Цикл документальных фильмов «Русская Голгофа» о подвиге новомучеников XX века прошел несколько лет назад на канале «Культура» в рамках авторской программы «Кто мы?» Феликса Разумовского. В чем актуальность разговора о новомучениках сегодня? С какими современными проблемами эта тема резонирует? Какие болевые точки внутри церковной жизни выявляет? Об этом и многом другом мы говорим с Феликсом Разумовским.
Это теперь мы хорошо знаем, как будут развиваться события. Что сделается с народом. И как рухнут обманутые надежды. Русская революция обернется кровавой смутой, которая сметет все: русскую государственность, русскую власть, русское общество. Все будет лежать в руинах. Но Церковь, Русская Православная Церковь выстоит. И это поистине удивительно.
Ведь что мы видим: как бы ни заблуждались политики, элита, в том числе интеллектуальная элита, умнейшие люди. Как бы ни заблуждались отдельные члены Церкви, ее пастыри, даже архипастыри… Несмотря на это, Церковь стала стремительно укрепляться, в чем-то меняться. Громадный церковный корабль стал готовиться к шторму…
Из цикла «Русская Голгофа», часть 2
Проблема XX века
— От Вас часто можно услышать словосочетание «проблема XX века». В чем она заключается?
— Речь о нашем отношении к истории России этого периода, к советской эпохе. Что мы здесь собираемся наследовать, что мы хотим преодолеть, за что нам стыдно, чем мы можем гордиться… На эти вопросы мы сегодня никак не можем ответить. По отношению к недавнему прошлому в современном российском обществе закрепились взаимоисключающие, полярные точки зрения. Одна из причин подобного разлада — очевидная неполнота и односторонность исторического сознания. В нем недостает ключевой темы — подвига российских новомучеников.
Вот как мы ощущали «проблему ХХ века», когда приступали к работе над новым историческим циклом.
Есть точка зрения Александра Исаевича Солженицына — человека не просто незаурядного, а великого — о том, что XX век Россия проиграла. То есть все у нас в XX веке было плохо, как народ и как нация мы оказались несостоятельны. Но, делая цикл «Русская Голгофа», я с этим был вынужден спорить. На мой взгляд, если Россия, пройдя через невиданные по силе гонения на веру и Церковь Христову, осветила мир подвигом тысяч новомучеников, — наше отношени к ХХ веку должно быть иным. Ведь на самом деле мы теперь сказочно богаты. А проблема наша в другом: мы это наследие не принимаем, не можем им распорядиться. Проблема эта весьма серьезная. И не только для мира за оградой Церкви…
— В каком смысле?
— Во всех смыслах. Мы до сих пор не знаем, какой должна быть Россия. И вокруг какого духовного начала строить наше общество, государство, российскую жизнь. Мы только недавно заговорили о «традиционных ценностях», зачастую не умея наполнить этот разговор реальным содержанием. Да и, по правде говоря, не очень стремясь к этому. Во всяком случае, мысль о том, что христианская цивилизация изначально строилась на костях мучеников, нас, очевидно, не вдохновляет. Свою, постсоветскую цивилизацию, мы пытались строить совсем на иных основаниях.
Наверное, поэтому основной пафос нового цикла — отношение к подвигу исповедников и новомучеников как к «школе будущего» — пришелся явно не ко двору. А иначе как можно объяснить то поистине ледяное молчание, которым окружили премьеру цикла всевозможные СМИ, в том числе церковные СМИ, — вот что особенно удивительно. Только два православных сайта поместили информацию о премьере: Правмир и сайт Соловецкого монастыря. Все! Казалось бы, есть конкретный информационный повод, впервые на федеральном канале, вечером, в прайм–тайм, демонстрируется большая работа о подвиге новомучеников. 12 фильмов! Новый взгляд на историю ХХ века, православная версия русской трагедии… Давайте обсуждать, размышлять. Есть от чего оттолкнуться, есть направление движения… Нет — тишина!
Между тем в Церкви вот уже много лет ведется большая и сложная работа по изучению гонений и подвига новомучеников. Накоплен громадный материал, которым мы широко пользовались. Я с благодарностью вспоминаю разнообразную помощь многих блестящих специалистов, сотрудников Православного Свято-Тихоновского университета, помощь сотрудников Синодального информационного отдела, которым на протяжении полутора лет мы заметно прибавили работы. Наконец, не могу не отметить вклад вашего главного редактора Владимира Романовича Легойды, который стоял у истоков нашего проекта и был одним из первых церковных публицистов, заговоривших именно о национальном значении подвига новомучеников.
