажимал кулак, что просто кровь выступала, ногти так впивались ему в ладонь. И Высоцкий услышал эти записи и очень обрадовался, потому что его трактовка образа Хлопуши совпала с трактовкой есенинской. Он ее развил. Недавно был показан первый документальный фильм о Высоцком, снятый эстонцами. И там Высоцкий как раз говорит о том, как важно ему было услышать эти записи. Он исполнял этот монолог Хлопуши на своих концертах, и, перед тем как мы услышим голос Есенина, давайте мы с вами послушаем, как читал этот монолог, точнее маленький его фрагмент, Владимир Семенович Высоцкий. Вот он выступает где-то в зале…(Звучит отрывок.)
И вот читает Есенин. (Звучит отрывок.)
Я держал в руках виниловую пластиночку, миньон, на котором Высоцкий начертал в адрес Льва Алексеевича Шилова несколько благодарственных слов. Незабываемое было впечатление, я сейчас об этом вспоминаю.
Есенина записывали немало в 20-е годы, в 1924 году, если мне не изменяет память была запись, в частности. И одной из самых-самых первых виниловых пластиночек, представляющих фонозаписи Института живого слова, работу Сергея Игнатьевича Бернштейна, была именно голос Есенина. Шилов успел престарелому Бернштейну принести отпечаток такой пластинки, и старик Бернштейн сказал что-то вроде того, что теперь его душа спокойна и этот голос останется навсегда. Сейчас нет времени мне рассказывать вам, просто скажу кратко, что коллекция фоноваликов, которая сохранена по сегодня в стенах Государственного музея истории российской литературы имени Владимира Ивановича Даля, несколько раз оказывалась под угрозой уничтожения, исчезновения. И к спасению ее разные люди приложили руку, мужество, талант, начиная с самого Бернштейна прежде всего, а дальше и Дувакин, и Шилов. И сегодня мои коллеги изо всех сил пытаются сохранить эти бесценные артефакты.
Лекция подготовлена совместно с Государственным музеем истории российской литературы имени В. И. Даля.
Проект осуществляется с использованием гранта Президента Российской Федерации на развитие гражданского общества, предоставленного Фондом президентских грантов.
