Когда приходится рассказывать о писательской работе, Юрий Кублановский обычно говорит о твердом и заветном желании - как можно лучше выполнить свой литературный долг, наиболее полно реализовать поэтическое дарование, не обращая внимания ни на какие соблазны. Он любит вспоминать слова Евгения Баратынского о том, что поэзия есть задание, которое следует выполнить как можно лучше. "...Ибо наша словесная вязь неотмирна и сама по себе" - написал он в одном давнем стихотворении.
Кублановский начинал как авангардист, считая, что противостоять официальной советской поэзии можно только на нетрадиционных путях. Еще в середине 60-х, приехав в столицу из провинциального Рыбинска, он участвовал в создании первого неформального поэтического объединения и активно печатался в "самиздате". Закончив университет, работал экскурсоводом на Соловках и в Мураново. Он всегда жадно и много читал, в том числе труды русских религиозных философов начала прошлого века, которые серьезно повлияли на мировоззрение молодого поэта. Постепенно сложилась и личная поэтическая задача, которой поэт верен и по сей день. Он обозначает ее, как новизну в каноне, беря за образец русские иконы, "которые вроде все и похожи, и, вместе с тем, совершенно своеобычны".
Рубрика «Строфы» Павла Крючкова, заместителя главного редактора и заведующего отдела поэзии «Нового мира», — совместный проект журналов «Фома» и «Новый мир».
Судьба поэта и публициста Юрия Кублановского богата и драматичными, и счастливыми событиями: он пережил вынужденную политическую эмиграцию, много путешествовал по миру, первым из уехавших вернулся в Отечество. Все эти годы он верен дорогой его сердцу идее служения. "Это поэт, способный говорить о государственной истории как лирик и о личном смятении тоном гражданина", - написал в послесловии к одной из его книг Иосиф Бродский.
Сегодня Юрий Кублановский заведует отделом поэзии в журнале "Новый мир". Как и в молодые годы, он часто ездит по России, охотно выступая с чтением стихов во многих провинциальных городах. "Творчество - это ведь не только богатая фантазия, которую ты реализуешь - это воображение, укорененное в реальной жизни..."
***
Когда не то чтобы бессильное,
зарапортовываясь снова,
берусь замуровать двужильное
в столбец лирическое слово,
когда ему в простосердечии
и впрямь я отдал всё до нитки,
обожествив глагол, наречие
и существительные слитки,
и вот не знаю сам, зачем спешу
по их же лаве,
как говорят спортсмены, к финишу,
верней, к неброской переправе
расслышат ли меня
заречные
ракиты в хмари предрассветной
и кот, от нас на веки вечные
ушедший на неделе Светлой,
и над ржавеющими крышами
неведомо с какого света,
невесть, кого опередившая
в прогале хвойных крон комета?
14 апреля 1997
***
Отчаянный холод в мертвом заводе, пустые стены и бушующий ветер, врывающийся в разбитые стекла окон. Жизнь замерла. Доносятся тревожные крики чаек. И всем существом ощущаю ничтожество человека, его дел, его усилий. Из последнего письма отца Павла Флоренского с Соловков (4 июня 1937)
Волны падают - стена за стеной
под полярной раскаленной луной.
За вскипающею зыбью вдали
близок край не ставшей отчей земли:
соловецкий островной карантин,
где Флоренский добывал желатин,
в сальном ватнике на рыбьем меху
в продуваемом ветрами цеху.
Там на визг срываться чайкам легко,
ибо, каркая, берут высоко
из-за пайки по-над массой морской
искушающие крестной тоской.
Всё ничтожество усилий и дел
человеческих, включая расстрел,
и отчаянные холод и мрак,
пронизавшие завод и барак,
хоть окрест, кажись, эон и иной,
остаются посегодня со мной.
Грех роптать, когда вдвойне повезло:
ни застенка, ни войны. Только зло,
причиненное в избытке отцу,
больно хлещет и теперь по лицу.
Преклонение, смятение, боль
продолжая перемалывать в соль,
в неуступчивой груди колотьба
гонит в рай на дармовые хлеба.
Распахну окно, за рамы держась,
крикну: "Отче!" - и замру, торопясь
сосчитать, как много канет в ответ
световых непродолжительных лет.
1999
***
Как по знаку срываются с крон
в ближнем Страхове - бедном поселке
нешумливые стаи ворон,
словно брошены тучам вдогон
вверх скуфейки, ермолки...
Третий год притекаю сюда,
ветеран, незадачливый воин,
тот, что брал и сдавал города,
в холода отдышаться у дымных промоин.
У твоих полыней, омутов
и ракит я ветшать не готов.
Для Второго пришествия тут,
для какой-то невиданной цели
уже прибраны хлев и закут
со снежком, залетающим в щели.
В темноте родового гнезда
Ты со мною на вы: - Вы не спите?
Нет, не сплю: дожидаюсь, когда
над некрепкою кровлей звезда
вдруг проклюнется в мутном зените.
2004
Встреча
Б. Михайлову
Когда в мильонной гидре дня
узнаю по биенью сердца
в ответ узнавшего меня
молчальника-единоверца,
ничем ему не покажу,
что рад и верен нашей встрече,
губами только задрожу
да поскорей ссутулю плечи...
Не потому что я боюсь:
вдруг этим что-нибудь нарушу?
А потому что я - вернусь
и обрету родную душу.
Не зря Всевышнего рука
кладет клеймо на нас убогих:
есть нити, тайные пока,
уже связующие многих.
1976
