95 лет назад на пароходах, названных впоследствии «философскими», из страны насильственно были выдворены более 160 видных интеллектуалов и мыслителей. Почему большевистская власть посчитала их врагами нового строя? И каковы были их судьбы в изгнании? Об этом «Фома» поговорил с кандидатом философских наук, заместителем декана философского факультет МГУ Алексеем Козыревым.
16 ноября 1922 года из Петрограда отплыл второй «философский пароход» «Пруссия».
«Философский пароход» стал уже символом…
Корректнее говорить во множественном числе, потому как «философскими пароходами» называют два рейса немецких пассажирских судов «Обер-бургомистр Хакен» и «Пруссия», доставивших осенью 1922 года из Петрограда в Германию, в Штеттин, видных представителей российской творческой интеллигенции — ученых, врачей, деятелей культуры, которых посчитали противниками советской власти.
Они действительно занимались чем-то противозаконным?
Процесс депортации был запущен после событий 1921 года, когда был создан «Помгол» (общественный Всероссийский комитет помощи голодающим. — Прим. ред), который должен был оказать поддержку голодающим в Поволжье. В этот комитет вошли представители правительства — Лев Каменев, Алексей Рыков, эксперты в сельском хозяйстве и общественные деятели — Владимир Короленко, Максим Горький, Константин Станиславский. Безусловно, разразившийся голод потряс всех. Параллельно с работой объединившейся интеллигенции и Церковь организовала масштабную помощь голодающим.
«Помгол» работал достаточно эффективно. Однако Ленин почти сразу потребовал его распустить. Он написал письмо Сталину и членам Политбюро, и уже на следующий день, 27 августа 1921 года, комитет был упразднен, а многие его участники арестованы. Это была первая открытая государственная акция против интеллигенции. Во властных кругах посчитали опасным такое активное ее вмешательство в общественные дела, понимая, что она легко может объединяться, создавая собственные сообщества.
В марте 1922 года Ленин опубликовал в журнале «Под знаменем марксизма» статью «О значении воинствующего материализма», она дала сигнал, который обозначил новый виток в истории Советской России. Началась борьба с интеллигенцией и Церковью с целью установить идеологическую диктатуру пролетариата и марксистско-ленинской философии.
А почему именно в этот момент большевики решили избавиться от инакомыслящих?
Пятилетний период от революции до 1922 года был достаточно мягким в плане отношения власти к инакомыслию. Интеллектуалы еще не испытывали на себе жесткого давления государственных структур. В Москве, например, существовала Вольная академия духовной культуры, которой руководил Николай Бердяев. В Петрограде действовала «Вольфила» — Вольная философская ассоциация. Это были свободные общественные организации: люди собирались, слушали доклады, дискутировали. Существовали целые клубы ученых, издавались всевозможные журналы, альманахи, работали частные издательства. Далеко не всегда эти организации были в оппозиции советской власти, напротив, в «Вольфиле» общие настроения были социалистические. Однако в какой-то момент большевикам стало понятно, что всю эту идеологическую пестроту надо сворачивать. Логика «пусть расцветает сто цветов» дальше работать не может.
Уже в конце августа 1922 года в «Известиях» было опубликовано предисловие Троцкого, фактически второго после Ленина человека в партии, к книге американской журналистки Анны Луизы Стронг The First Time in History («Впервые в истории»), в котором он, продолжая начатую Ленином политическую линию, назвал будущие репрессии «гуманизмом по-большевистски».
Лев Троцкий о причинах высылки
«Те элементы, которые мы высылаем или будем высылать, сами по себе политически ничтожны, но они потенциальное орудие в руках наших возможных врагов.
В случае новых военных осложнений все эти наши непримиримые и неисправимые элементы окажутся военно-политической агентурой врага, и мы вынуждены будем расстрелять их по законам войны.
Вот почему мы предпочитаем сейчас, в спокойный период, выслать их заблаговременно. Я выражаю надежду, что вы не откажетесь признать нашу предусмотрительную гуманность».
