(3 голосов, средняя: 3,67 из 5)
Загрузка...
Приблизительное время чтения: 6 мин.
Чем является философия сегодня? Может ли она поведать о самых высших ценностях, о смысле человеческой жизни и главных результатах человеческого познания? Или она скорее уже ни на что по большому счету не претендующая какая-то странная дисциплина, утерявшая свою прежнюю власть и могущество (ранее, на протяжении столетий ее считали «царицей наук») и находящаяся в растерянном поиске себя? Нужна ли она сегодня, и в каком качестве?
Недавно (декабрь 2013 года) в одном философском журнале вышла статья под красноречивым названием «Поражение философии» .
Она по-своему очень интересна и показательна. Ее автор, известный отечественный философ, специалист по теории познания и культуре А.П. Огурцов (1936 – 2014) с грустью констатирует, что рационалистическая философия сегодня в России потеряла всякое влияние и престиж, а центральное место в культуре медленно, но верно занимают религия и богословие. Автор пишет: «Что же случилось? Случилось то, что я называю поражением философии, утратой ею судьбоносных целей и ценностей, сменой приоритетов в теперешней «массовой культуре» – религия и богословие стали притязать на центральное место в культуре».
Фото CompfightОгурцов видит поражение философии в том, что научные открытия и их смысл сегодня все охотнее интерпретируются в религиозном ключе, в увеличении роли Православия в общественной и политической жизни, в размывании ранее строгого смысла философских категорий и понятий в культуре и самой философии и т.д.
При этом в статье есть и разного рода неточности касательно Православия, и сразу видно, что автор был на самом деле достаточно далек от церковной тематики (хотя и профессионально разбирался в ученом богословии, пограничном с собственно философией). Но, тем не менее, им движут искренние чувства, в том числе боль за столь любимую им философию. Поэтому его тезис о поражении философии, конечно, требует осмысления: как же философия «дошла до жизни такой?»
Не претендуя на разрешение этого вопроса в рамках нашего скромного «Толкового словаря», я хочу напомнить, как вообще в истории культуры возникло само слово «философия». Его происхождение на самом деле очень любопытно, и в связи с этим стоит обратить внимание на ряд очень важных моментов.
Итак, как возникло само слово «философия» – ἡφιλοσοφία(philosophia)? Как рассказывает живший где-то в III веке после Р.Х. античный историк философии Диоген Лаэртский в своей замечательной книге «О жизни, учениях и изречениях знаменитых философов», «философию философией [любомудрием], а себя философом [любомудром] впервые стал называть Пифагор... Мудрецом же, по его словам, может быть только Бог, а не человек. Ибо преждевременно было бы философию называть “мудростью”, а упражняющегося в ней – “мудрецом”, как если бы он изострил уже свой дух до предела; а философ [“любомудр”] – это просто тот, кто испытывает влечение к Мудрости».
Мы здесь видим, что при своем возникновении философия в плане обладания мудростью отводила себе скорее второе место, первое разумно и почтительно оставляя за Богом: «Мудрецом может быть только Бог, а не человек». Философ – это тот, кто стремится к Богу и обладанию Истиной, но не может этого достигнуть, потому что между ним и Богом – онтологическая пропасть. Тем не менее, направление движения задано.
Неслучайно позже некоторые христианские апологеты (Климент Александрийский, Иустин Философ) называли греческую философией «детоводительницей ко Христу» и приуготвлением к Евангелию.
Кстати, очень интересно опять-таки в плане сопоставления слов, что капподокийские отцы Церкви называли Бога Само-Премудростью. По-гречески это αυτοσοφία – Премудрость Сама по Себе. А поэтому истинная философия (φιλο-σοφία) есть любовь к этой Само-Премудрости (αυτο-σοφία).
Конечно, между методами философии и религиозным познанием Бога и стремлением к Нему огромная разница. Философия опирается преимущественно на разум и логику. Христианская религия, во-первых, базируется на Божественном Откровении, в котором содержатся не только факты общечеловеческого религиозного опыта, но и то, что уникально и конкретно-исторически открыл и поведал людям Бог. Во-вторых, Православие стоит на соборном церковном богопознании, которое передается через Предание.
Тем не менее, отцы Церкви в своем богомыслии тоже прибегали к опыту, методам и категориям философии. Христианство даже называли «нашей философией», «нашей по Христу философией» (Иустин Философ). Новое любомудрие многими отцами Церкви мыслилось как превосходящее прежнее, но частично включающее в себя ее результаты.
Как говорил по этому поводу Иоанн Дамаскин, «так как Апостол сказал: все испытывайте, хорошего держитесь (1Фес. 5:21), будем исследовать также и учения внешних мудрецов. Может быть, и у них мы найдем что-либо пригодное и приобретем что-либо душеполезное; ибо всякий художник нуждается в некоторых орудиях для изготовления производимого. Подобает же и царице пользоваться услугами служанок. Поэтому возьмем учения, служащие истине, но отвергнем нечестие, поработившее их во зло, и не воспользуемся дурно хорошим, и не будем употреблять словесное искусство для обольщения простецов, но, хотя истина и не нуждается в разнообразных приемах, мы тем не менее воспользуемся ими для опровержения нечестных противников и лжеименного знания».
