Его имя было Фома

Я тогда еще не был в сане, служил псаломщиком. Для человека церковного отношение к тому, кто под Великую Пятницу дает рок-концерт, не сильно зависит от того, насколько этот поэт-музыкант талантлив. Я высказался на эту тему, общими усилиями с еще одним приятелем мы отговорили моего друга (брата нашего) от участия в этом "беззаконии". Спустя два с половиной года, когда я впервые слушал кассету с дркинскими песнями, мне было до слез печально, что живым я этого человека не видел и не увижу. Это, конечно, не значит, что теперь даже в Великий пост я пошел бы на его концерт. Но если бы Веня остался жить, таких проблем теперь уже не возникло бы: зная о том, как преобразила его душу болезнь, можно с уверенностью сказать, что если бы и были еще концерты (живого) Вени Дркина, то, во всяком случае, не в Великий пост...

***

На самом деле его имя было АЛЕКСАНДР МИХАЙЛОВИЧ ЛИТВИНОВ. Еще у него было прозвище Дрантя. Как Дрантю его знали на родине, а родиной его была Луганщина. Поселок Должанский Свердловского района Луганской области, 11 июня 1970 года — место и дата рождения (потом он жил в самом Свердловске). 1987 год — школа с золотой медалью, затем Донецкий политех. После первого курса пошел в армию, потом восстановился в Луганском СХИ, но и его так и не окончил, хотя доучился постепенно до пятого курса (ближе к концу — заочно). Датировка известных нам песен начинается с 1989 года. В 1991 году произошло знакомство с замечательным человеком по имени Полина (она же — Пэм), в 1994 они расписались. В декабре 1994 родился Денька.

В ЛСХИ Саша учился в то время уже заочно, то работая в какой-то строительной шабашке, то что-то охраняя, то уча детей в школе физике. В армии КАМАЗы водил... В общем, биография для творческой личности характерная.

А еще 94-й год для Дранти и Пэм — это первая поездка на фестиваль под названием Старооскольская Золотая Лира. Именно там появился на свет Веня Дркин — Пэм подбросила спонтанно возникший псевдоним, да так он и прилип, и в этот и последующие четыре года Саша был лауреатом Лиры под этим несерьезным именем. Воронежская, белгородская, курская и разная прочая "тусовка" знала и любила Дрантю именно благодаря Лире.

За десять лет (1989 — 1999) Дрантя написал около полутора сотен песен; далеко не все они есть в качественной записи, кое-что могло быть и не записано вообще — сейчас его друзья по крохам собирают фонограммы.

С начала 1997 года с Дрантей стала неотлучно играть скрипачка Вероника Беляева, и вместе с еще некоторыми людьми они стали называться ДРКИН-БЭНД.

Заболел Александр Литвинов в августе 1997. Диагноз был поставлен только месяца через два. Лимфогрануломатоз, злокачественное поражение лимфы.

Полина рассказывает, что отношение Саши к Церкви было сложным, до болезни что-то мешало ему стать христианином. Хотя и не было безусловного отрицания Церкви — была неоднозначность. В принципе, по некоторым песням можно угадать в авторе человека, далекого от христианства. Но, по словам Полины, желание принять крещение и обвенчаться Дрантя высказывал и раньше. Венчание так никогда и не состоялось (в последние месяцы жизни Саша очень скорбел об этом, но не видел смысла венчаться в состоянии прикованности к постели, все надеялся, что это произойдет тогда, когда ему станет лучше), а вот с крещением... Болезнь (на тот момент еще неизвестно, какая именно) подхлестнула решимость сделать этот шаг.

***

Следует, наверное, вернуться к теме отношения православного человека к творчеству — не только Вени Дркина, но к мирской художественной культуре вообще. Ладно, с Великим постом все понятно, но во все остальное время как должен христианин относиться к явлениям художественной культуры?

На этот вопрос можно постараться дать ответ, ссылаясь на святоотеческие цитаты. Честно говоря, не хочется. И не только потому, что жалко расставаться с Веней. Дело в том, что литература по православной аскетике, на которую мы опираемся, ища ориентиры в духовной жизни, адресована либо монашествующим, либо мирянам глубоко воцерковленным, плюс к тому жившим когда-то раньше. Той аудитории, которая в наше время решает для себя вопрос о роли современной светской культуры в жизни православного человека, сложно было бы примерить на себя их быт — иное время, иные условия — может быть, в чем-то и иные требования к человеку; слава Богу за тех, кто хоть как-то к вере пришел.