А на следующий день, 31 августа, «Правда» опубликовала официальное сообщение об административной высылке инакомыслящих под заголовком «Первое предостережение». В нем были упомянуты «основные опорные пункты» интеллигенции — высшая школа, публицистика, литература, философия, медицина, агрономия, кооперация, и озвучены обвинения, предъявленные ученым, врачам, писателям: «оказывали упорное сопротивление реформированию высшего образования», «злобно и последовательно старались дискредитировать все начинания советской власти, подвергая их якобы научной критике», «искали сближения с контрреволюционным движением той части духовенства, которая активно выступила против изъятия церковных ценностей».
И по каким критериям отбирали людей для депортации?
Абсолютно иррационально.
Николай Волковыский, журналист, один из пассажиров «философских пароходов»
«Почтеннейший и скромнейший учитель математики С. И. Полнер, с которым я неделю сидел в одной камере ГПУ (...) не мог понять, за что его арестовали и за что высылают.
Не разобрался он в этом, тишайший в мире человек, страстный шахматист (...) и за те немногие годы, на которые судьба сохранила ему жизнь в изгнании».
Окончательные списки на депортацию были составлены 10 августа 1922 года. В дошедших до нас документах содержатся прямо-таки смехотворные характеристики высылаемых, которые «объясняли», за что высылался тот или иной гражданин. Например: «Франк Семен Людвигович. Профессор, философ-идеалист … противник реформы высшей школы. Правый кадет направления “Руль”. Несомненно вредный».
О Бердяеве сохранилась характеристика, в которой причудливо сочетались обвинения в монархизме и одновременно в причастности к партии кадетов, которая была антимонархической. А еще оказалось, что Бердяев «черносотенец» (ультра-православная партия, выступавшая за сохранение самодержавия в России и прекратившая свое существование еще до октября 1917 года. — Ред.). Как все эти противоречивые политические идеи могли уместиться в одной голове, большая загадка. И это при том, что в 1900–1902 годах за свои тогдашние революционные взгляды философ прошел ссылку.
Так кто же из русских философов оказался на борту «философских пароходов»?
Как я уже говорил, там оказались далеко не только философы. В пассажирских списках можно встретить, например, писателя Михаила Осоргина (настоящая фамилия Ильин), романы которого — «Сивцев вражек», «Времена» — были переизданы и достаточно широко разошлись в 1990-е годы. Были и литературные критики — Юрий Айхенвальд и Александр Изгоев; историки, самый известный из которых Александр Кизеветтер; социолог Питирим Сорокин, который хоть и покинул Россию не на пароходе, а на поезде, также входил в список, составленный ГПУ (Государственное политическое управление, которое занималось борьбой с «контрреволюцией» и «шпионажем». — Прим. ред.). Были и математики, инженеры.
Некоторые «пассажиры философских пароходов»:
На пароходах оказалось сразу два Булгакова: священник Сергий Николаевич Булгаков, политэконом, философ, участник Поместного собора 1917-1918 г. и сподвижник патриарха Тихона, который станет в эмиграции крупным православным богословом; и Валентин Федорович — врач и близкий друг Льва Толстого.
Некоторые пассажиры были специалистами сразу в нескольких гуманитарных отраслях. Например, Лев Карсавин, профессор Петроградского университета, был историком-медиевистом. Но к 1922 году он уже успел написать несколько религиозно-философских работ, поэтому на момент депортации его тоже можно было назвать философом.
Да и как определить кем был, скажем, Иван Ильин — философом или правоведом? Ведь он работал на юридическом факультете Московского университета, на кафедре энциклопедии права и истории философии права, и занимался философией права.
Все ли, кому угрожала депортация, в итоге покинули страну?
Нет, кое-кто сумел ее избежать. Например, философ Густав Шпет, используя связи и знакомства, остался. В итоге позднее его арестовали, сослали и в 1937 году расстреляли в Томске. И это при том, что к власти Шпет относился лояльно и даже всячески демонстрировал свою готовность с ней сотрудничать. Удалось избежать высылки и писателям Евгению Замятину и Борису Пильняку. Последнего, так же как и Шпета, 1938 году расстреляли якобы за шпионаж в пользу Японии.
Известно, что оба писателя пришли провожать отплывающих к дебаркадеру на Большой Неве. Корабль отходил примерно от того места, где к Неве выходят 8-я и 9-я линии Васильевского острова, там установлен памятный знак. Навсегда покидавшие свою Родину прощались с куполом Исаакия, шпилем Адмиралтейства. Неподалеку находился Университет, а на противоположной стороне острова — Пушкинский Дом — сегодня это здание Института русской литературы Российской академии наук. И когда мы читаем последнее стихотворение Александра Блока, написанное в феврале 1921 года:
Имя Пушкинского Дома
В Академии наук!
