«Красное Колесо» Александра Солженицына уникально не только в творчестве самого писателя, но и вообще в русской словесности ХХ века. К сожалению, это произведение пока мало кем прочитано и еще менее понято. Между тем, его суть — глубокий христианский взгляд на историю, и уже поэтому солженицынскую эпопею стоит прочитать.
Крест в центре
В «Красном Колесе» есть два стрежневых, противостоящих друг другу образа — это колесо и Крест. Проще сказать, демоническое и божественное начала. На метафизическом напряжении между ними и выстроено все повествование. Крест (в христианском понимании этого символа) — смысловой центр эпопеи.
В тексте показано несколько церковных служб, но полностью, от начала и до конца, описана лишь одна — всенощная с выносом Креста. Она совершается один раз в году, вечером в субботу на третьей неделе Великого поста (в 1917 году она пришлась на 4 марта), и открывает сугубо строгую Крестопоклонную неделю. Смысл этой всенощной выражен у Солженицына с предельным лаконизмом: «Крест голгофских страданий, вынесенный в центр храма, становится в центр мира».
Созерцание Креста позволяет человеку не замыкаться в пределах собственной эпохи, соизмерять происходящее в мире с главным событием человеческой истории, совершившимся на Голгофе. А перед лицом этого события легко осознать, что ни политические коллизии, ни социальные конфликты не достойны восприниматься как основное содержание жизни. «И воспламеняются революции, и гаснут революции, — а мир Творца стоит», — думает во время упомянутой всенощной Вера Воротынцева, и автор в данном случае с ней солидарен. Встречая Крестопоклонную неделю, только что отрекшийся Николай II думает: «Боже мой, как мелки все наши заботы по сравнению с Голгофой! Что решит или откажет какое-то временное правительство, пустят туда или сюда, что напишут в революционных листках, — всё это прейдет. И его отречение от престола… — тоже прейдет. А Голгофа — останется вечно, как главная жертва и главная тайна» (узел третий, «Март Семнадцатого»). Всенощная с выносом Креста идет уже среди революционного вихря. На улицах вокруг храма творятся бессудные расправы. Еще несколько месяцев — и к власти придет правительство, которое объявит беспощадную войну Христу и христианам.
«Но мир храма торжествовал над внешним. Ничто не могло протянуть лапы остановить этот воспаряющий праздник… где вперёд искупалось и всё дурное, что могло случиться во внешнем мире».
Однако это искупление, совершенное Спасителем, отнюдь не освобождает человека от ответственности за собственную судьбу и окружающий мир. Солженицын убежден, что «история есть результат взаимодействия Божьей воли и свободных человеческих воль». В «Красном Колесе» подробнейшим образом показано, что в событиях 1917 года не было ничего фаталистического: они стали результатом свободного проявления воли (а чаще безволия) самых разных людей — генералов и парламентариев, министров и рабочих. У этих исторических персонажей, воссозданных на страницах эпопеи, несхожие биографии и политические убеждения. Объединяет их только одно: в решающий момент они идут, иногда из благих побуждений, на сделку со своей совестью. Эта сделка, как правило, предполагает согласие с унижением или убийством невинных людей. Но действующие (а чаще бездействующие) лица оправдывают себя тем, что таким образом служат народу или идеалам всемирного братства. Мозаика документальных сюжетов складывается в рассказ о том, как официальные и частные лица «умыли руки», освобождая Ленину прямой путь к власти. И тем самым обрекли страну на распятие...
Крест или колесо: что выбрать?