Для других вариантов ответа (кроме однозначно отрицательного) находим "лазейку" в достаточно известной цитате из письма святителя Феофана Затворника ( Свт. Феофан Затворник. — Что такое духовная жизнь.— М.: "Правило веры", 1996.— С. 361.) духовной дочери (святитель Феофан по времени гораздо ближе к нам, нежели древние отцы Церкви — он умер в 1894 году, но почитаем Церковью именно как носитель святоотеческого духовного опыта):

"Но вопрос все еще остается нерешенным: так как же, можно ли читать иное что, кроме духовного? Сквозь зубы говорю вам, чуть слышно: пожалуй, можно, только немного и не без разбора. Положите такую примету: когда, находясь в добром духовном настроении, станете читать с человеческими мудростями книгу и то доброе настроение начнет отходить, бросайте ту книгу. Это всеобщий для вас закон."

Здесь придется оговориться: я вовсе не предполагаю, что святитель Феофан, живи он в наше время, кого-нибудь из обратившихся к нему за наставлением благословил бы слушать Веню Дркина. Строки из письма этого строжайшего аскета я привожу, отнюдь не надеясь с их помощью увязать рок-культуру с духовной жизнью православного человека. Просто здесь важен сам принцип: восприятие любых явлений мирской культуры, будь то литература, музыка, кинематограф, для верующего человека допустимо в той мере, в которой оно не вредит его душевному состоянию (и при этом, кстати, может послужить паллиативом в борьбе с такими грехами, как, например, уныние — именно паллиативом, то есть средством, которое не решает саму проблему, но временно ослабляет ее остроту; да и, раз уж разговор зашел о "пользе", что-то может, что называется, "пригодиться для общего развития"). Человеку воцерковленному, серьезно молящемуся, светская музыка может серьезно мешать, запавшие в сознание строки песен вытесняют молитву, расхолаживают внутреннюю собранность.

А если вытеснять и расхолаживать пока что еще нечего?

В процессе воцерковления отпадание от человеческой души мирской культуры должно происходить естественно, и когда современному человеку не удается запросто изжить в себе потребность в художественной литературе и музыке, запреты и порицания ему не помощь. Здесь уже задача выбирать для себя то, что будет меньшим искушением. Понятно, что те шедевры мирской культуры, которые прямо провоцируют в человеке страсти блуда, ненависти, суицидальные тенденции и т.п., либо содержат в себе кощунства или антихристианские выпады, отметаются безоговорочно. А дальше мы как раз руководствуемся тем принципом, который сформулировал святитель Феофан.

Вернемся к Вене. Можно по-разному воспринимать его песни, но свидетельство, которое я считаю нужным здесь привести, думаю, разделят многие слышавшие их. Один человек, несколько лет тому назад гораздо лучше, нежели я, знакомый с рок-культурой, потом серьезно пришедший к Церкви, недавно вернулся в мир после полутора лет послушничества в одном достаточно строгом монастыре (вернулся по благословению духовных наставников, причины в данном случае не важны). Он, конечно, ушел от пристрастий к когда-то близкой ему музыке, утратив к ней всякий интерес. На то, что звучало из моего магнитофона, отреагировал вначале без всякого энтузиазма. Позже взял кассету, вслушался в дркинские песни и сказал мне:

"Знаешь, по-моему, Веня Дркин — это самое светлое, что могла дать отечественная рок-культура".

Действительно, ощущения многих слушавших Веню сходятся на том, что на фоне той культуры, на языке которой он говорит, его песни — удивительно светлое явление. С ним легко. У Вени есть достаточно жесткие вещи, по направленности стиля и содержания текста сопоставимые с Башлачевым, но они отличаются от остального русского поэтического рока тем, что, заставляя слушателя сопереживать, отнюдь не вгоняют его в депрессию, в духовный тупик. Тот, кто знаком с рок-поэзией, знает, насколько редка для этого пласта культуры черта, которая на языке его адептов обозначается фразой "он не грузит".

Именно это самое "не грузит" безусловно относится к Вене, но здесь оно вовсе не означает легковесность: поэтическое наследие Вени Дркина — это множество по-настоящему глубоких текстов,— есть во что вдумываться, чему поражаться, за что сказать спасибо поэту. Парадоксальность этого сочетания — наверное, знак настоящего таланта.