Впрочем, истинным любомудрием в христианстве является подвижническая жизнь. Бог тут познается не только разумом, как в рациональной философии, но также сердцем и даже всем телом. Поэтому в аскетике часто подчеркивалась связь истинного любомудрия с целомудрием
То есть, во главу угла тут стоит цельность человеческой личности как образа Божия, когда долгой аскезой побеждается греховная расщепленность человека его страстями. Как сказали бы философы, тут имеет место быть единство теоретического и практического, полное слияние ума и жизни. Поэтому истину религии невозможно рационально объяснить и достичь своими силами. Она дается свыше, как благодать и Откровение, и ее можно лишь скорее почувствовать, пережить всем своим существом. Только тогда она станет хоть сколько-нибудь понятной. В этом смысле в христианстве познают верою, доверяясь Откровению и смиряя свой ум. И лишь потом то, что раньше казалось немыслимым и невероятным, становится понятным и даже единственно возможным. Но узнать это можно лишь на собственном опыте.
Кстати, неслучайно отцы Церкви всячески подчеркивали значение смирения для подлинного любомудрия. По словам св. Григория Нисского, «в том и состоит величайшее достижение любомудрия, чтобы, будучи великим в делах, смиряться сердцем и осуждать жизнь [свою], страхом Божиим извергая гордыню».
Почему нельзя опираться на один только «чистый разум», как это пыталась делать новоевропейская философия? И почему крах этого разума, поражение этой философии было неизбежным? Потому что, несмотря на то, что это высшая познавательная способность, дарованная человеку Богом, он радикально испорчен, пал, как и весь человек. Поэтому разум и надо поверять Откровением, т.е. смиряться, верить, надеяться и любить.
От философии не стоит отказываться. В ней реализуется данный Богом человеку разум, когда человек пытается думать о мире в целом и смысле своей жизни.
Но человек не Бог, ему не дано самому достичь мудрости. Разум поэтому должен в то же время понимать свою ограниченность и даже испорченность. Это было бы разумно, признаком настоящей любви к подлинной мудрости. Наверно, поэтому Григорий Палама говорил, что философией, конечно, можно заниматься, но лучше в юности, чтобы с ней слишком не переусердствовать и не забыть про подлинное познание Бога. Как говорил апостол Павел, «смотрите, братия, чтобы кто не увлек вас философиею и пустым обольщением, по преданию человеческому, по стихиям мира, а не по Христу; ибо в Нем обитает вся полнота Божества телесно, и вы имеете полноту в Нем, Который есть глава всякого начальства и власти» (Кол.2,8-10).
То, что у «абсолютизированной» (по Лосеву) человеческой личности возникает желание воспроизвести картину мира, руководствуясь исключительно верой в собственный разум, вполне естественно. А вот статус объективной реальности, – официально признанной «физической картины мира», – она приобретает всего лишь на основе конвенциональности (договорённости) таких же личностей. С выражающего этот акт глагола и начинается изложение Юваля Неемана; воспринимать его, правда, придётся в форме не будущего, а прошедшего времени: «договорились», притом, весьма основательно. Ведь именно технология производства «латок» и «наложения заплат» определяет с 30-х годов прошлого века и по сей день развитие фундаментальной науки (кстати, предсказание и страстно ожидаемое открытие «бозона Хиггса» – очередное тому подтверждение). То ли ещё будет – время «заштопать прорехи всего полотна» поджимает! Но это далеко не всё: беда в том, что такая «технология» процесса познания делает само сознание человека «фасеточ-ным», из-за чего поставленные им глобальные цели, причём, не только в сфере науки, с неотвратимостью превращаются лишь в благие намерения. Побочным детищем подобного восприятия реальности является и постмодернизм во всех его проявлениях, какие бы иные причины его возникновения ни выдвигали. Главной же опасностью следует признать (я в этом глубоко убеждён) неосознаваемость гносеологического тупика, в который завела мировую науку вера в самодостаточность человеческого разума, применившего вышеописанную технологию. К сожалению, на сегодняшний день эта неосознаваемость проникла слишком глубоко в общественное сознание – оно пребывает, если прибегнуть к терминологии психологов, в изменённом (хотя точнее, в затемнённом) состоянии. К тому же и воля его к требуемому для выхода из такого состояния просветлению остаётся подавленной. Забегая вперёд, берусь утверждать, что это благотворное просветление достижимо лишь с обретением православного (целостного) мировосприятия, при условии избавления его самогό от «благоприобретённых» с помощью нынешнего (на всех уровнях) образования прельщений разума.