Удалось ли убедить в этой мысли наше общество? Увы, не удалось. Не удалось до сих пор, несмотря на все усилия. Иногда мне кажется, что сама атмосфера постсоветской России препятствует этому. Дело не в том, что мы чего-то не знаем, мы по большому счету не хотим знать о Руской Голгофе. Вот что получается.
…Один из смоленских священников в течение 1917 года вел дневник. Вот некоторые записи: «18 апреля. Валом валят в деревню солдаты (это, понятное дело, дезертиры с фронта — Ф. Р.). Карты, самогонка…Проповеди в храме встречают смехом, злобой, угрозами». «24 мая…В ограде ожидала выхода моего из храма толпа солдат. Прошел при угрозах, великих издевательствах над верой, духовенством»… Далее… «15 августа. После обедни в дом явился пьяный солдат, изругал всю семью, чуть не побил нас. „Вы — мразь, а я — гражданин“». Вот так вот. Ну и наконец: «Октябрь, 2-го…Анонимные письма: „Готовься к смерти!“». В это время в деревне, в сущности, никакой власти нет. Мужики делят землю. И гуляют — в свое удовольствие...
Из цикла «Русская Голгофа», часть 3
«Распалась связь времен»?
— Что стало для Вас главным открытием во время работы над «Русской Голгофой»?
— Когда изучаешь материалы биографии святого, историю его подвига, когда не просто погружаешься в информацию, но начинаешь всем этим жить — озарения случаются буквально на каждом шагу. Могу сказать об одной проблеме, лично для меня особенно трудной и казавшейся неразрешимой. Это личность и подвиг патриарха Сергия (Страгородского). Я просто помню себя самого двадцать пять — тридцать лет назад — молодого человека, недавно крестившегося. С одним моим приятелем, будущим профессором Московской духовной академии, мы ночи напролет спорили о личности патриарха Сергия — особенно о его деятельности в 20-30-х годах XX века. И я — что греха таить — с легкостью критиковал и даже осуждал эту деятельность: «Да разве можно было идти на компромисс с безбожной властью?!» Но сейчас мое восприятие изменилось. В одной из программ мы соединяем две сюжетные линии — служение митрополита Сергия и движение «иосифлян» — последователей митрополита Ленинградского Иосифа (Петровых), не принявшего в 1927 году Декларацию митрополита Сергия о лояльности советской власти.
Само такое разделение внутри Церкви выросло из непонимания подвига митрополита Сергия. Мы ведь привыкли всех уравнивать. Мы считаем, что подвиг сельского священника, монаха в монастыре, мирянина или архипастыря, митрополита — это все примерно одно и то же. Будто их линии поведения в критической ситуации должны быть схожи. Ничего подобного! Принципиально разная степень ответственности, разное призвание, духовный опыт — а отсюда и разная линия поведения.
Я много и внимательно прочитал о судьбе «иосифлян» и обнаружил один тонкий момент. С человеческой точки зрения их поведение заслуживает искренней симпатии: они вели себя мужественно, открыто выступали против безбожной власти, были совершенно беззащитны и правдивы. Но есть одно «но», которое, очевидно, не позволило нашей Церкви причислить к лику святых, например, одного из идеологов «иосифлян» епископа Димитрия Гдовского.
Понимаете, с христианской точки зрения даже к богоборческой большевистской власти нельзя было относиться высокомерно и с пренебрежением. Это все же не вполне достойно христианина.
А «иосифляне» в запале борьбы даже отказывались молиться рядом со сторонниками митрополита Сергия, хотя находились с ними в одной тюремной камере. Но ведь история новомучеников — это не разговор о сопротивлении режиму и проявленном при этом необыкновенном мужестве. Это совершенно другая история: это разговор о любви. Именно здесь, на предельной духовной глубине, у «иосифлян» произошел некий сбой, а вот у митрополита Сергия, похоже, такого сбоя не было.
— Фильм о подвиге новомучеников как факт — однозначная критическая оценка советского периода русской истории и весьма категоричное высказывание для наших политкорректных времен. Вы осознавали это, когда снимали фильм?