...Поймал себя на мысли о том, что ко мне, к сожалению, не относятся слова "он не грузит": я все отвлекаюсь от ответа на вопрос — а можно ли нам слушать Дркина?..

Сквозь зубы говорю вам, чуть слышно...

У каждого поющего автора есть песня, которую при упоминании его имени сразу вспоминают те, кто мало что другое из его песен слышал — своего рода "культовые" вещи. Если имя Вени Дркина станет более известным, чем сейчас, скорее всего, такой песней будет "Коперник" ("официальное" название — "Проклятущая"). И музыкой, и текстом это одна из самых ярких вещей Дркина, но ее эстетический уровень — это отдельная тема, а здесь следует отметить вот что. "Коперник" — это зарисовка, отражающая некий срез — поколения ли, эпохи ли — особого мира "молодых и неформальных":

Начесали петухи пункера,

Распустили хаера хиппаны...

Возможно, ключевая строчка в этой песне — "Иллюзорная модель бытия". Печальный взрослый взгляд на мир, который создали для себя хаерастые и петухастые...

...И остался пункерам назепам,

Паркопановый бедлам — хиппанам,

И на этом вот и вся недолга,

Иллюзорная модель бытия.

Оборвались небеса с потолка

И свернулась в карусель колея.

Ты, спасибо, помогла, чем могла,

Ты на феньки порвала удила...

Сам Дрантя, кстати, никогда не имел отношения к наркотикам. Этим, в числе прочего, объясняется то, что его творчество на фоне знакомой нам рок-культуры светится таким лучиком. И еще тем, что Дрантя, по словам Полины, совершенно не воспринимал западный рок. Да и из нашего мало что слушал. Очень любил Высоцкого — это и по некоторым текстам заметно...

Неблагодарное занятие — цитировать строки песен, вырывая их из контекста музыки и неповторимой авторской интонации. Слишком многое теряется, ускользает от восприятия, и иной раз нелепой выглядит строка, которая в песне звучит совершенно органично. Лучше, конечно, все это просто слушать. Или не слушать. Но, поскольку странно было бы "на пальцах" рассуждать о личности поэта, игнорируя его творчество, рискнем продолжить разговор о песнях.

Герои нескольких песен Дркина носят имя Фома. "Дружок Фома"(1992) и "Колыбельная бродяги"(начало 1997). Их герои объединены неблагополучием, причем неблагополучием душевным, духовным; и это герои, близкие автору, вызывающие сопереживание. В какой-то степени, наверное, герои песен несут на себе отпечаток духовного поиска автора. Так или иначе, трудно назвать случайным это совпадение: приехав домой после крещения (из храма, где принял крещение), Саша сказал Полине: "Представляешь, с каким именем меня крестили?! Фома!" Это было 19 октября, день памяти св. апостола Фомы, и священник предложил Александру креститься с этим именем.

"Безнадега" (1992 год) — одна из тех вещей, которые он пел практически на всех концертах:

Была у милой коса

Честью-безгрешностью,

Стали у милой глаза

Блудные с нежностью...

Нехарактерное для рок-культуры, для идеологии тусовки четкое ощущение трагизма нецеломудрия. На самом деле именно в восприятии христианина распад личности в блуде по-настоящему трагичен —потому что необратим (иначе, как действием благодати Божией; но эти понятия пока еще в другой реальности, в то время — для автора, посейчас — для большинства его слушателей), и вот в песне звучит рефреном жестокий приговор "безнадега":

...То, к чему руки тянутся,

Продано, не загублено,

Крадено, да останется.

Только уже не хочется

Бить копытами у порога.

Ржавчиной позолоченного

Безнадега ты, безнадега.

В христианстве иначе вот что: слово "безнадега" к живому человеку неприменимо. Правда, у Вени там еще строчка "Крылья под капельницей — безнадега ты, безнадега" — кто знает, сколько осталось той — или тому — чьи крылья...

Как-то с ознобом слушаются сейчас все эти "крылья под капельницей" — в последний месяц жизни Александр Литвинов ни есть, ни пить не мог, жизнь в угасающем теле поддерживалась только капельницами, без которых он не прожил бы суток. Полина рассказывала, что в последние недели руки у него были черные — вены постоянно лопались при попытке воткнуть в них иглу...

