Преображение - не просто уникальный эпизод истории спасения, потому что уникально Боговоплощение и вся земная жизнь Господа, но знак, пусть мимолетный, безграничной милости Спасителя.
Петр и сыновья Зеведеевы Иаков и Иоанн были приведены Христом на «гору высокую», - Фавор. где Он перед ними преобразился, явил Свой облик во славе: лицо Его сияло, как солнце, а одежды сделались белыми, как снег, и с Ним беседовали Моисей и Илия. Здесь и прозвучали знаменитые и славные слова Петра: «Господи! хорошо нам здесь быть».
Конечно, хорошо, потому что Господь явил им здесь и сейчас, еще до всех событий крестной смерти и Воскресения, Свой облик в Царстве Небесном. Наверное, нам следует восхититься Его добротой и духовной заботой, - но и отметить, что все атрибуты Царства, вся его слава - это свет, сияние и глас Божий, услышав который, ученики пали ниц.
И вот звучит это замечательно «не бойтесь».
Не бойтесь Божия величия, - бойтесь собственного небрежения.
Не бойтесь Божественной мудрости, - бойтесь собственной тупости.
Не бойтесь Божественной любви, - бойтесь собственного окаменевшего сердца.
А при спуске с горы Иисус сказал: «Никому не сказывайте о сем видении, доколе Сын Человеческий не воскреснет из мертвых».
Разумеется, о том, почему Он это сказал, мы можем рассуждать лишь предположительно. Но предположить можно, во-первых, что смысл произошедшего Апостолы вряд ли сразу постигли до конца, - иначе нет объяснения дальнейшим их вопросам, сомнениям и колебаниям. Ведь не зря мудрая традиция поясняет в тропаре Преображения, что Господь показал ученикам славу Свою, «якоже можаху», то есть в той мере, в какой они могли это вместить. Наверное, именно поэтому не всем ученикам Он явился преображенным, а только этим. тем более что Христос упомянул Свое Воскресение из мертвых, а до этой мысли нужно было еще дорасти, - кстати. именно этот глагол употребляется в стихотворении Пастернака о Марии Магдалине:
Но пройдут такие трое суток
И падут в такую пустоту,
Что за этот страшный промежуток
Я до Воскресения дорасту.
Легко представить себе, какое брожение умов могло бы воцариться при пересказе этого великого события людьми, не до конца утвердившимися в новозаветном Откровении (порицать их за это нельзя, потому что оно тогда еще не было явлено во всей своей окончательной полноте) тем, кто еще менее в нем укоренен. Легко, но не нужно. Потому что рачением Христовым этого не было.
Когда люди сетуют на то, как много в мире зла и ужаса, сослагательное наклонение, как правило, работает в одну сторону и удивительно легко предъявляются Богу претензии: почему-де не предотвратил, не исправил... Это все - наследие Адама, косвенно упрекнувшего Господа в своем собственном грехопадении («жена, которую Ты мне дал, дала мне...»). Между тем мы просто не в силах представить себе, сколько кровопролитий Он предотвратил, скольким ужасам не дал совершиться, сколько злодейств пресек. Это непредставимо, потому что этого не было. Но если очень постараться, то по любви можно себе представить, какова же степень заботы Бога о нас. Опять-таки, это наше представление будет бледным и смутным, но его-то и следует беречь в тайниках души до поры до времени...
И вот пример неполного понимания всей ослепительной истины Откровения, пример цепляния за старые человеческие представления. Ученики сомневаются: ведь книжники говорят, что сначала должен придти Илия. А Христос в Своем ответе показывает, что в этих человеческих представлениях истина содержится, но ее нужно еще суметь увидеть, а как - невольно вспоминаются рождественские слова «чистым сердцем»: «Правда, Илия должен придти и устроить все; но говорю вам, что Илия уже пришел, и не узнали его, и поступили с ним, как хотели; так и Сын Человеческий пострадает от них». По этим словам ученики поняли, что речь об Иоанне Крестителе. Осознали ли они, что предстоит их любимому и любящему Учителю - мы не знаем.
Затем некто из народа на коленях говорит Господу о своем горе: сын его беснуется, бросается в воду и в огонь (такой вид тяжкого психоза известен), а ученики не смогли его исцелить. И здесь следует потрясающая нас при каждом прочтении вспышка: «О, род неверный и развращенный! доколе буду с вами? доколе буду терпеть вас? приведите его ко мне сюда». Он «запретил» - и бес вышел, и отрок исцелился.
Братья Лимбург. «Великолепный часослов герцога Беррийского».
Апостолы скорее всего были поражены тем, что Христос с такой видимой легкостью сделал то, с чем они не справились, и спросили об этом. Иисус ответил: «По неверию вашему; ибо истинно говорю вам: если вы будете иметь веру с горчичное зерно и скажете горей сей: «перейди отсюда туда», и она перейдет; и ничего не будет невозможного для вас; сей же род изгоняется только молитвою и постом».
