Меня недавно спросили: «Есть такое мнение, что русская литература из великой стала локально местечковой… Вы согласны?».
Мне кажется, что проблема сложнее. И дело тут не в сегодняшнем статусе русской литературы — в чьих бы то ни было глазах.
Не секрет, что современный нам мир, частью которого является и русская цивилизация, переживает, образно говоря, процесс неуклонного обрушения и мельчания на фоне бесконечных, хорошо проплаченных подмен. Это происходит по той же схеме, по которой сегодня рушатся подпорные стены на участках новых дорог, разваливаются институты семьи, права и даже фондовые рынки. К слову, обмолвлюсь, что термин «коррупция» восходит к латинскому глаголу «corrumpere», что значит – «растлевать».
…Не секрет, что с каждым днем все нагляднее становится насильственная девальвация многих традиционных ценностей, что нынешнего человека всеми силами гонят к достижению выделенного для него — как представителя той или иной социальной группы — «уровня жизни», не оставляя шанса, говоря словами поэта, «остановиться, оглянуться». То есть — обратить взор на самого себя, на собственную внутреннюю жизнь, например, с помощью того же искусства, литературы. Однако современное искусство по преимуществу занято совсем не «вертикальными», но, скорее, «горизонтальными», «местечковыми» проблемами. А тех, у кого — воспользуюсь старинным оборотом — еще за что-то, не утихая, «болит душа», могут поименовать в лучшем случае недалекими консерваторами, а в худшем — закомплексованными неудачниками, не желающими учиться рыночной экономике. И станут ждать их естественного ухода со сцены.
Кстати, о душе. Как и в начале прошлого века в молодой Советской России, слово это ныне довольно прочно скомпрометировано, донельзя опошлено и почти изгнано из языка и сознания. Оно приютилось в Церкви, откуда, впрочем, никуда и не уходило, оно еще мерцает в поэзии и музыке, но, будем честны, стало почти музейным экспонатом и даже приобрело смачно-циничный сленговый термин. Теперь это называется «духовка», а пушкинская строка из послания к бедному Чаадаеву азартно перевернута в наступательное высказывание с побудительным глаголом: души прекрасные порывы! Но поскольку после этого удушения и последующего избавления от трупа, освободившееся место необходимо чем-то заполнить, – туда штабелями складируется не что иное, как изощренный в жанрах и формах пресловутый масскульт, причем далеко не лучшие (а таковые все же встречаются) но, главным образом, удачно продаваемые его образцы.
О каком величии тут можно поговорить? Ушли киты, пришли акулы. Тренды, бренды, рейтинги и «позиционирование» как способ высказывания.
Поверьте, я совсем не собирался брюзжать, просто, как и многим, мне грустно, что все обстоит именно так как обстоит. И отчего-то все чаще вспоминается возглас гробовщика Якова из чеховской «Скрипки Ротшильда»: «Какие убытки! Ах, какие убытки!».
Однако, можно и поумерить тон.
…К счастью, талантливое искусство (книги, фильмы, живопись etc) все еще продолжает появляться в нашем загнанном, перевернутом с ног на голову мире по обе стороны географической границы. Да, нередко «мучительное», «потустороннее» и «непредсказуемое» играют в нем свою испытанную первую скрипку. Но и катарсиса это искусство не чуждо, и красоты, и тонкого психологизма. И хорошим концом иной раз порадует. И о любви и о подвиге «за други своя» может нам порассказать, причем, без всякой сусальности, тонко и своеобычно. И судить его, вероятно, должно, как писал тот же классик, «по законам им самим над собою признанным». Я почти не иронизирую, все так и есть. Ведь это же искусство из мира, а мир, как мы помним, вовсе не стремится к святости, у него другой путь.
Но и слово «преображение» наше искусство еще не позабыло.
Теперь я приведу одну примечательную цитату из середины прошлого века. Она, кажется, имеет прямое отношение к заданному мне вопросу.
Вот что написал в 1948 году своему школьному товарищу Томас Манн: «Ты прав, предполагая, что я с давних пор отношусь с преданной благодарностью к русской литературе, которую я еще в юношеской новелле «Тонио Крегер» назвал «святой русской литературой». В 23-24 года я никогда бы не справился с работой над «Будденброками», если бы не черпал силу и мужество в постоянном чтении Толстого. Русская литература конца XVIII и XIX вв. и вправду одно из чудес духовной культуры, и я всегда глубоко сожалел, что поэзия Пушкина мне осталась почти что недоступной, так как у меня не хватило времени и избыточной энергии, чтобы научиться русскому языку. Впрочем, и рассказы Пушкина дают достаточный повод восхищаться им. Излишне говорить о том, как я преклоняюсь перед Гоголем, Достоевским, Тургеневым. Но мне хотелось бы отметить Николая Лескова, которого не знают, хотя он великий мастер рассказа, почти равный Достоевскому…».
Прерву цитату.
Да, наверное, время «большого нарратива», как пишут высокоумные эксперты, ушло. Да, клиповое сознание. Интернет. Да, скорость и толерантность.
И что? Да ничего.
На днях мне позвонил один очень известный литератор, родившийся уже после того, как Томас Манн написал письмо своему приятелю. Этот писатель считает себя вполне современным человеком (кстати, активный пользователь сети и любимец литературной молодежи). Он горячо рассказал мне о своем свежем впечатлении от перечитанного им недавно известного русского романа.
От «Войны и мира».
…Кажется, я поговорил с осчастливленным человеком, вот что я хочу здесь сказать.
С подлинной русской литературой ничего не случилось. Величие из нее не ушло, стоит лишь протянуть руку к полке или зайти в библиотеку, пусть и виртуальную. А то, что мы сейчас, оглядываясь, не слышим новых голосов условного Толстого или Чехова, не ждем с жадностью продолжения публикации свежей вещи какого-нибудь нового Достоевского, — то это лишь вопрос времени.
Которым, как мы знаем, заведуют вовсе не литераторы.
Гениями и талантами, кстати — тоже. И всегда — ноль процентов «отката».