И, несмотря ни на что, до последнего дня он говорил ей: "Пэм, завтра я встану..."

Мой самолет был болен.

Тяжело болен.

Неизлечимо болен

Пароходиком в море.

Мой самолетик помер,

Насовсем помер...

Он умирал долго

От пароходика в море.

У самолетика был пароходик легких.

У самолетика был пароходик сердца.

Ему вызывали по ночам скорый поезд,

А в скором поезде нет от пароходов средства.

Увидел пароходик и сгорел дотла,

Оставив на поверхности мазутные пятна.

Может, от любви... Может, от зависти...

Не уберегли... Не досмотрели...

Мой самолет был болен...

За несколько месяцев до начала болезни Дрантя написал несколько песен, в которых слишком уж прямым текстом речь шла о неизлечимой болезни, о смерти. "Самолетик", "Колыбельная бродяги", "День победЫ"... Банальностью звучат теперь восклицания о том, как же он все это мог предчувствовать, все знать заранее... Как раз это не должно удивлять: личностям такого уровня бывает дано предвидеть, а уж каким образом Господь это творит, узнать не в нашей власти. Потрясает другое: как после всего того, что прорвалось из него в этих песнях, у него самого хватало сил не отчаиваться...

Песня "День победЫ" — не просто предчувствие смерти. Здесь то отношение к жизни и смерти, которое нехристианскому миру неведомо. Это одна из самых сильных вещей Вени Дркина, и написана она уже явно на подступах к христианству:

А смерти нет.

Она может быть там, где есть мир, а на войне...

А на войне, где все мы —

Либо окоп, либо госпиталь, либо победа.

Так и жизни же нет!

Она может быть там, где есть мир, а на войне..

А на войне, где поляжем костьми,

Либо февраль, либо март-апрель, либо победа.

День победЫ — он не близок и не далек,

День победЫ — он не низок и не высок.

Как потухшим костром догорел паренек...

Значит, он победил, и какой ему прок

От расстановки тактических сил,

Когда любви нет...

Она может быть там, где есть мир,

И там, где есть жизнь, и там, где есть смерть,

А там, где мы —

Либо семья, либо рок-н-ролл, либо победа.

День победЫ — он не близок и не далек.

День победЫ — он не низок и не высок.

Как потухшим костром догорел паренек –

Значит, он победил, и какой ему прок

От расстановки тактических сил...

Он уже всех простил, он уже все забыл,

По дороге домой он собой прокормил,

Мы ему помогли, чем могли –

Поклон до земли...

Если в окопе забиты сортиры,

Не кормлены дети, дырявые кеды,

И сорванный голос на песне о мире –

Скоро к тебе придет День победы.

И если Кривая поводит боками,

И если уже не приносят обеда,

И лечащий врач разводит руками –

Победа! Победа! Победа! Победа!!!

Последняя фонограмма, записанная Веней (февраль 1999) — музыкальная пьеса-сказка под названием "Тае Зори". В сюжетную ткань сказки, которой не суждено было стать законченным произведением, Дрантя вплетал собственное ожидание смерти. Последние фрагменты черновой записи этой сказки — песни "Чай", "Ничего не случилось", "Письма" выбиваются и по сюжету, и по интонации, и по стилю из романтической зарисовки-фэнтэзи а 1а Толкиен, перерастая в исповедь умирающего человека.

А не лечи меня, лечащий врач,

это тебе не поможет.

Не лечи меня, доктор, это тебя не спасет.

Хотя все еще может быть,

кто-то меня и умножит,

Только не здесь и не сейчас, и только не тот,

Который точно, как я, только наоборот...

***

Мы знаем, что человеческая жизнь не ограничена периодом существования тела. Перед дверью в бесконечность должно быть иначе, нежели нам привычно, осмыслено многое из происходящего с нами. Удача может оказаться искушением, несущим за собой распад и гибель, трагедия может стать протянутой свыше рукой помощи.

"Тот, кто обратился в Православие сразу от рок-культуры, и вообще всякий, кто думает, что он может сочетать Православие с культурой такого рода, должен будет пройти через многие страдания прежде, чем может стать действительно серьезным православным христианином, который способен передать свою веру другим."