Звук понятный и знакомый,
Не пустой для сердца звук!
Это — звоны ледохода
На торжественной реке,
Перекличка парохода
С пароходом вдалеке, —
оно звучит как пророчество. Ведь через полтора года, осенью 1922-го именно от василеостровского дебаркадера уйдут «философские пароходы». Правда, сам поэт до этого не доживет — он умрет в августе 1921-го.
Как проходила процедура депортации?
Все предназначенные к высылке подвергались аресту. В Москве с арестованными обращались мягко: они или проводили в камере одну ночь, или к вечеру их вообще отпускали. Иногда их допрашивали. Были случаи, когда просто давали подписать протоколы, после чего официально объявляли, что гражданин такой-то подлежит административной высылке из страны на три года — пожизненно депортировать по тогдашнему законодательству было нельзя.
Но бывали случаи, когда арестованных подолгу держали в тюрьме и обходились с ними крайне жестоко. В Париже мне посчастливилось найти дневниковую тетрадь отца Сергия Булгакова «Из памяти сердца», в которой он воспоминает, как его готовили к депортации. В первую очередь на него давили морально. Людей, заключенных в соседних камерах, нередко уводили куда-то насовсем. Отец Сергий понимал, что этого человека, скорее всего, расстреляли, а значит, и его в один прекрасный день могут точно также увести и пустить пулю в затылок. На допросах следователь постоянно угрожал: «Мы вышлем вас в Китай, и вы пойдете туда по этапу». Эта была самая настоящая пытка: Булгаков же знал, что если его действительно отправят в Китай, семью свою он, скорее всего, больше не увидит.
А о чем спрашивали на допросах и что отвечали арестованные?
Среди философов только Иван Ильин на вопрос: «Скажите, гр-н Ильин, ваши взгляды на структуру советской власти и на систему пролетарского государства» ответил категорично: «Считаю советскую власть исторически неизбежным оформлением великого общественно-духовного недуга, назревавшего в России в течение нескольких сот лет». В остальных случаях ответы были куда более мягкими.
И как звучал приговор?
Первоначально речь шла о высылке на три года, однако перед самой депортацией высылаемым объясняли, что «на три года» означает «навсегда», и заставляли подписать соответствующую бумагу. В ней говорилось, что если они попытаются вернуться в Советскую Россию, то будут расстреляны. Об этом пишет в своих воспоминаниях Бердяев.
Некоторых высылаемых поздравляли: дескать, уезжаете отсюда в цивилизованную Европу. Но для них самих это была огромная жизненная трагедия. Как в Древней Греции, где существовало особое наказание — остракизм, которое предполагало высылку людей из Афин на отдаленные острова, например на Родос. Это считалось самым ужасным наказанием, тяжелее даже смертной казни, ведь смертная казнь отнимает жизнь, а остракизм — честь. Такое же гнетущее ощущение бесчестья было у многих пассажиров «философских пароходов».
А почему высылали именно в Германию?
Начнем с того, что корабли туда ходили регулярно. Кроме того, Германия к тому времени уже признала легитимность РСФСР и между странами были налажены дипломатические отношения. Однако когда Советы обратилась к министерству иностранных дел Германии с просьбой выдать визы высылаемым, немцы ответили примерно следующее: «Извините, но мы не Сибирь. Наша страна не может быть местом, куда советская власть будет высылать своих граждан». Поэтому официально на этот запрос последовал отказ.
Но среди высылаемых было много известных и уважаемых людей, и немцы предложили им самим запросить у германского посольства визы.
Федор Степун, философ, один из пассажиров «философских пароходов»
«Высылаемым разрешалось взять одно зимнее и одно летнее пальто, один костюм, по две штуки всякого белья, две денные рубашки, две ночные, две пары кальсон, две пары чулок; золотые вещи, драгоценные камни, за исключением венчальных колец, были к вывозу запрещены, даже нательные кресты надо было снимать с шеи.