Крестопоклонная напоминает не только о Кресте Христовом, но и о том кресте, который дан каждому человеку в его конкретных обстоятельствах, и который христианин обязан нести каждый день. Все герои «Красного Колеса», сознательно или неосознанно, стоят перед выбором. И некоторые выбирают Крест. В дни разгрома русской армии в Восточной Пруссии солдаты «крестными шагами» выходят вперед, чтобы прикрыть собой отступление товарищей. Вера Воротынцева заставляет себя отказать любимому человеку, чтобы не причинить горя другой женщине и ее ребенку. «Крест? Крест. Нести крест!» — решает она. Николай II со смирением принимает все оскорбления, посыпавшиеся на него после ареста: «Да будет воля Божья над нами! Записал так в дневник, и после восклицательного поставил Крест». Такова последняя фраза, сказанная в «Красном Колесе» о Государе: Крест Христов завершает, венчает собой его романную жизнь, словно перечеркивая все его ошибки. Отметим, что эта интерпретация предварила позицию Церкви: в 2000 году Николай II был канонизирован не как правитель, но как страстотерпец — за свой крестный путь после отречения.
Крестом завершается у Солженицына и совершенно другая сюжетная линия — история провинциального мальчика Юрика Харитонова. Чувствуя, что революция несет с собой всеобщую нравственную порчу, он призывает своего такого же юного товарища: «А давай поклянёмся друг другу, что вот мы — будем против всякой мерзости биться!». И мальчики дают такую безмолвную клятву, — соединяют свои руки: «правую с правой, левую с левой, крест-накрест».
Но большинство персонажей «Красного Колеса» отказывается от Креста — иногда в прямом смысле слова. Например, солдаты сдают в поддержку революции свои георгиевские кресты — боевые награды, «принятые когда-то перекрестясь». А главное, множество людей из самых разных общественных слоев вдруг осознает себя свободными от любого долга. Не жертвенность, но стремление к власти или к легкой, необременительной жизни определяет их поведение.
Как осознает один из главных героев тетралогии, Георгий Воротынцев, народ попадает в рабство «кругового Обмана». Персонифицированный Обман не случайно имеет здесь форму круга. Он ассоциируется с тем Колесом, которое дало название всему произведению. «Революция, — пояснял Солженицын в одном из интервью, — огромнейшее космическое Колесо, подобное… закрученной спиральной галактике. Огромное Колесо, которое начинает разворачиваться, — и все люди, включая и тех, которые начинали его крутить, становятся песчинками. Они там и гибнут во множестве». Созданный в эпопее образ Колеса предрекает эту гибель миллионов людей.
Вращение: бессмысленное и беспощадное
Это неудержимое Колесо становится лейтмотивом повествования. Во всех четырех романах некий предмет (крылья горящей мельницы, шелковая розочка и так далее) вдруг начинает медленно поворачиваться; затем вращение ускоряется и предмет превращается в красное или огненное колесо. При этом ощутима сверхъестественная, мистическая природа вращения, которое именуется «странным» и «страшным». Колесо кружится, заведенное «не своею силой». Чья же это сила — Бога или дьявола?
Колесо постепенно заражает мир своим аномальным движением: в повествовании нарастают мотивы кружения, скольжения, сползания. «Закружилась, запуталась и Рабочая группа — и всё рабочее дело — и даже матушка Русь — и нет концов», — размышляет рабочий Козьма Гвоздев. Генералу Самсонову подносят «стройный план скользящего щита — и в нем тоже было круговращение, повторявшее вращенье неба»; полководец доверчиво «ищет опору в этом вращении», приводит тем самым армию к катастрофе и от горя кончает с собой. В финальной главе полковник Воротынцев одновременно чувствует и нарастание зла, и невозможность определить конкретного противника. «Да против кого — понимаешь ли сам? Такая закружливая чёртова обстановка: против кого?… Как это страшно сползло! Сползает. Круговой Обман — вот какой враг».
Бесцельное кружение традиционно считается знаком нечистой силы. Вспомним хотя бы пушкинских «Бесов»: «В поле бес нас водит, видно, да кружит по сторонам… Закружились бесы разны… Сил нам нет кружиться доле…».