Сейчас же уместно привести несколько примеров, свидетельствующих об ущербности человеческого разума, покинувшего «дорогу к храму». Первый относится к поколению физиков, пытавшихся проникнуть в тайны атомного ядра. Самые мощные умы первой половины ХХ века так и не почувствовали, что, помимо своей воли, остаются участниками диалога с Богом-Личностью, и замечательные их мысли, находящие полное общественное признание, в действительности подобны невразумительному ответу школьника, который даже не расслышал вопроса учителя. Их, детей Земли, с её условиями, как будто специально предназначенными для жизни человека, почему-то нисколько не смутило, что они пытаются в своих экспериментах воспроизвести условия, характерные для Солнца, звездного вещества, то есть вообще несовместимые с его существованием. Я уж не говорю о том, что принесло с собой создание атомного оружия; но ведь далее, решая проблему «мирного атома», новое поколение физиков вновь восприняло земную природу вовсе не как Божье творение, в чьей гармонии выражена неизбывная мудрость Творца, а скорее как коммунальную квартиру, в которой пришло время сменить систему отопления. И до сих пор не прекращены вредоносные попытки сторонников глобального использования энергии термоядерных превращений «зажечь Солнце на Земле».
Для изложения второго примера потребуется помощь уже упоминаемого ранее Вл. Лосского. Исходя из того, что «космология Откровения неотъемлемо геоцентрична», он предвидел роковой удел человеческого разума, отпавшего от его благодатной мудрости: «Ненасытимый дух познания, беспокойный ум Фауста, сосредоточившись на космосе, разбивает слишком узкие для него небесные сферы, чтобы ринуться в бесконечные пространства и в поисках синтетического познания мира в них затеряться…» И ведь пророчество православного просветителя сбылось: нынешние честные признания о неизведанности 96% Вселенной, доносящиеся из ЦЕРНА, по существу, под-тверждают эту «затерянность», хотя и проявляется она на фоне новых кос-мологических открытий, сыплющихся, как из рога изобилия, на потрясӫнного их грандиозностью обывателя. К тому же такая «внешняя» затерянность дополняется и сугубо «внутренней»: отсутствием общего горизонта знаний при бурном их росте, а ещӫ неопределӫнностью будущего цивилизации, относящейся, по Веберу, к «западному типу рациональности», и потерей самόй логики еӫ развития.
Нельзя не остановиться ещё на одном открытии прошлого века: «управляемом хаосе», обнаруженном в неравновесных термодинамических системах Ильёй Пригожиным и сделавшим его Нобелевским лауреатом. Поскольку, однако, такая неравновесность была далее возведена во всеобщий принцип, его предложено распространить (теперь уже с самых, что называется, строгих научных позиций) и на социальную среду, – подобная экстраполяция вполне в традициях абсолютизированной личности. И явные попытки сознательного его использования обнаруживаются в череде деструктивных событий последних лет, напоминающих поставленный по одной и той же схеме спектакль: организуемый (провоцируемый) в разных странах мира кровавый хаос, из которого затем остающиеся за кулисами «режиссӫры» пытаются извлечь требуемый им порядок. Это нельзя охарактеризовать иначе, нежели путь интеллектуального одичания, противопоставив ещё одному образу, исполь-зуемому Вл. Легойдой, – «пути от зверя к человеку». Что же касается самогό принципа «неравновесности», то носит он сугубо локальный характер, и вселенской альтернативой ему служит принцип динамического равновесия, в котором проявлена воля Господня. Впрочем, обсуждение этой альтернативы, непосредственно связанное с идеей «цельного знания», выдвинутой славя-нофилами И. В. Киреевским и А.С. Хомяковым, представляется уместным осуществлять в комментариях к статье, посвящённой именно им.
Странно видеть современного философа, который жалеет философию, "забитую" религией и богословием. Что это за философия, если она отделяет религию и размышления о Боге от текущей реальности? Философ прежде других должен быть убежден, что уже настала пора более активно вводить в жизнь те принципы, о которых говорит религия, иначе ни о какой справедливости в жизни ожидать не приходится. Прежде всего философ должен понять, что без подлинного и искреннего обращения русского народа к Богу России не устоять от все усиливающего сатанинского натиска на нее.
Ответ на комментарий
Может статься, самомý автору комментария из-за появления ответа на него лишь через полгода, он вообще на глаза не попадётся. Тем не менее, считаю целесообразным предложить его, предполагая, что он заинтересует ещё кого-либо. В действительности же побудительным моментом к подготовке этого ответа послужил для меня позитивный настрой Владимира Легойды, выраженный им на днях в эфире радио «Вера» в связи с празднованием в на-ступившем году 1000-летия равноапостольного князя Владимира. Более того, разделяя такой настрой, я позволю себе в дальнейшем касаться проблем, о которых не только в комментарии, но и в самόй статье даже не упоминается. Оправданием этому служит моё твёрдое убеждение, что для нынешней России полностью сохраняет актуальность призыв Апостола Павла, адресованный некогда древним римлянам: «И не сообразуйтесь с веком сим, но пре-образуйтесь обновлением ума вашего, чтобы вам познавать, что (есть) воля Божия, благая, угодная и совершенная» (Рим.12,2).