Вот так. Исповедали Иисуса Христом и Господом; следуют за Ним, прилежно слушают - и все еще неверие. А про сдвигание гор с тех пор говорилось десятки тысяч раз, но самый интересный случай, по-моему, - это рассказ из Патерика о монахе, который отправился на поиски великого и славного подвижника. Нашел в конце концов, такой старичок вовсе с виду не величавый, спрашивает пришельца, как обстоят дела с верой в его монастыре. Тот пространно рассказывает, какой у них там строгий устав и как тщательно они его соблюдают, а старичок на это: не о том речь, а о такой вере. что скажешь горе «иди сюда...». На этом месте раздается страшный грохот, и гость с ужасом видит, как на них надвигается близьстоящий холм. А старец только рукой досадливо махнул: «Это я не тебе», - и холм отодвинулся на свое место.
Да и насчет поста и молитвы тоже есть над чем задуматься. Ведь наверняка и постились ученики, и молились, но это все как-то было не то, и причем не по количеству, а по качеству. С тех про про настоящий пост и настоящую молитву написаны километры страниц, но эти вещи по-прежнему нечасто встречаются. Наверное, не в чтении тут дело, а в направленности души.
Чем более приближалось время Страстей, тем отчетливее звучало в речах Спасителя предупреждение об этом времени. Он говорил: «Сын Человеческий предан будет в руки человеческие, и убьют Его, и в третий день воскреснет». Апостолы опечалились, потому что это действительно страшная весть, но самое горькое - «в руки человеческие».
Как легко все сваливать на козни сатанинские! Но ведь все зло, которое творит враг рода человеческого, он творит человеческими же руками.
Человек находится в ситуации выбора, и он свободен выбирать между добром и злом, между правдой и ложью, между старанием и леностью, между покаянием и самооправданием... При каждом неверном выборе вернуться к верному становится все труднее - или же требует такой вспышки воли, на которую немногие способны. Принято с чувством глубокого удовлетворения винить в страстях Христовых кого угодно - и пропускать мимо ушей и мимо сердца слова церковного песнопения: «Аще и всегда распинаю Тя грехами моими...». А ведь здесь - замечательноя возможность не только для глубокого раскаяния, но и для сугубого понимания того, какова же милость Божия. Да, Он простил отрекшегося Петра, да, Он ввел в рай помолившегося ему разбойника, и это прекрасно. Но самое удивительное доказательство Его бесконечной - всемогущей - милости, это то, что Он прощает меня.
А затем, после этих страшных слов, приоткрывающих страшное будущее, следует эпизод, актуальный для всех времен, но не такой напряженный. В Капернауме к Петру подошли сборщики храмовой пошлины и спросили, не даст ли Учитель денег. Почему не обратились непосредственно к Нему - не очень ясно, и вряд ли можно это уяснить без привлечения обширного исторического материала, а может быть, и с ним не получится. Петр мирно согласился, но не успел еще сказать об этом Христу, как Тот, опережая его, сказал: «Как тебе кажется, Симон? цари земные с кого берут пошлины или подати? с сынов ли своих, или с посторонних?». Петр ответил: с посторонних. На это Иисус сказал: «Итак сыны свободны; но, чтобы нам не соблазнять их, пойди на море, брось уду, и первую рыбу, которая попадется, возьми, и, открыв у ней рот, найдешь статир; возьми его и отдай им за Меня и за себя». А статир - это действительно величина подати с двух человек.
Евангелист даже не снисходит до констатации того, что рыба действительно была поймана и статир действительно был из нее извлечен, потому, очевидно, что это не так интересно: ясно же, что так и было. Точно так же, как и ясно, что Христос знал о разговоре сборщиков с Петром. Гораздо интереснее то изумительное спокойствие, с которым Он относится к сбору подати. Кажется, что идея взыскать с Него, Сына Божия, пошлину на храм его просто забавляет. Но во избежание надсадных разговоров сборщиков («чтобы нам не соблазнять их») пошлину следует уплатить, причем, если можно так выразиться, высокохудожественным способом: извлечь эти деньги из первой попавшейся в море рыбы.
Конечно, можно сказать, что извлечение ценностей из рыбы - распространенный мировой сюжет; достаточно вспомнить перстень Поликрата. Но вот ведь в чем дело: литература берет сюжеты из жизни. Жизнью же управляет Бог. В некотором смысле слова все деньги, кольца и прочие ценности во всех сюжетах мировой литературы и фольклора извлечены из рыб по воле Божией.
И напоследок - еще одно соображение из смежной области. Считается недостойным и вредоносным рассуждать о литературной ценности Евангельского повествования. Спрашивается, почему? Да, Священное Писание богодухновенно. А как же с тем, что Господь в силах дать его авторам, через которых Дух обращается к людям, еще и талант, - для того чтобы это обращение прозвучало в полный голос? Да и если подумать, Господь строит историю человечества и вместе с тем жизненный путь каждого из нас по строгим и стройным законам, и мы справедливо оцениваем уровень совершенства произведения по тому, насколько автор смог уловить эти законы и изложить их проявление.
...Много лет назад одна очень благочестивая и очень сведущая в науках о древностях античных и христианских дама, прочитав один из новых переводов Евангелия, кротко вздохнула и сказала: «Не тот это текст, который всколыхнул народы». Вопросы содержания для нее не стояли, речь шла исключительно о форме изложения. Которая играет немалую роль.
И об этом полезно помнить не только переводчикам Писания, но и всем тем, кто пишет и говорит о Христе и о нашей вере.
На анонсе фрагмент картины «Преображение». Пьетро Перуджино, 1498 г.