Мотив демонического Колеса, которое нужно уничтожить ради спасения всей нормальной жизни, парадоксальным образом объединяет тетралогию Солженицына с другой, на первый взгляд максимально далекой от нее эпопеей — «Властелином Колец» Толкина. Кольцо всевластья, которое Фродо несет в Мордор, в начале действия выглядит как обыкновенное золотое колечко, но обладает собственной злой волей и совершает, как предупреждал Гэндальф, предательски скользкие движения: «It may slip off treacherously…». А перед развязкой, в кульминационной главе оно трижды предстает как огненное колесо («a wheel of fire»). Таково оно и в видении Сэма, и по ощущению самого Фродо, все более страдающего от своей крестной ноши.
У Солженицына тайна Колеса есть тайна власти над ходом мировой истории (в размышлениях Ленина, например), и этот ход обретает на страницах эпопеи явно сатанинский характер. Для сравнения напомним, кто хозяин кольца всевластья в книге Толкина, к кому оно старается вернуться.
Все порядочные существа в эпопее предпочитают называть этого хозяина просто «Враг», избегая упоминать имя собственное — Саурон. В английском языке, точно так же, как в русском, «враг» (the Enemy) — эвфемизм, обозначающий дьявола. По словам Сергея Аверинцева, в лице Саурона Толкин возрождает забытый образ сатаны как «страшного, унылого и внутренне мертвого космического властолюбца» и тем самым бросает вызов всем романтическим и постромантическим «реабилитациям» этой фигуры. Героическая и почти безнадежная попытка уничтожить кольцо — единственный шанс на спасение свободных народов от власти Врага в те дни, когда, по словам правителя эльфов Элронда, «сдвигаются космические колеса» («…that move the wheels of the world»).
Подвешенные миры
В обеих эпопеях образ колеса напрямую связан с самым ядром содержания — с проблемой исторической роли личности и ее свободного нравственного выбора. Интерпретация этой проблемы у Толкина и Солженицына родственна. Пусть один писатель изображает мир фантазийный, а другой — конкретно-исторический. Но оба показывают тот момент, когда в считанные дни завершается одна эпоха и надолго определяется лицо другой. И судьба мира у обоих зависит от того, насколько трезвыми и ответственными будут в эти дни и полководец, и садовник, и наследник династии, и владелец уютной усадьбы, всегда сторонившийся великих дел.
Каждый персонаж предоставлен самому себе; каждый вынужден поступать по собственному разумению; каждый становится действующим лицом Истории, в которой важен каждый личный выбор. И выбор этот проходит под знаком кольца всевластья — огненного колеса. Сказанное в равной степени относится к обеим эпопеям.
Демоническое начало входит в мир вследствие человеческого греха, и Бог, не желая отнимать человеческую свободу, позволяет происходить злу — однако «переигрывает» его, обращает его последствия во благо, влияет на события так, чтобы их ход в конечном счете содействовал спасению человечества. Это и есть то, что называют Провидением или Промыслом Божиим. Солженицын создавал свою эпопею с твердой верой в Провидение:
«Я — убеждён в присутствии Его в каждой человеческой жизни, в своей жизни, и в жизни целых народов. Только мы так поверхностны, что вовремя ничего не можем понять. Все изгибы нашей жизни мы различаем и понимаем с большим-большим опозданием. Так, уверен я, когда-нибудь поймём мы и замысел о Семнадцатом годе».
Противостояние Креста и Колеса побуждает вспомнить сходную геометрическую антитезу в романе Честертона «Шар и Крест» (1910 год). В первой его главе приводится притча о человеке, который возненавидел крест и начал с того, что убрал из своего дома распятие, а кончил тем, что разрушил весь дом и покончил с собой. В «Красном Колесе», по сути дела, отображено воплощение этой притчи в жизнь: отвергнув Крест, русский народ разрушил и свой общий дом, и все свое бытие.
Солженицын, конечно, не опирался ни на Толкина, ни на Честертона. Эти параллели — не влияние, а типологическое родство. Оно порождено общим для европейской культуры основанием, которое без Креста превращается в бессмысленно вертящийся круг.
Светлана Шешунова, доктор филологических наук
