Однажды наша бабушка заумирала. В этом уже ни у кого не было сомнений. Она лежала на кровати такая бестелесная, еле шепчущая, что мы уже боялись появляться дома, старались как можно больше времени проводить на улице и не смотреть лишний раз в бабушкину сторону. В Усолье приехала из Тулуна тетя Вера, даже редкий гость — дядя Витя приехал из Братска на черной «Волге». Пришли и наши двоюродные братья, которые были старше нас на пятнадцать-двадцать лет. Мы, ребятишки, еще ни разу не сталкивавшиеся с понятием «смерть», не знали, как себя вести, и просто толклись в углу комнаты. И вот дядя Витя наклоняется к самой подушке и спрашивает тихонько:
— Бабуся, ты чего-нибудь хочешь?
В ответ — легкий шепоток. Дядя Витя с ошеломленным видом повернулся и растерянно выговорил:
— Она хочет пельменей...
— Да ты что! Ни в коем случае! Пельмени её убьют! — наперебой запричитали мама и тетя Вера.
Дядя Витя прошелся по комнате, немного помолчал и приказал нашему двоюродному брату:
— Левка, беги в магазин, Манька, ставь воду!
И, не позволяя никому возразить, выдал:
— Хочет есть — пусть ест!
Уже на другой день бабушка ходила по квартире, потом вышла на улицу, а дальше — жизнь покатилась по накатанной колее, как будто ничего и не было.
Из разговора взрослых (дети ведь всегда случайно оказываются там, где их не должно быть), мы узнали, что бабушка, оказывается, соблюдала пост и совсем оголодала.
Положим, что такое пост, мы знали. Но каким образом связаны человек с ружьем (сразу же в памяти возникло разученное на уроке пения: «Лес дремучий снегами покрыт, на посту пограничник стоит, ночь темна и кругом тишина, спит Советская наша страна!») и бабушка, понять не могли. А подслушанный нами разговор кончился маминым увещеванием:
— Мама, ты же старый человек, тебе не обязательно придерживаться поста, ты же болеешь, тебя Бог и так простит...
Ну, тут уж вообще все запуталось! И, главное, спросить было не у кого. Теперь-то понятно, что все было так: бабушка постилась, не ставя никого в известность — не та семья, где могут оценить и поддержать. А, значит, никаких специальных блюд для нее не готовилось. Видимо, бабушка, не садясь со всеми за стол, объясняла это тем, что уже поела или плохо себя чувствует, а сама употребляла в пищу чаек и сухарики и слабела. Ей вызывали врача, чье посещение ограничивалось мерянием давления и моральной поддержкой: «Бодритесь, бодритесь, вы еще молодцом!» Так бабушка понемножку и дошла до такого состояния, когда лучшим средством спасения оказались пельмени, давшие ей возможность прожить еще около десятка лет.
О многом думается теперь с сожалением — задним умом, как говорится, мы все крепки. И вот что понимаешь: устройство нашей советской действительности лишило бабушку, может быть, самого главного в ее жизни: общения с Богом. Ни о какой, даже самой маленькой иконке не могло быть и речи, само желание побывать в церкви («В церкву бы сходить», — иногда вздыхала она) уже приравнивалось к стремлению погубить октябрятско-пионерско-комсомольско-партийное (сообразно возрасту каждого из нас) положение членов семьи...
Бабушка частенько шептала какие-то слова. Мы с сестрами принимали сие явление за нечто неотъемлемое от ее старческого возраста: мол, сама с собой разговаривает, и не особенно-то прислушивались. Частенько мы с сестрами пристраивались за «гулявшей» по периметру комнаты бабушкой и, ухватившись за поясок ее халата, бесшумно шли нога в ногу. Ужасно смешило, что она нас не замечает. Прошло много лет, и, читая псалтырь, наткнувшись на слова «живый в помощи Вышняго», я понял — это привет от бабушки, эту фразу мы слышали от нее сотни раз, и она осталась в памяти. И еще — «Отче наш». Когда мы укладывались спать (а жили очень скромно: в двух комнатах нас помещалось шестеро), гаснул свет, мы затихали, и бабушка произносила: «Отче наш...» Дальше — только шепот, и, совершенно успокоенные, мы засыпали.
Этот текст — фрагмент автобиографической книги протоиерея Александра Белого-Круглякова «Белые дороги».