В том, что нынешняя философия «отделяет религию и размышление о Боге от текущей реальности» нет ничего удивительного, если, конечно, учесть историю её формирования в христианском мире. Для осознания причины такого положения достаточно обратиться к Ивану Васильевичу Киреевскому, почти два века тому назад отметившему «раздвоение в самом ос-новном начале западного вероучения, из которого развилась сперва схоластическая философия внутри веры, потом реформация в вере и, наконец, философия вне веры». Впрочем, и такой философии без веры никак не обойтись: нельзя не согласиться с утверждением Алексея Фёдоровича Лосева, что самый убеждённый материалист всего лишь противопоставляет вере в Бога свою веру в материю. Но ведь материя – абстракция, отвлечённое понятие, а мир-то сам по себе реален – он есть. И в таком случае, заявляет Лосев, правоверному материалисту придётся признать абсолютное бытие этой материи, однако сама она оказывается «мёртвым и слепым вселенским чудищем». Дело в том, что вероучение материализма не кладет в основу бытия «жизнь», «личность», так что порождение их мёртвой материей – подлинное чудо; впрочем, то же можно сказать и о появлении любой вещи. Вот Лосев и предлагает собственную трактовку истоков материалистического учения с его слепой и глухой матерью-материей, действующими в вещах законами природы и многочисленными видами движения, как вырождение христианского догмата о троичности Лиц Божества.
Можно со стопроцентной уверенностью утверждать, что «современный философ» А.П. Огурцов, сетовавший в своей статье «Поражение философии» (2013 г.) на «инфицирование философии богословием», о вышеприведённых лосевских изысканиях, как говорится, и слыхом не слыхивал; зато с такой же уверенностью можно заявить, что его «катехизис» (будь он им задуман), начинался бы с утверждения Людвига Фейербаха, которое весьма ценил сам В.И. Ленин: «Человек не понимает и не выносит своей собственной глубины и раскалывает поэтому своӫ существо на “Я” без “Не-я”, которое он называет Богом, и “Не-я” без ”Я”, которое он называет Природой». Философия, фундаментом которой служит вышеприведённое умозаключение, как раз и является предметом забот «современного философа», чьи доклады, кстати, мне довелось слушать на посещаемом мной в конце 80-х философском семинаре в надежде приобщиться на шестом десятке к вершинам любомудрия. Напомню, как раз в ту пору в статье «Подавление философии» (1989 г.) он выступил в качестве обличителя «ленинско-сталинского разгрома философской мысли в России». Но вот ведь в чём парадокс: всем носителям этой мысли, как отправленным безбожной властью в изгнание, так и оставшимся, но под-вергнутым вскоре ею репрессиям, была присуща подлинная и искренняя об-ращённость к Богу, стало быть, они являлись непримиримыми противниками «философии вне веры», отстаиваемой «современным философом».
Истинный же смысл происходящего в России в этой сфере на пороге тех дра-матических событий был изложен молодым Лосевым в очерке «Русская философия», вошедшем в сборник «Россия: духовная жизнь, искусство, философия, литература», изданный на немецком языке в 1919 году в Цюрихе: «Русская самобытная философия представляет собой непрекращающуюся борьбу между западноевропейским абстрактным ratio и восточно-христианским, конкретным, богочеловеческим Логосом и является беспрестанным, постоянно поднимающимся на новую ступень постижением иррациональных и тайных глубин космоса конкретным и живым разумом». Нетрудно видеть, что здесь освещается не только характер текущих событий, но и ясно осознаваемая автором плодотворность перспективы миропостижения на пути развития пра-вославной мысли от самих истоков христианского благовестия.
Представляя очерк-обзор Лосева, выражающий динамику русской философской мысли с позиции православного философа, нелишним будет отметить, что подготовка его пришлась на время Поместного Собора Православной Российской Церкви, заседания которого проводились с августа 1917 г. по сентябрь 1918 г. Нет особого смысла перечислять исторические события, происходившие в этот период в России: каждый при желании сможет либо просто восстановить их в своей памяти, либо, если возникнет необходимость, обратиться к внешним источникам информации. Гораздо важнее отметить, что заявления Собора в ответ на некоторые из этих событий были принципиальными и бескомпромиссными. Таков же характер и первой «пробы пера» Лосева в сфере философской публицистики. Свою собственную убеждённость он подкрепляет не отдельными цитатами именитых авторов, а значительными по объёму фрагментами из их работ. Зато чего стоят приводимые в них утверждения: «Русская философия должна быть продолжением философии святоотеческой» (Ник. Бердяев). «Степень познания соответствует степени напряжённости воли, усвояющей Истину. И на вершинах познания находятся не учёные и философы, а святые» (Вл. Эрн).