Кроме вещей, разрешалось взять небольшое количество валюты, по двадцать долларов на человека, но откуда ее взять, когда за хранение ее полагалась тюрьма, а в отдельных случаях даже смертная казнь».
Кстати, высылка интеллигенции из Советской России во многом была рассчитана на международный резонанс. Это было своего рода сигналом мировому сообществу: посмотрите, как мы гуманно обращаемся с нашими идейными противниками! Мы их не на гильотины ведем, а просто высылаем в другую страну, чтобы они могли продолжать жить и работать.
Была ли возможность получить какую-то компенсацию за оставленное имущество?
Основная проблема заключалась в том, что невозможно было вывезти библиотеки. Лимит багажа был минимальный.
Если высылаемым запрещалось брать с собой библиотеку, значит, и свои рукописи им пришлось оставить?
Нет, позднее можно было дослать что-то окольными путями. Например, отец Сергий Булгаков получил в Праге свои рукописи из Крыма, где остались его теща и старший сын Федор, которому в итоге не разрешили выехать. Это было еще одно ухищрение советской власти: под предлогом, что сын Булгакова был призывного возраста, ему запретили ехать с родителями. Отец и мать так никогда больше его и не увидели. Только в 1960-е годы Федор смог посетить могилы родителей. Сам он ушел из жизни в 1991 году.
Смог ли кто-то из высланных философов вернуться в Россию?
Один человек. Совсем недавно из четырехсерийного фильма Владимира Шаронова о Карсавине я узнал, что в 1947 году философ тайно приезжал из Литвы в Ленинград, чтобы встретиться с Еленой Скржинской, с которой у него был продолжительный роман. До этого она на три месяца приезжала ко Льву Платоновичу в Берлин, уже после того, как он был выслан: надеялась, что он решится оставить семью и уйдет к ней. Но этого не произошло. Она уехала страшно обиженной. Долгое время они не переписывались. Но в 1947 году Карсавин все-таки решился приехать к ней в Ленинград. Не уверен, знала ли об этом советская власть. Вероятно, знала. Она, в принципе, все знала...
В те годы Карсавин жил в Вильнюсе. Он отказался покидать город вместе с немецкими войсками, став директором краеведческого музея: думал, что его не тронут — он был уже в довольно преклонном возрасте. К тому же содержание статей, которые он публиковал в эмиграционной прессе, были во многом комплиментарны по отношению к советской власти. Однако в 1949 году его арестовали — за «незаконное хранение контрреволюционной, антисоветской литературы» — и отправили в лагерь «Абезь» в Республике Коми, где он скончался от туберкулеза.
Так Карсавин стал единственным из пассажиров «философского парохода», кто все-таки вернулся в Россию. Хотя сложно, конечно, назвать это возвращением…
А как сложилась судьба остальных?
Очень по-разному. Кто-то перебрался из Берлина в Прагу. Президентом Чехословакии тогда был Томаш Масарик, сам по образованию философ. Он бывал в России, знал русских мыслителей, в том числе Владимира Соловьева. Он выделял большие деньги на организацию и работу Русского научного института в Праге. Там тысячи молодых русских эмигрантов смогли получить высшее образование. Да, они жили в бедных, почти нищенских общежитиях. Но у них было главное — возможность жить и учиться.
Помогали эмигрантам и международные организации, в том числе протестантские. В первую очередь YMCA (Юношеская христианская ассоциация), которая постоянно заказывала статьи, оплачивала расходы на публикацию текстов русских мыслителей в Европе, платила им гонорары. Бердяев, например, оказавшись в Берлине, моментально издал несколько книг: «Смысл истории», «Константин Леонтьев», «Философия неравенства».
Интересно, что в 1935 году в газете «Известия» была опубликована рецензия Николая Бухарина на вышедшую на немецком языке книгу Бердяева «Судьба человека в современном мире». Просто представьте: в разгар идеологической борьбы, в канун сталинского террора центральная газета публикует подробный обзор книги русского эмигранта. Конечно, рецензия была негативной. Но сам факт, что Бухарин, который сам в то время был на волосок от гибели, обращается к философии Бердяева, говорит о многом. К тому же Бердяев к этому времени начал заметно «леветь», а после окончания Второй мировой войны завещал свой архив Советской России, а свой дом — Русской Православной Церкви.