— Это слова из лекции иеромонаха Серафима (Роуза) "Православное мировоззрение" (Приношение православного американца.— Сборник трудов отца Серафима (Роуза).— М., 1999— С.18.). Когда я впервые прочитал этот текст году, кажется, в 1993, я относился как раз к тем, кто "думает, что может сочетать" (правда, мою беду облегчало то, что я был лишь "слушателем") — и меня это определение возмутило: какая, мол, сердитая консервативность. Со временем, когда я, во-первых, посмотрел, как оно на самом деле происходит с теми, о ком о. Серафим сказал эти слова, во-вторых, узнал, какой путь прошел сам Юджин Дэннис Роуз, мне стало ясно, насколько любящее и сострадающее пастырское сердце открыло нам этот непреложный опыт.

И даже если прав процитированный мной экс-послушник в том, что Веня — это "самое светлое, что...", все-таки для того, чтобы прийти от этого света к Свету истинному, который просвещает всякого человека, приходящего в мир (Ин. 1,9), Вене понадобилось пройти крестный путь. И раб Божий Фома стал серьезным православным христианином.

***

Когда неизлечимая болезнь приводит человека к покаянию, неверующие склонны объяснять это страхом перед неведомым иным миром, наивной надеждой на то, что по принципу "гешефта" за покаяние Бог вернет здоровье — и в том, и в другом случае банальной человеческой слабостью. Может быть, у кого-нибудь так и бывает. Только к Дркину все это отношения не имеет. Во-первых, потому, что до самого конца он оставался по-настоящему сильной личностью. Всех окружавших его поражало, как он держался. Один из его друзей сказал мне: "Встречи с Дрантей в больнице мне дали больше, чем все его песни" (это не в минус к песням, я знаю отношение этого человека к песням Дркина, просто в них воплотилась лишь малая часть огромной личности их автора). Во-вторых, в случае страха и прочих проявлений человеческой слабости человек обычно мечется, хватаясь за все, в чем может предположить спасение. С Сашей Литвиновым иначе. В 1998 году его пытались "вылечить" с помощью экстрасенсов. После первого и единственного "сеанса" Дрантя долго иронизировал по их поводу, но больше никаких "целителей" на порог пускать не соглашался. Друзья-буддисты привели Дрантю к Оле Нидалу, Ламе Запада. Полина вспоминала слова, сказанные Дрантей после этой встречи о буддистах: "Они хотят избавиться от реальной жизни, уходят от жизни, уходят от любви... Они живут в умирании. Этот уход ненормален..." О той девушке, которая привела его к Оле Нидалу, Дрантя говорил, что она несчастна.

Выбор был сделан без колебаний. Дрантя говорил Полине, что очень хотел бы петь в церкви, участвовать в росписи храмов. Это было одной из причин того, что не собирался возвращаться, если выздоровеет, к концертной деятельности, связываться с шоу-бизнесом. На предложения контрактов отвечал со своим неподражаемым юмором, который не угас даже несмотря на полное физическое истощение.

Еще мы имеем свидетельство Александра Евгеньевича НЕПОМНЯЩЕГО, "собрата" Вени Дркина по Старооскольской Лире, о серьезности прихода Дркина к вере. Их последняя встреча состоялась в начале июля 1999 в луганской больнице. Александр Непомнящий в это время ездил по стране с концертами, вся выручка с которых передавалась на лечение Вени (и, кстати, не он один — афиш разных концертов с грифом "фонд помощи Вене Дркину" по городам было много). Сам Непомнящий тогда был на полпути к христианству, и разговор о вере, который произошел между ними в больнице, произвел на него сильное впечатление. За месяц до смерти Александра Литвинова Непомнящий рассказывал мне о том, как в мае в больницу к фактически агонирующему Вене привели священника, чтобы совершить таинства исповеди и причащения. После причастия — резкое улучшение его состояния. Веня не просто не умер тогда, когда, судя по физическому состоянию, должен был умереть, но спустя несколько дней вставал с постели, начал есть... Почему Господь не исцелил его совершенно, а лишь дал еще три месяца на молитву, на покаяние — это отдельная тема для предположений, да и нужны ли эти предположения?..

В эти три месяца Александр Литвинов не расставался с Евангелием и молитвословом. Когда физическое состояние уже не позволяло читать самому, часто просил Полину, чтобы она читала для него.

В июле его перевезли из Луганска в Московский Гематологический Центр. Там был поставлен новый диагноз — лимфосаркома. Теперь уже трудно сказать, был ли ошибочным первый диагноз, или во время болезни произошло перерождение раковых клеток. Так или иначе, наступил день, в который лечащий врач сказал Полине: "Ему осталось два часа".