Самобытность русской философии, считает Лосев, обусловлена постигаемостью ею единства веры и знания, чего напрочь лишена философия западноевропейская. Тех же, кто подпал под её влияние в самόй России, он называет «представителями заимствованной философии», надеясь, однако, что они «распрощаются с абстрактностью и бесплодностью и признают великую русскую проблему Логоса». Что же касается заключительной фразы лосевского очерка, то она вообще пронизана пророческим пафосом: «Самостоятельная русская философия, поднявшаяся на высокую ступень апокалипсической напряжённости, уже стоит на пороге нового откровения, возможно, также и новой кристаллизации этого откровения, то есть новых догм. Надежду на это питают все истинно русские». Сейчас, конечно, несложно уяснить, что на «пороге нового откровения» находился сам двадцатипятилетний Лосев, – ведь всего через пять лет у него была готова к публикации «Философия имени» (по его утверждению «резюме долгих размышлений о природе имени»); к концу же 30-х Лосев предстаёт уже автором фундаментального «восьмикнижия», которое остаётся «твёрдым орешком» и для нынешних философов, не исключая самых «высоколобых». А вершина прозрений – «Сáмое самό», созданное в годы жестокой опалы, вскоре после выхода автора из «зоны», само остаётся в зоне молчания, либо, того хуже, изредка подвергается профанации, становясь объектом анализа представителей всё той же «заимствованной философии», процветающей в России, увы, и поныне.
Впрочем, в том, что давним надеждам Лосева в этой части не суждено было сбыться, нет ничего удивительного: именно такая философия с её незыблемостью ratio входила в идеологический фундамент богоборческой власти. И драматизм нынешнего положения в сфере общественной мысли в России, если хотите, сохраняющееся в ней «брожение умов», обусловлено в значительной степени тем, что несмотря на уход в небытие этой сáмой власти, её интеллектуальное наследие продолжает генерировать токсины знаний, питаемых пафосом богоотрицания, и о том, что в толкователях таких знаний недостатка не ощущается, как раз и свидетельствует обсуждаемая статья «Поражение философии». Конечно, было бы наивным считать, что внезапное исчезновение жёстких идеологических установок, десятки лет навязываемых обществу, тут же позволит ему прозреть. Сложившиеся за прежние десятилетия в атмосфере официального воинствующего атеизма направления и школы в сфере гуманитарных наук, и прежде всего философии, никак не совмещаются с православным мировосприятием. Притом, саму память о расправлявшей крылья самобытной русской философии богоборческая власть выкорчевала из общественного сознания настолько основательно, что и теперь, в условиях атаки западного ratio по всему фронту, адекватного сопротивления ему со стороны философской мысли нет как нет.
Между тем многое лежит буквально на поверхности, и доступно обычному восприятию, скорее даже детскому, не затянутому в густую сеть зависимостей, порождённых одним лишь рассудком.
Завершая предыдущий комментарий, я вовсе не собирался в одночасье покидать область сугубо философских проблем, однако, случайно обнаружив в программе телеканала «Культура» передачу с названием: «Жизнь замечательных идей. Частица Бога», решил отказаться от прежнего намерения, полагая, что просмотр её сможет дать пищу для серьёзных размышлений не-сколько иного характера. Так оно и случилось, хотя в самόм названии теле-передачи никакой тайны для меня не было. Дело в том, что года два с половиной тому назад я разместил на портале РНЛ статью «Святоотеческое наследие – в основу научного познания!», поводом для которой послужило интервью протоиерея Всеволода Чаплина и профессора МДА Алексея Оси-пова порталу Интерфакс-Религия в связи с появившимися в СМИ сообщениями об открытии «бозона Хиггса». И хотя в самόм интервью не было места обсуждению правомочности придания ему статуса «частицы Бога», мне пришлось, тем не менее, отметить отсутствие у обоих интервьюируемых каких-либо сомнений в правильности курса, избранного в минувшем веке фундаментальной наукой, несмотря на то, что именно она в значительной мере способствовала превращению его в век апостасии. Так что, зная, о чём не-посредственно пойдёт речь в телепередаче, я интересовался, учитывая её название, совсем иным. Мне было важно узнать по самомý характеру популяризации научных открытий на общероссийском телеканале, взявшем на себя просветительскую функцию, насколько справедливы сетования автора статьи «Поражение философии». Напоминаю, что если первое поражение обуславливалось у него ««инфицированием философии богословием», то второе было «связано с поворотом научной мысли к религиозным интерпретациям своих открытий и достижений». А тут, как-никак «частица Бога».
Ну что ж, сейчас, после просмотра упомянутой телепередачи, готов со всей ответственностью утверждать, что по отношению к обсуждаемому в ней «бозону Хиггса», открытому, наконец-то, с таким трудом и занявшему изначально уготованное ему место в «стандартной модели» элементарных частиц, ни малейшего «поворота научной мысли к религиозной интерпретации» не наблюдается. Что же касается предложенного кем-то из физиков «псевдонима», придающего ей сакральный характер, то, не исключено, что ему уготовано место в общеизвестной рубрике «физики шутят». Хотя, говоря откровенно, здесь не до шуток: он выражает мировосприятие человека, убеждённого в своём абсолютном равенстве по уму с Богом. Впрочем, быть иным у абсолютизированной личности, создающей картину мира лишь по образу и подобию собственного ума, оно просто не может. В качестве вполне подходящего для предмета настоящего обсуждения примера приведу фрагмент речи Стивена Хокинга при вступлении им в 1979 году в должность Лу-касовского профессора математики в Кембридже (за три века до этого она принадлежала Ньютону): «…Сначала мы разделили материю Вселенной на две части: частицы «вещества», такие как кварки, электроны и т. д., и взаимодействия, такие, как гравитация, электромагнетизм и т.п. Частицы «вещества» разделили на две группы: адроны, состоящие из кварков, и леп-тоны, куда входят все оставшиеся частицы. Взаимодействия феноменологически разделены на четыре вида …». Впрочем, дальше можно не продолжать эту до отказа переполненную человеческой самонадеянностью «обновлённую редакцию» Книги Бытия. Особый контраст речи Хокинга придаёт сравнение её с признанием его великого предшественника в конце жизненного пути в том, что он ощущает себя всего лишь ребенком, собирающим гальку на берегу неисследованного океана истины. Вот и предел понимания открытого им всемирного тяготения он выразил в полном соответствии со своими убеждениями: «Причину... я до сих пор не мог вывести из явлений, гипотез же не измышляю».
