Среди отечественных писателей не так уж много людей, которые начали писать в тюрьме. Первым на ум приходит Александр Солженицын. Кто-то вспомнит Анатолия Жигулина и Леонида Бородина. Среди таких «тюремных писателей» и Николай Блохин. Он хоть и провел за решеткой довольно недолгое время, но литературой начал заниматься именно там. Свой сборник сказок-притч «Бабушкины стекла» он написал в Лефортовском изоляторе и не рассчитывал вынести рукопись, но случилось иначе. Судя по его рассказам, тюрьму он воспринимал как родной дом. И сидеть он собирался долго. За первым сроком неизбежно пришел бы второй. Тот, кто знает Николая Блохина, скажет, что такие люди не сворачивают и, освободившись, он продолжил бы заниматься нелегальным православным книгоиздательством. Но пришла перестройка… Может, за твердый характер тюремная аристократия и посчитала Блохина своим. В Бутырской тюрьме он был назначен «смотрящим» (отвечающим за порядок в камере перед уголовным сообществом). Спустя двадцать лет — в ином качестве, как гость — он вернулся в Бутырскую тюрьму. Где мы с ним и встретились…
Празднование «Неупиваемой Чаши» в этом году попало на среду второй недели после Пасхи. У проходной следственного изолятора «Бутырка» я заметил худощавого мужчину с палочкой. В храме Бутырской тюрьмы в этот день особый праздник: эту икону здесь весьма почитают по понятным причинам, а Божия Матерь проявляет особое попечение о здешних прихожанах. Тем временем наша тройка (а в СИЗО на пропускной пункт больше заходить не разрешается) вошла за железную дверь. Худой человек сразу привлек внимание своей активностью и знанием тюремных порядков. Хотя на КПП выяснилось: что сдавать и что предъявлять, он уже не знал или давно забыл. «Пожилой ветеран органов, обратился к вере и пришел в родные пенаты на службу, — подумал я. — Запамятовал уже все». У врат храма худой человек стал делиться воспоминаниями с группой молодежи. И так я узнал его судьбу. Он оказался совсем не ветераном органов — в 1983 году был арестован и находился в Бутырке. В бутырском храме в то время помещалась больничка. Потихоньку выясняем, за что он сидел.
— За антисоветскую пропаганду и коммерческую деятельность. Три плюс два , — отвечает новый знакомый.
— Так вы в Мордовии были.
— Нет, я же за незаконное предпринимательство сидел. Был в колонии в Саратовской области.
И предваряя вопрос, рассказывает, как он занимался… печатанием церковной литературы! Издали общим тиражом четыреста тысяч книг. Разные церковные издания. И это в советское время… Правда, следствие доказало только двести тысяч. Наконец, догадываюсь спросить, как зовут собеседника, я-то некоторых православных сидельцев тех лет знаю.
— Николай Блохин.
— «Бабушкины стекла»?
— Он самый. Замысел «Стекол» в тюрьме возник.
Николай Владимирович эту книгу написал в Лефортово. И рукопись чудом удалось вынести.
Тут беседа прерывается: начинается торжественная служба. Бутырский храм радует глаз. Я видел множество снимков, на которых запечатлелись восстановительные работы в храме. Теперь это настоящий приходской храм с большим алтарем и даже трапезной. Вполне приспособленный даже для архиерейской службы. На службе много людей: заключенных человек тридцать, да и немало гостей. Дело в том, что на службу приводят заключенных сразу из нескольких камер. Раньше это запрещалось. Теперь разрешают, но смотрят, чтобы не оказались вместе подследственные, проходящие по одному делу, — и храм наполняется. После службы — Крестный ход с кроплением водой. У северной стены храма священник Константин Кобелев, старший клирик, особенно усердно кропит. Старается размахнуться побольше и достать святой водой безмолвные окна верхних этажей. Позднее он объясняет, что здесь ждут этапа пожизненники.
