Антон Понизовский и тайна русской души

В январском номере журнала «Новый мир» началась публикация романа Антона Понизовского «Обращение в слух». В ближайшее время этот роман выйдет отдельной книгой в «Лениздате». А мне удалось прочитать Понизовского еще до официальной публикации, что называется, «в рукописи» — и потому скажу сразу: читать обязательно! Может, мои слова прозвучат пафосно, но я уверен, что «Обращение в слух» — огромный прорыв в современной русской прозе, а в отечественной литературе появилось новое имя.

О чем роман? Если говорить коротко — о тайне русской души. Понимаю, звучит настораживающе. Ведь столько уже копий на эту тему сломали, столько благоглупостей изрекли, столько яда вылили, что для интеллигентного человека само словосочетание «тайна русской души» ассоциируется с лаптями, косоворотками, балалайками и, для перчику, погромами. Антон Понизовский ломает этот стереотип, доказывает своим романом, что, во-первых, говорить о русской душе можно современным языком, не впадая в слюнявый идиотизм, а во-вторых, что тайна (или, снижая пафос, загадка) русской души — более чем актуальная проблема. От ее решения зависит, как нам жить в стремительно глобализирующемся мире.

Истории эти в массе своей печальны, подчас — душераздирающи. Как маленькая девочка вместе с больной матерью бродят по дорогам и побираются (это уже после войны), как все родственники у женщины погибают в пьяных драках, и каждый раз — 7 ноября, как убивают отца большого семейства, напоив его метиловым спиртом, как у старушки отнимают садовый участок (местные власти решили построить на этом месте подстанцию), а она умоляет, чтобы ей отдали хотя бы замок от сарая – уж больно хороший замок, как женщина благодарит Бога за аварию, в которой муж ее остался инвалидом, как в послевоенные годы деревенские ребятишки забрасывают камнями сына репрессированного священника...Что, собственно, происходит в пространстве романа? Время действия — наши дни, 2010 год. Несколько наших соотечественников волею случая сошлись вместе в маленьком горном отеле в Швейцарии. В их распоряжении оказалось множество аудиозаписей, где простые русские (а иногда и нерусские) люди рассказывают истории своей жизни, и внешний сюжет строится на обсуждении таких историй.

Сразу скажу — истории эти совершенно реальные, Понизовский их не выдумал. Он рассказал мне, что примерно три четверти интервью взял сам, а четверть историй записала психолог Татьяна Орлова. Технически это было организовано так. Сначала, зимой 2010 года, сняли так называемый «торговый павильон» (пластмассовая комната) на втором этаже одного из крытых рынков: повесили занавески, поставили кресло, стол, торшер — и в эту комнатку приходили рыночные продавцы и покупатели, а Антон и Татьяна записывали интервью. Всех предупреждали, что рассказ записывается и будет использован — но буквально через две-три минуты скованность исчезала. Обычное интервью продолжалось час-полтора. Полчаса считались неудачей. Бывали интервью в несколько заходов, общей продолжительностью до трех часов. Собеседникам предлагали немного денег за потраченное время — но большинство (и это на рынке!) от денег отказывались: важно было выговориться. С рассказчиками обычно расставались друзьями — что само по себе было для интервьюеров очень важным человеческим опытом.

Следующая «сессия» была организована весной в областной больнице. Вообще, «по условиям задачи», отдавалось предпочтение рассказчикам без высшего образования; без высоких доходов; не москвичам; желательно, живущим (или, по крайней мере, родившимся) в деревне или в небольшом городке — то есть не тем людям, чей голос мы обычно слышим в литературе — как бумажной, так и сетевой.

Конечно, такие истории (в терминологии филологов — «нарративы») ценны и сами по себе — как собрание опыта народной жизни. Обычно ведь в художественной прозе если такое и присутствует, то берется из личного опыта писателя, из воспоминаний его близких. Здесь же, в романе Понизовского — несколько десятков историй, которые заведомо не могли бы вместиться в опыте одного человека. Перед нами редкий случай, когда написанию текста предшествует научное исследование.

Напомню: перед нами — не трактат и не публицистический труд, а художественная проза. Понизовский не только рассказывает истории, но посредством своих героев устраивает их обсуждение, осмысление.

И вот тут нужно кое-что сказать о героях. Это, прежде всего, молодой ученый Федя, сын обеспеченных московских родителей, которые после окончания престижного лицея отправили его учиться в Швейцарию. Окончив университет, Федя обнаружил, что возвращаться ему, в общем-то, некуда: пока он учился, родители развелись, у каждого теперь новая семья и он не особо им нужен. Так что остался за рубежом, стал аспирантом, а затем и помощником швейцарского профессора-культуролога. А профессор-культуролог как раз и поставил перед собой научную задачу: раскрыть тайну русской души. Методика такова — собрать побольше таких вот «простецких» жизненных историй, затем обработать их и вычленить некие смысловые константы, из которых, по идее, должен сложиться искомый ответ. Задача Феди — расшифровать эти истории, перевести на французский и объяснить непонятные бытовые реалии.