Когда просматриваешь «Краткую историю времени» – творение убеждённого атеиста Хокинга, к которой с пиететом относятся в просвещённых православных кругах, диву даёшься, с какой непринуждённостью опровергает автор своих верующих предшественников, хотя бы того же Ньютона, чьи рассуждения, по его мнению, «пример того, как легко попасть впросак, ведя разговоры о бесконечности». При этом Хокинг, скорее всего, даже не подозревает, что действительной основой его образа мысли, а, стало быть, и противоположного ньютоновскому научного метода, служат «свободные конструкции ума», некогда предложенные своим коллегам Эйнштейном. Именно они позволили самым амбициозным из них не просто «измышлять гипотезы», но и возводить их в ранг общеполагающих принципов, не говоря уже придании им безапелляционности теорий. Что же касается критерия истинности последних, то его однажды (вопрос касался области элементарных частиц) с предельной ясностью выразил Нильс Бор: «Нет сомнения, что перед нами безумная теория, но весь вопрос в том, достаточно ли она безумна, чтобы оказаться еще и верной!»
Отправив в редакцию комментарий, в котором попытался показать в общих чертах как прокладывался курс науки, обусловившей саморазвитие антропоцентризма (рациоцентризма) в западнохристианском мире, я намеревался в следующем коснуться проблем развития научной мысли в ортодок-сальном христианстве (православии). Но тут мне вспомнилась многократно упоминаемая Владимиром Легойдой «дорога к храму» на презентации его книги «Человек в шкуре дракона» в декабре прошлого года, и возникла возможность продолжить тему предыдущего комментария, поскольку именно этот образ сможет помочь выразить всю глубину заблуждений помрачённого гордыней человеческого разума.
Для Макса Планка начало «дороги к храму» определено содержанием его восприятий и выводимых из них измерений. Ясно, что он, как и все его коллеги-естествоиспытатели, включая самых закоренелых атеистов, должны при этом полностью доверять как используемому научному методу, так и получаемым результатам, то есть всем им присуща вера в науку. В этом, конечно, нет ничего предосудительного; более того, ещё св. Кирилл Иерусалимский (IV в.) обращал внимание на необходимость веры во всех делах человеческих. Причём, у Планка эта вера при его попытках «приблизиться к Богу и Его миропорядку» сочетается с признанием ограниченности возможностей науки, а путь «индуктивного восхождения» свидетельствует о приверженности его самогό классическому (ньютоновскому) мировосприятию; кстати и свой «квант действия» Планк открыл, оставаясь на этом пути. Заключение же о том, что Бог для естествознания находится в «конце размышления» в сочетании с заявлением о недостижимости цели – познания Божественного миропорядка – лишь подтверждает невозможность проложить «дорогу к храму», опираясь исключительно на познающий разум. Вместе с тем, признание здесь неисчерпаемости мудрости Господней обусловливает уверенность в изначальной целостности мироздания и общности законов природы для всего материального мира. Кстати, открытие Планка на пороге ХХ века (учитывая тягу его самогό к познанию абсолютного) могло привести к осознанию истинного смысла кванта действия – носителя тайны рождения дискретной частицы, формирования фундаментальных мер измерения, короче – создало бы реальные предпосылки не только для сохранения целостной картины ми-роздания, но и для решительного преодоления секулярности (обмирщённости) самих основ научного познания и сближения его с основами христианского благовестия.
Всё, однако, происходило далее с «точностью до наоборот», и сложившуюся ситуацию Роберт Оппенгеймер (один из создателей атомной бомбы) охарактеризовал следующим образом: «Классическое естествознание, как зеркало, отражало картину мира; теперь это зеркало разбито». Обо всём же, что пришло на смену и определяет развитие фундаментальной науки до настоящего времени, поведал с предельной откровенностью лет двенадцать тому назад физик с мировым именем Юваль Нееман. И хотя здесь вместо «дороги к храму» предлагается совершенно иной путь, я всё же рискну поместить далее полный текст, оставив любые комментарии к нему на будущее:
«Договоримся под наукой подразумевать воззрение, полагающее, что вся совокупность явлений, составляющая материальный мир, может быть полностью описана путем цепного логического процесса, состоящего из ограни-ченного числа шажков-звеньев, берущих свое начало в конечном числе аксиом. Остовом такого логического процесса служит математика. Нам предстоит сделать еще одно допущение: наука познает материальный мир путем процесса, который я назову далее “наложением заплат”, до полного покрытия области неизвестного. Утверждая, что такое “латание” позволяет простереть полог науки над всем материальным миром, мы и в самом деле прибегаем к некоему независимому предположению. Ведь нанося “латки” знания на отдельные области непознанного, мы в конце концов будем вынуждены заштопать прорехи всего полотна в целом, так что не останется пустых мест».