— Мне кажется, стоит говорить не столько о политкорректности, сколько о равнодушии, внутренней отстраненности. Об отсутствии исторического сознания и даже больше того — мировоззрения вообще. Подумать только, по историческим меркам совсем недавно, буквально вчера в России произошла катастрофа. Ее последствия ощущаются буквально на каждом шагу. А мы развлекаемся дешевыми сериалами из жизни советских вождей и советской номенклатуры. Именно развлекаемся или… отгадываем кроссворды, что в сущности одно и тоже. Кое-что нам, конечно, известно, факты, имена, даты (если известны!), но утрачено главное — ощущение нравственного смысла истории. Такое прошлое существует само по себе, оно никого не касается лично. Человек на постсоветском пространстве не включает себя в многовековую национальную традицию. Для него существуют просто внешние факты — неважно какие, давние и поздние, далекие и близкие. «Распалась связь времен» — вот что это все означает, если говорить словами Гамлета. Дескать, мало ли что было десять, двадцать, сто лет назад? Мне-то что? Я ведь — сам по себе, а не часть единого целого.
Но на самом деле — часть. Ведь русский народ — это не население сегодняшней России. Народ — это вся сумма поколений, когда-либо живших на этой земле. И либо мы — часть народа и, значит, можем опереться на все его предыдущие достижения, либо нас нет.
А достижений или, лучше сказать, свершений много. Есть великие традиции, громадный исторический опыт, подвиги мучеников и исповедников, в конце концов. Такие «ресурсы» не идут ни в какое сравнение ни с чем, ни с какими материальными возможностями. Иной раз стоит просто подумать, сколько народов сумели создать свою цивилизацию мирового уровня? Пересчитать можно по пальцам одной руки. Мы — создали. Но если сегодня для нас самих наше прошлое — это просто сюжеты сериалов или в лучшем случае параграфы в учебнике истории, если у многих из нас не возникает никакой внутренней связки ни с советским периодом, ни с дореволюционным, значит, мы подошли к опасной черте.
— Ну а чего именно Вы хотите — просто неравнодушного отношения к советской эпохе или же однозначно критической ее оценки?
— Никуда не деться от того факта, что советская эпоха — это то, что стоит у нас прямо за плечами. Это то, из чего все мы вышли, даже те, кто родился после 1991 года. И эта эпоха, скажем еще раз, — время национальной духовной трагедии, национального срыва, национального падения. Мы же знаем, что любой человек согрешает. Но точно так же согрешить может и нация как целое. Причем по той же причине, что и один человек: поддается соблазнам, действиям врага рода человеческого, который знает, кому что подсунуть и кого на что уловить. Он хорошо знает, что русского человека можно взять голыми руками, если предложить ему утопию: мол, ребята, мы прямо сейчас — за два шага — построим Царство Божие на земле. И только представьте, каков на этом фоне масштаб подвига новомучеников, которых не удалось ни соблазнить, ни обмануть, ни запугать?
…В своем подвиге мученики подобны Богу. Они непримиримы к греху и снисходительны, милостивы к человеку. В них нет обиды и презрения к врагу, в них есть только любовь. Любовь и великодушие. Потому что они идут за Христом, на Голгофу.
Судя по всему, многим иосифлянам не хватало именно великодушия. Слишком часто за их поступками стояла обида на митрополита Сергия и презрение к советской власти. Только это не означает, что они споткнулись на ровном месте, найти верный путь в тех обстоятельствах было невероятно сложно…
Из цикла «Русская Голгофа», часть 10
…Поместный Собор попытается разобраться в вопросе о гонениях на Церковь. Собор создаст соответствующую комиссию и в апреле 1918 года заслушает ее доклад. Это очень интересный исторический документ. В нем поставлен один «грозный и страшно трудный вопрос (я цитирую): а народ-то наш православный, верующий…? Имеем ли право и теперь, после того, что произошло и происходит, верить и утверждать, что православный народ наш верит в Бога?»
По этому поводу на Соборе началась было бурная дискуссия, но, к счастью, ее удалось свернуть. Соборный дух Церкви остудил страсти. И, действительно, спорить было не о чем. Вопрос поставлен некорректно, ошибочно. Какой смысл говорить об идеальном православном народе. Лучше говорить о реальном. Говорить о том, что есть на самом деле. О реальной народной жизни, которая состоит из падений и восстаний.
Эти падения бывают глубокие, очень глубокие, глубочайшие, ничего не поделаешь. Русский бунт, народное буйство не останавливается ни перед чем. 1917 год об этом красноречиво свидетельствует.