Сашу — Фому — причастили и соборовали, забирая из больницы. Вместо двух часов он прожил девять дней. Снова состояние в какой-то степени улучшилось. С этим диагнозом умирают в неимоверных мучениях, а у Саши болей в последние дни не было вообще. Врачи говорили, что так не бывает.

В последние дни, по словам Полины, он уже общался с иным миром. Видел и слышал то, чего не видели другие, причем это не было бредом — он был в ясном сознании. Несколько раз видел что-то темное, что его пугало — "Пэм, разгони их". Полина читала молитвы, Евангелие — они исчезали. В ночь на 21 августа он сказал ей: "Пэм, я пошел...", повторил несколько раз "я пошел", "я ухожу..." — до этого он еще никогда не говорил о приближении смерти. "Ты что, как же мы с Денькой без тебя?!" В ответ — "ничего, на вас огня хватит". Они прощались, а потом она сказала ему: "Давай молиться, чтобы Господь исцелил тебя. Вот увидишь, сейчас мы помолимся, а завтра этой болезни не будет". Он попытался приподняться, и они молились вместе... (В предыдущую ночь он сам сказал "давай помолимся", только не жене, а матери, Майе Степановне, дежурившей у его постели.) Огромный труд для него представляло осенить себя крестным знамением: он уже почти не владел руками.

Днем он лежал на раскладушке во дворе подмосковной дачи родственников. Был безветренный солнечный день. В 6:25 вечера непонятно откуда очень резкий порыв ветра. В секунду этого порыва ветра он поднял глаза к небу, и больше не закрыл их. Сердце остановилось.

 

***
"Значит, он победил..." Может быть, эта безболезненная, спокойная смерть — знамение милости Божией? "Христианских кончины живота нашего, безболезненны, непостыдны, мирны, и добраго ответа на страшнем судищи Христове просим...": мирная смерть — дар Божий, о котором мы молимся на каждой службе. Но нам неведом суд Божий, и мы молимся о каждом ушедшем христианине. И мы просим всех, кто сочтет возможным, молиться о упокоении раба Божиего Фомы.

Место Вени Дркина в истории отечественного рока еще будет определено. Будут издаваться его записи, появятся еще — не хочу прогнозировать, какого порядка число — его поклонники. Важно, чтобы он был для них не просто любимым автором — чтобы пройденный им путь был осмыслен ими, и это осмысление послужило бы помощью каждому найти собственный путь к Богу.

Спаси, Господи, рабу Твою Пелагию (именно так зовут Полину Литвинову в крещении) — если бы не ее доверие, ее помощь, этой статьи, конечно, не было бы. Пелагию — и чадо ее Дионисия...

 

Вместо постскриптума

Полина Литвинова: Мне сложно говорить о том, что происходило. Словами невозможно это передать. Этот отрезок жизни — последние полгода — сопоставим по значимости со всей остальной его жизнью. Я знаю, что все люди, которые были рядом с моим мужем в больнице и на даче, где он умирал, очень много для себя вынесли из этого... Друзья, врачи, больные поражались его мужеству и силе духа. Еще за несколько месяцев до смерти нам говорили, что надежды нет, что он уже умирает. Такое происходило не раз. Но он выкарабкивался, он боролся до конца. Страдания, муки, которые он переносил, трудно представить. Но Дрантя не только ни разу не пожаловался и не дал нам понять, как ему тяжело — наоборот, он поддерживал нас, переживал и заботился о нашем самочувствии. Его сила воли, его помощь давали нам силы и надежду.

О. Димитрий: Помнишь, ты мне сказала, что именно в последние месяцы он стал по-настоящему любить людей?

Полина: Скорее, любил он всегда, но только в последние месяцы это явно стало видно. Незадолго до смерти он сказал мне, что очень любит всех. И сказал это так, что было ясно, что это не просто слова. И он имел в виду не только близких — эти слова предназначались всему миру.

Дыр очень многое унес с собой, но осталась любовь. Она помогает мне жить.

О. Димитрий: Ты могла бы что-нибудь сказать о том, как его приход к вере отразился на твоем духовном пути?

Полина: Ты знаешь, это все слишком лично... Да и, наверное, об этом еще рано говорить...