После исторического экскурса с упоминанием Ньютона, Паскаля, Кузанского при выяснении характера отношений между наукой и религией (имеется в виду, естественно, христианство) нельзя не обратиться к общеизвестному докладу глубоко верующего физика-протестанта Макса Планка «Религия и естествознание» (1937 г.). Своё мировоззрение он выразил в нём предельно ясно: «Религиозному человеку Бог дан непосредственно и первично. Из Него, Его всемогущей воли исходит вся жизнь и все явления как телесного, так и духовного мира. Хотя Он и непознаваем разумом, но, тем не менее, непосредственно проявляет себя через посредство религиозных символов, вкла-дывая Cвоё святое послание в души тех, кто, веруя, доверяется Ему. В отличие от этого для естествоиспытателя первичным является только содержание его восприятий и выводимых из них измерений. Отсюда путём индуктивного восхождения он пытается по возможности приблизиться к Богу и Его миро-порядку как к высшей, вечно недостижимой цели. Следовательно, и религия, и естествознание нуждаются в вере в Бога, при этом для религии Бог стоит в начале всякого размышления, а для естествознания – в конце».
Нетрудно убедиться в значимости вывода: «для религии Бог стоит в начале всякого размышления, а для естествознания – в конце», причём, главное в нём то (обратите внимание), что сами различия «начала» и «конца» размышления относятся вовсе не к религии и естествознанию, а к противоположной направленности «очей ума», о чём раньше уже шла речь. И в таком случае самое время попытаться выявить истоки формирования именно второй на-правленности, демонстрирующей прежде всего раздвоение веры и знания. Обычно началом его принято считать зарождение тенденции в западном христианстве в XII веке, которая со временем оформилась в концепцию «двух истин»: истина веры, сохраняя свою мистическую природу, является независимой от истины знания, познаваемой человеческим разумом и, стало быть, доступной ему. В действительности это была всего лишь развилка на пути, избранном ещё в первые века христианства отцами Римской Церкви: они исходили из того, что Божественная сущность может открываться человеку в естественных понятиях. Выдающийся православный просветитель Вл. Лосский отмечает, в частности, что бл. Августин (V в.), которого не без основания считают духовным предтечей протестантизма, стремится составить по-нятие о Боге, исходя из нашей Ему соόбразности, и пытается открыть в Нём то, что мы сами находим в собственной душе (то есть первым прибегает к психологическим аналогиям).
Таков путь рационализации христианства, начинающийся с использования познавательных способностей человека, где естественным средством познания самогό Бога оказывается понятие, то есть всего лишь представление человеческого разума, получившее от него своё наименование. Конечно, всё это тем более относится и к познанию тварного мира: от познающего разума – к познаваемой вещи, не более того. Неудивительно, что должно было наступить время, когда такая тотальная рационализация вошла в неустранимые противоречия с мистическим опытом, – религиозными переживаниями, по-рождаемыми беспредельной любовью к Богу. Эти противоречия и были разрешены благодаря признанию существования двух взаимно независимых истин, вследствие чего жаждущий действия разум обрёл, наконец, желанную свободу. Безуспешные поиски им Бога очень скоро вытесняются гораздо бо-лее результативными попытками постичь закономерности и связи в самóм мире, сравнительно легко поддающиеся логико-понятийному анализу в присутствии абсолютно бесстрастных свидетельств измерений. Вот и поныне пределом научного мышления остаётся предел применимости понятия, а основополагающий тезис мировой науки: узнать – значит измерить. Вполне закономерным на таком пути стало превращение человека в мыслящего субъ-екта, для которого окружающий мир служит прежде всего познаваемым объектом.
Впрочем, в науке, сохранившей связь с христианством и поныне (тон здесь, безусловно, задаёт Понтификальная академия наук), место за Богом всё же закреплено; Он, как это предельно точно выразил Планк, - «в конце размышления». Кстати, и сам Планк являлся членом упомянутой академии, претендующей на правопреемство с Академией деи Линчеи, основанной ещё в начале XVII века, хотя нынешний её статус был определён лишь в 1936 году. Сейчас же Святой престол благодаря созданной и финансируемой им академии, членство в которой нисколько не обязывает пребывать в лоне Римской церкви, получает в своё распоряжение достаточно подробную картину новейших открытий в различных областях научного знания, то есть всегда оказывается, что называется, на гребне волны. В результативности работы самόй академии сомневаться не приходится: чего стόит безоговорочное признание Ватиканом «Большого взрыва» в качестве первого акта творения или признание (хоть и с оговорками) дарвиновской теории эволюции. Между прочим, ныне даже её президент проф. Вернер Арбер, Нобелевский лауреат в области медицины и физиологии, является (хотя это первый случай) самым настоящим протестантом, и его резюме: «Наука и вера дополняют друг друга и должны оставаться таковыми для человеческого познания» находится в полном соответствии с общепринятым доныне в науке принципом дополнительности. А непоколебимую уверенность в плодотворности нынешнего её пути он вообще выразил в истинно протестантском духе: «Иисус поддержал бы применение науки на благо человечества и в соответствии с законами природы».