Но тогда как быть? И как относиться к падшим? Когда их не тысячи, а миллионы? Вопрос непростой. Можно, конечно, писать длинные послания и увещевать буйных. Только эти послания читать никто не будет. Что делать? И можно ли тут вообще что-то сделать? Оказывается, можно…
Из цикла «Русская Голгофа», часть 2
…Крестный путь священномученика Владимира Киевского начался здесь, у митрополичьих покоев. Когда его вели мимо Успенского собора, мимо великой церкви Лавры, митрополит Владимир остановился у главного входа и стал молиться. Солдаты тоже остановились, закурили, потом повели свою жертву дальше.
Из Лавры митрополита вывели через хозяйственные, или так называемые «экономические», ворота. Есть свидетельства, что за воротами солдат ожидал автомобиль. Может быть, им воспользовались, чтобы не идти в темноте.
Впрочем, ехать далеко никто не собирался. Революционные солдаты были хозяевами положения. Они ни от кого не скрывались, не таились. Убийство будет совершено рядом с Лаврой, среди валов старой крепости.
Владыка Владимир ясно понимал, что произойдет через несколько минут. Когда его вывели на площадку, он спросил: «Что, вы здесь меня хотите расстреливать?» И услышал ответ: «А что же, церемониться с тобой, что ли?»
Воздев руки к небу, митрополит стал молиться. Потом, обратившись к своим убийцам, сказал: «Господь вас благословляет и прощает». В этот момент раздались три выстрела. Святитель упал… Зачем его после этого били — непонятно. Поведение озверевшего человека бесконечно жестоко и как будто бессмысленно. Для него непереносимо любое проявление святости. И вообще святыня...
Из цикла «Русская Голгофа», часть 2
Русский мир без русского национализма
— В нашем обществе есть тенденция к тому, чтобы как огня бояться всего «национального» в смысле «русского» — возникает прямая ассоциация с нацизмом, агрессией, геноцидом. Вы же уже двадцать лет делаете программу о «русской цивилизации». Насколько Вы сегодня готовы сталкиваться с такой критикой и таким непониманием?
— Нужно понимать, как появляются такого рода опасения, которые демонстрируют и власть, и элита. На мой взгляд, здесь важно отметить два момента. Первый — застарелая феноменальная, трагическая беспочвенность. Боясь русского национализма, мы демонстрируем свое полное непонимание природы Русского мира вообще. Если что-то этому миру абсолютно несвойственно, так это именно национализм в его европейской форме. Там была своя история и своя, европейская цивилизация, для которой органична и характерна идея этнически однородного национального государства. У Русского мира такого опыта не было, у него другие особенности. Мы этого не понимаем, а того, чего не понимаешь, — боишься.
Но это непонимание связано со вторым моментом, о котором нужно сказать. Дело в том, что еще с XIX века мы в России перенимаем западный подход к теме национального вообще. И славянофилы, и западники были заквашены на немецком идеализме. То есть наш взгляд на проблему — это взгляд людей с западноевропейской оптикой. И поскольку мы знаем, что через ряд исторических этапов немецкий национализм привел к фашизму, мы примеряем это на себя и боимся, что все то же самое ждет и нас.
И если говорить об этом в двух словах, то нужно сказать, что Русский мир — в отличие от европейского — был заквашен не на этничности, не на родовом кровном родстве, не на сугубо национальном материале. Он был заквашен на идее Русской земли. Он был собран через пространство. Но именно этого большинство из нас сегодня не знает и не понимает. Хотя подсознательно многие это чувствуют, чему пример — толпы посетителей выставки Левитана, проходившей несколько лет назад в Москве. Лучший русский живописец сумел новыми средствами выразить эту сердцевину Русского мира — идею Русской земли, одухотворенного, очеловеченного пространства. Оказывается, и современному человеку очень важно увидеть и пережить это: идеальный образ России. Ныне такое подвластно только искусству, способному напрямую обращаться к нашему сердцу.
…Вскоре в арестантскую привели второго священника левочской церкви отца Иоанна Владимирского. Выбранного сходом волостного старшину, судя по всему, содержали отдельно. Ему, как и священникам, каратели-чекисты тоже угрожали расстрелом.
Говорят, что ожидание смертного приговора ужаснее самой смерти. Для глубоко верующих людей это не совсем так. Тому, кто умеет молиться, Господь дает силы терпеливо и безропотно понести свой крест. Арестованные священники вместе молились и исповедовались друг другу.