Отец Константин приготовил всем сюрприз: все мы — человек двадцать корреспондентов разных газет, занимающиеся тюремным служением, идем с батюшкой и Николаем Блохиным в сто вторую камеру. Именно там начинал свой тюремный путь Николай Владимирович. Открывается кормушка, и Блохин дарит свои книги и журналы. Завязывается беседа экс-зека с новыми сидельцами.
— Моя койка вон там стояла. А народу-то в мое время было гораздо больше. Николай совсем расчувствовался. Как будто домой вернулся, в родные места. Слишком много воспоминаний. Жизнь идет иногда так быстро и мимо, не обращая внимания на окружающих. А иногда тащится, как инвалид. Тут уж любую ступеньку упомнишь. Любая деталька навсегда врезается в память.
Наш поход по тюрьме длится довольно долго. Возвращаемся «домой», в храм какими-то коридорами, окольными путями. Кажется, что отец Константин знает здесь всех и все знают его. По дороге попадается человек в белом халате, врач.
— Лепила, — замечает Блохин и добавляет с сомнением, — или теперь по-другому называетесь?
— Почему? Был и есть — лепила, — добродушно отвечает врач. Кажется, что он гордится своей профессией.
За трапезой отец Константин дает слово Блохину. И слово постепенно переходит в беседу. Начинаются воспоминания. Оказывается, когда он сидел в Бутырке в 1983 году, здесь был еще сотрудник — так называемый «патриарх», работавший с 1908 года. Существовал определенный ритуал: вновь прибывшие должны были задать ему определенные вопросы. Ничем не интересующихся ждала немилость со стороны «патриарха».
— Правда у вас Феликс Эдмундович сидел?
— Сидел.
Когда «патриарх» спрашивал: «Как вам сидится?», отвечали: «Нормально». А он: «Разве сейчас сидят, а вот раньше сидели так сидели…»
Блохин переходит к рассказам. Большинство из них уже опубликованы в книге в собрании сочинений писателя. Но он рассказывает и рассказывает вновь. И слушать не скучно.
Однажды Николай Владимирович попал на Пресненскую пересылку. За то, что не скрывал своих религиозных убеждений, ему дали кличку «поп». Хотя общение между камерами всегда тщательно пресекается, заключенные находили возможность общаться. Правда, ничего хорошего это общение не приносило. В то время заключенные развлекались тем, что писали «роман»: «Сначала писала женская камера, к примеру. Писала что-то грязное и похабное, затем перекидывала материал в мужскую камеру, и та писала не менее похабно». Разумеется, такая литература не могла не вызвать негодования у православного человека, и «поп» возмутился… Тут женщины и узнали, что в мужской камере сидит «поп», и первая просьба: «Напиши молитву Людмиле». А потом все стали просить. И началось у Блохина творчество. Потом Николай Владимирович просил у Бога прощения за такое «творчество», рассказывал духовникам — они смеялись. А что было делать в этом бездуховном обществе? Хоть какая-никакая православная молитва. Люди хоть как-то прикоснулись к вере.
Эта история имела продолжение. Вызвал Николая Владимировича «кум»:
— Ты камеру развращаешь.
Тот вспылил:
— Похабные романы гонять — это нормально, а когда девки молитвы потребовали — это разврат?…
И вдруг кум шепотом добавляет:
— А молитву Сергею знаешь?
СПРАВКА: Николай Владимирович Блохин, писатель. Родился в 1945 году. В 1979-м занялся распространением православной литературы, которая тогда была под запретом. За это был осужден на три года тяжелых работ. Потом за религиозную пропаганду срок «наказания» продлили. Писателю пришлось побывать в четырех тюрьмах и пятнадцати лагерях. Даже свою первую повесть — «Бабушкины стекла» — Блохин написал в следственном изоляторе. После четырех лет заключения, в 1986-м, писателя освободили: в стране начиналась другая жизнь, То, за что осудили Николая Владимировича, больше не считалось преступлением. Член Союза писателей России, неоднократный лауреат премии «За лучшую книгу года»