Таким видится русло, направлявшее поток мысли в западнохристианском мире, от самогό его истока и до устья.
Представляется уместным продолжить обсуждение в прежнем ключе, приведя полное риторического пафоса обращение Эйнштейна к Ньютону: «Прости меня, Ньютон! Ты нашёл единственно возможный для твоего времени путь, который был доступен человеку величайшей силы мысли, каким был ты… Но сегодня мы уже знаем, что для более глубокого постижения мировых связей, мы должны заменить твои понятия другими, более удалёнными от сферы непосредственного опыта…». Несмотря на уважительный тон обращения, характер оценки знаний своего предшественника пантеистом Эйнштейном, по существу, тот же, что и у Хокинга: он продиктован исклю-чительно верой в самодостаточность собственного разума. Можно ли обойти молчанием самоуверенное заявление Эйнштейна о единственно возможном для времени Ньютона пути? Это же вопиющее пренебрежение к истории! К примеру, общеизвестные «Мысли» Паскаля проявляют совершенно иной подход, даже если их автор, подавленный осмысленной им несоразмерностью человека с бесконечностью, отвергает саму возможность ступить на путь познания, открываемый этим подходом: «Весь зримый мир – лишь едвa приметный штрих в необъятном лоне природы. Человеческой мысли не под силу охватить её. Сколько бы мы ни рaздвигaли пределы наших пространственных представлений, всё равно в сравнении с сущим мы порождаем только атомы. Вселенная – это не имеющая границ сфера, центр ее всюду, окружность – нигде. И величайшее из докaзaтельств всемогущества Господня в том, что перед этой мыслью в растерянности зaстывaет наше воображение».
Проблема-то именно в том, что для Эйнштейна такого геометризированного образа Вселенной, известного, между прочим, уже много веков, вроде бы и не существовало; ведь он и причину собственной известности объяснил однажды своему малолетнему сыну следующим образом: «…Когда слепой жук ползёт по поверхности шара, он не замечает, что пройденный им путь изогнут. Я же, напротив, имел счастье это заметить». Между тем, пред-сказывая искривление световых лучей, Эйнштейн и не подозревал, что, тем самым, всего лишь подтверждает реальность Вселенной с её свёрнутостью сферы в любой точке-центре, вездесущей прямизной радиусов и кривизной поверхности, а по существу, о «модификации» не признаваемого им самим абсолютного пространства, хотя само по себе проявление его кривизны ни малейшего отношения к явлению гравитации и не имело. Кстати, реальные возможности осознать истинную тайну тяготения были бы и у самогό Ньютона, обратись он к воззрениям жившего задолго до него Кузанского, «учёное незнание» которого обладало мощным познавательным потенциалом.
И ведь в них было всё, чего хватило бы ему с лихвой для формирования целостной картины мира: неподвластные разгадке человеческим разумом тайны, становясь объектом «учёного незнания», могли оказаться реальной основой восприятия им мировой гармонии, не сводящейся к одному лишь механическому подходу. Именно у Кузанского нетрудно было обнаружить предпосылки той самой геометризации физики, к которой всю жизнь влекла Ньютона собственная интуиция. Питающие живое воображение умозаключения Кузанского о свёртке – развёртке мира в Боге, о тождестве точки с бесконечностью, о безграничной сферической Вселенной, начинающейся с любой точки, позволяли сохранить единство вероучительных начал христианства, истолкованных Св. Преданием, с выявленными ранее наукой однородностью и изотропностью пространства и с ещё не обнаруженной ею же на то время вездесущностью волновых явлений в нём. Из построений Кузанского с неумолимостью следовала самодостаточность пространства, обладавшего по самой своей структуре такими потенциальными свойствами, как прямизна и трактуемая им же кривизна как отпадение от неё. Поисков внешних причин для появления в пространстве инерции и гравитации вовсе не требовалось, и в законах, открытых Ньютоном, демонстрировалось лишь их реальное проявление.
Увы, что свершилось, то свершилось (время вспять не повернёшь, сколько бы самоуверенный Стивен Хокинг ни пытался обнаружить такую возможность). Кузанского и Ньютона развели между собой противоречия на многовековом пути развития христианства (имеются в виду, конечно, не те два с половиной столетия, что отделяли жизнь одного из них от другого). Оба они были глубоко верующими людьми, но характер самόй веры направлял их очи ума в противоположные стороны: у Кузанского – к созерцанию тайн Божественной сущности; у Ньютона – к познанию установленного Богом в сотворённом Им мире многообразия причинно-следственных зависимостей.