В это время в центре села собралось множество жителей, которые требовали освобождения арестованных. Начальник карателей, некто товарищ Светлов, попытался было утихомирить толпу, но разговора не получилось. Крестьяне стали вооружаться кольями. Тогда красноармейцы дали залп…
Из цикла «Русская Голгофа», часть 3
— А как для вас связаны две линии: идея Русской земли и подвиг новомучеников? Есть у них точки пересечения?
— Здесь не обойтись без комментария. Русский человек традиционно смотрел на природу и пространство земли особым образом: «духовными очами». На этом мирочувствии стоит все здание русской культуры. Долгое время на Руси не было книжного богословия, как на Западе. Зато у нас было свое, пространственное богословие, «пейзажное мышление», говоря словами академика Лихачева. Созерцая природу, мир — мир как Божье творение — русский человек мог возвышаться до познания Творца. Нет никаких сомнений, что это именно христианская традиция, воспитанная в народе Священным Писанием и Преданием. Как многочисленны дела Твои, Господи, — поет псалмопевец, — земля полна произведений Твоих (Пс 103:24).
Совершенно иное «пространствопонимание» (П. Флоренский) пытались утвердить в России большевики-богоборцы, стремившиеся разрушить Русский мир «до основания». «Преодолеть пространство и простор». И только наши исповедники и новомученики, сохраняя верность Христу, сберегали в своем сердце образ России с его поразительным соответствием «пейзажа русской земли» и «пейзажа русской души». О том, что «правоверная вера христианская» составляет основу Русской земли, сказано очень и очень давно, в ХIII веке, в «Слове о погибели Русской земли».
Для меня одно из самых тяжелых впечатлений от съемок «Русской Голгофы» — это зрелище обезображенного и заброшенного исторического ландшафта. Нет никаких сомнений, что это прямое следствие богоборческой эпохи. Вот мы приехали на север Новосибирской области, в село Малокрасноярка на реке Тара… Прежде там были цветущие русские села и деревни. В главном селе стояла церковь, где служили два священника, Михаил Пятаев и Иоанн Куминов. В разгар коллективизации, в 1928 году, их расстреляли… И что же мы видим в этих местах сегодня? Мерзость запустения. Картина, в общем-то, типичная. Хотя к русской жизни это не имеет ровным счетом никакого отношения. Ведь когда смотришь дореволюционные фото Прокудина-Горского, видишь совсем другую страну.
Часто говорят, мол, не надо идеализировать то время. Согласен, в дореволюционной России было множество проблем, много неправды, иначе бы не обрушилась на нас революционная смута. Но как выглядела земля! Как выглядели города и села. Вот перед нами фотографии — от них никуда не деться. Это же была невероятной красоты, благоустроенности и поэтичности земля. Помните, у Бунина:
Нет, не пейзаж влечет меня,
Не краски жадный взор подметит,
А то, что в этих красках светит:
Любовь и радость бытия.
То есть сквозь родной пейзаж русскому человеку светила христианская картина мира. Что, собственно, и передал Левитан средствами реалистической живописи. Как ему это удалось? Непонятно. Гений — это тайна.
…Русский мир стоял и стоит на христианском фундаменте. Русскую душу, русское мирочувствие воспитала русская Церковь в евангельском духе, в духе Христа. А большевиков воодушевляла богоборческая идея: построить новый мир и воспитать нового человека.
И потому Русский мир и русская Церковь должны быть разрушены. До основания. Если бы это можно было сделать за неделю, за один день, а лучше — за одно мгновение, лидер большевиков Ленин пошел бы на это без колебаний. И всех попов, всех монахов и епископов вместе с патриархом Тихоном доблестная ЧК поставила бы к стенке.
Но Ленин–политик понимал, что сие невозможно. В противном случае легко остаться без власти. А раз так, то надо вести долгую, упорную и безжалостную войну. И не только в Москве, но в каждом русском городе и в каждой русской деревне…
Из цикла «Русская Голгофа», часть 4
…Александра Оберучева (это ее мирское имя) в свое время получила прекрасное образование, она стала врачом, земским врачом с огромной практикой. И только потом, в зрелом возрасте избрала монашеский путь. Постригал ее один из последних оптинских старцев отец Анатолий…
Почему она решилась на это? К тому же — в 1919 году, когда гонения на церковь и разрушение монастырей стали нормой жизни. Почему это ее не остановило? Ведь, как опытный врач, она наверняка избежала бы многих испытаний, которые были неизбежны для монахини.