Депортация интеллигенции создала новый культурный феномен, который можно назвать «философией русского зарубежья». В целом она продолжала линии и сюжеты, начатые русской религиозной философией, но зазвучали и новые темы.
Какие?
В первую очередь, русские мыслители прониклись новой мессианской идеей. Как говорила Зинаида Гиппиус, «мы не в изгнании, а в послании». Это значит, русский философ должен донести будущим поколениям, вернуть России ее саму вместе с ее ценностями, православной верой, традициями, нравственным стержнем. Отчасти именно поэтому эмигранты пытались жить сообща, объединяясь вокруг церковных приходов, открывали монастыри, строили новые храмы. Так они удерживали ту духовную ниточку, которая еще связывала их с покинутым Домом.
Более того, именно в эмиграции многие русские мыслители по-настоящему пришли к православию. Большинство работ Семена Франка и Николая Лосского, написанных в изгнании, были посвящены богословским и религиозным проблемам. И это было вполне естественно: православие для них не было «верой отцов», к вере они пришли через личный, очень сложный опыт. И эмиграция не отдалила их от веры, а, наоборот, приблизила к ней.
Одним из главных центров русской культуры, который удерживал связь мыслителей с покинутой Россией, стал Свято-Сергиевский православный богословский институт. Он был создан в Париже в 1925 году. В нем преподавали священники Сергий Булгаков, Василий Зеньковский, Георгий Флоровский, миряне Антон Карташёв, Владимир Вейдле, Владимир Ильин, Георгий Федотов и многие другие.
Некоторые из эмигрантов попытались интегрироваться в культуры тех стран, в которых осели. Карсавин, например, в совершенстве овладел литовским языком, стал профессором Вильнюсского университета и написал по-литовски пятитомник «История европейской культуры». Сегодня он — классик литовской философии и культуры.
Другой мыслитель, Александр Кожев (Кожевников), самостоятельно пробравшийся в Европу через фронт Гражданской войны в 1920 году, сначала попал в Германию, где какое-то время учился у знаменитого философа Карла Ясперса. Затем перебрался во Францию и стал важнейшей фигурой французской философии XX века. С именем этого человека связаны знаковые концепции современной интеллектуальной жизни Европы. Так, Кожеву принадлежит идея конца истории, которая станет одной из самых обсуждаемых во второй половине XX века. Он же стоял у истоков концепции единого европейского экономического, торгового и политического пространства, воплотившейся в Евросоюзе.
И все-таки натурализация и вовлеченность русских эмигрантов в национальные культуры и университетские традиции была неполной. Пожалуй, никто из пассажиров «философского парохода» так и не отказался от своей русскости.
Можно ли сказать, что «философские пароходы» увезли из страны лучшие умы? Что произошла катастрофическая утечка умов?
Нет. Такие знаковые не только для национальной, но и для мировой культуры мыслители, как Алексей Лосев, Валентин Асмус, Василий Зубов, Густав Шпет, Иван Попов (новомученик), Борис Фохт остались в России и сделали для отечественной науки ничуть не меньше, чем философская школа за рубежом.
При этом настоящий философ в СССР понимал, что он — редчайший представитель некой уникальной традиции, которой он должен быть верен до последних дней своей жизни. Ведь когда он уйдет, вместе с ним может сойти на нет и эта традиция. А когда ты пишешь, сознавая все риски, понимая, что за свою работу можешь пострадать, попасть в ссылку или в тюрьму, это окружает твой труд и служение ореолом исповедничества.
Я думаю, что к «философским пароходам» следует относиться как к символу расставания общества со своей интеллигенцией. В конце концов если бы из страны уехали только те, кто оказался на этих двух кораблях, образовательная традиция в России от этого никак не пострадала бы.
Но счет людей, покидавших страну в эти годы, — добровольно или насильственно, — шел на миллионы. А если прибавить к ним жертв Гражданской войны, красного террора, эпидемий и голода, интеллектуальный урон, нанесенный революцией, в сотни, даже в тысячи раз превосходит потери, нанесенные высылкой «философских пароходов». К их пассажирам действительно отнеслись еще «по-большевистски гуманно». Им оставили возможность жить и работать.
Беседовал Тихон Сысоев
На заставке картина художника Дмитрия Пантюхина "Философский пароход"