Ответить на эти вопросы, исходя из нашего мирского понимания, невозможно. Потому что тут нужно говорить о Христе. И о том, что женская душа бесстрашна в следовании Христу. Недаром говорят, что кто больше любит, тот меньше боится. А по части любви женщине нет равных в этом мире. И тут даже революция бессильна…
Из цикла «Русская Голгофа», часть 12
— На федеральном канале «Культура» выходит фильм о новомучениках, параллельно идет цикл документальных фильмах о православных старцах. О чем это, с Вашей точки зрения, говорит?Может, это признак начала оздоровления общества, о необходимости чего Вы говорите?
— Об обществе говорить пока, по-моему рано. Можно говорить о сознательной политике руководства канала и лично Сергея Леонидовича Шумакова. «Культура» наряду с просвещением обратилась к национальной духовной и культурной традиции. В общем, явление чрезвычайно отрадное. Чрезвычайно. Но при всей важности таких усилий, это не отменяет проблем большой информационной и культурной политики. Понимаете, когда у метро на одном и том же прилавке лежат Евангелие и бульварный роман «В объятиях дьявола», не стоит обольщаться и считать, что человек, которому предоставлена свобода выбора, в конце концов возьмет Евангелие. А потому не нужно соблазнять и искушать наших современников. И уж тем более не нужно их провоцировать — ни печатным словом, ни телевизионной картинкой. У подлинно национальных СМИ совсем иная задача.
Знаете, я недавно был в Китае и специально посмотрел китайские телеканалы. Даже при незнании китайского языка, просто по картинке становится понятно, что это — телевидение развивающейся страны, которая нацелена на созидание. Наше телевидение в целом оставляет совсем другое впечатление. В этом смысле проекты, которые сегодня инициирует канал «Культура», могут стать своего рода камертоном. Главное, чтобы они не превращались в нечто маргинальное, а такая опасность, увы, существует. Вокруг слишком много тупого, навязчивого развлечения. Кстати, по законам культуры, его навязчивость свидетельствует только об одном: от того, что мы видим вокруг,нас уже тошнит, нам тяжело, мы не испытываем радости и стараемся развлечь себя грубыми средствами.
…Из истории богоборческой эпохи известен один примечательный рассказ-быль. Как в Воронеже, крупном советском городе, жили двое блаженных: Максим Павлович и Феоктиста Михайловна. Они беспрерывно ходили по городу, ходили всегда врозь, а когда изредка встречались, Максим Павлович начинал постукивать своей палкой и говорил грозно: «Фроська, жизнь надо держать! Держать надо жизнь!»
Вот это да… Как же эта старая женщина, едва передвигавшая ноги, могла влиять на советскую жизнь 20-х — 30-х годов? На самом деле, все очень даже просто. Блаженная действительно все время обходила город. Заходила в разные дома. Кого-то утешит, за кого-то помолится…
В ту пору это было необычайно важно — явить живой пример подлинного христианства. Показать, что всегда возможна такая жизнь. Когда человек Богу служит, Богом живет и к святости стремится. Несмотря ни на что…
Из цикла «Русская Голгофа», часть 12
— Цикл «Русская Голгофа» заканчивается началом 1930-х годов. Планируется ли продолжение?
— Поначалу мы планировали снять двадцать шесть серий, пока сняли двенадцать и даже не дошли до «большого террора» 1937–1938 годов. Есть в этой теме — истории гонений на веру и Церковь — еще много интересного и нескáзанного. Не об исчерпывающей полноте речь, для телевидения подобная задача не подходит. Важно соединить судьбу Церкви с судьбой страны, а для этого «пройти» через сорок первый год, через всю войну, через так называемые «оттепель» и «эпоху застоя». Но нынешняя пауза мне кажется естественной. Надо оценить реакцию зрителей, а СМИ тут не указчик, скорее, наоборот. И потом, существует золотой принцип: есть время говорить, есть время молчать. Время ли сейчас говорить о подвиге новомучеников и исповедников, о крестном пути и самоотречении — это большой вопрос. На сегодняшний день у нашего общества на повестке дня совершенно иные устремления. Эти устремления рано или поздно придется поменять, сменить вектор развития. И тут без опыта Русской Голгофы нам уже не обойтись.Ведь мы все испробовали: и силу, и бессилие, и культ вождей, и культ денег. Все, кроме жертвенной любви.
Фотографии предоставлены Феликсом Разумовским.