Но со знанием бытовых реалий у Феди дело обстоит плохо — что он в жизни видел, кроме столичного лицея и швейцарского университета? Он даже не знает, что такое «древесный» (то есть метиловый) спирт. И тут ему на помощь приходит случайно встреченная в ресторанчике супружеская чета Белявских — богатых русских туристов, застрявших в Швейцарии из-за приостановки авиарейсов (вспомним извержение исландского вулкана в 2010 году). Белявские поселились в том же отеле, что и Федя, и вместе проводят время за прослушиванием и обсуждением записей. Белявские — люди житейски опытные, умные, успешные. Собственно, основной идейный конфликт романа разгорается между ними и Федей. Федя — православный христианин, горячо верующий, со всей пылкостью романтической юной души. Белявские же (и особенно глава семьи, Дмитрий Всеволодович) — рационалисты до мозга костей.

По мере развития событий у читателя все чаще будут возникать ассоциации с романами Достоевского (причем в основном не с «психологическими», а с «идейными» — «Братьями Карамазовыми», «Преступлением и наказанием», «Бесами», «Идиотом»). Автор этих ассоциаций добивается сознательно. Ведь по сути, то, о чем спорят его герои — это постановка «достоевских» тем на современный лад. Федя — это фактически тот же Алеша Карамазов, только старца Зосиму ему заменяют книги. А Дмитрий Всеволодович — это вариация на тему Ивана Карамазова, правда, с ощутимой примесью Смердякова.

Еще в романе присутствует девушка Лёля — можно сказать, представительница современной российской молодежи, в девятнадцать лет все, казалось бы, познавшая, а по сути — исстрадавшаяся от внутреннего одиночества девочка. В споры Феди с Дмитрием Всеволодовичем она вмешивается редко, но ее высказывания придают этим спорам неожиданный объем, выводят из стандартной плоскости «западников-славянофилов».

Спорят герои, разумеется, о русском народе. Дмитрий Всеволодович уверен, что разгадал его загадку — мол, все просто, русские люди инфантильны, они вечные подростки, неспособные повзрослеть. Федя не то что стопроцентно отвергает такое мнение, но видит его неполноту. Не в инфантильности на самом деле суть, а... а в чем же? Этого Федя и сам не знает, но догадывается — во взаимоотношениях русского народа с Богом. Вот очень характерное его высказывание о понятии «народ-богоносец»: «Вот что на самом деле несёт богоносец: страдания и позор. А не знамя… Знаменем это явится в другой жизни; а в этой жизни “Я ношу язвы Господа моего на теле моем”, то есть ношу страдания и позор…

С потребительской точки зрения, с “у­потребительской” точки зрения — это полный абсурд. Но ведь самое­то поразительное: про себя лично любой человек это прекрасно чувствует и понимает! И ни малейшим абсурдом не кажется! Когда дело доходит до лично меня — я хочу, чтобы в любом моём унижении — внешнем — во мне продолжали видеть внутреннюю значительность: я ведь на самом деле значительный, я не пустое место… Я хочу, чтобы даже с катетером, с трубкой для кала, в любом состоянии, в пьяном, в униженном — кто­то продолжал во мне видеть, что я на самом деле прекрасен!»

Вот что важно — в романе Понизовского нет ни малейшей «игры в поддавки». Православный Федя в спорах с циничным агностиком Дмитрием Всеволодовичем чаще всего терпит поражение — во всяком случае, внешне это воспринимается как поражение. Дмитрий Всеволодович умен, ироничен, образован (в «прошлой жизни», до того, как занялся бизнесом, он филолог), умеет высмеять романтические Федины построения — которым действительно недостает конкретики, недостает личного опыта, выстраданности. И та победа, которую в итоге Федя одерживает — она далеко не любому читателю станет очевидной. Здесь у меня возникает ассоциация с православным восприятием чуда. Когда Господь творит чудеса — Он не припирает человека к стенке, а всегда оставляет ему некий зазор, возможность не поверить, не принять, объяснить случившееся как-то иначе. Оставляет ему свободу выбора — хотя, вспомним строчку Бродского, «свобода не выбрать — весьма убога». Так и в романе Понизовского: то понимание, к которому уже после всех дискуссий с Белявскими приходит Федя, вовсе не общезначимо. Принять его, не будучи христианином, нелегко, если вообще возможно.

Да, что касается «тайны русской души». Автор не столь наивен, чтобы предлагать читателю ту или иную формулу ее разгадки. Разгадки нет, но есть очень важные, очень глубокие подходы к решению. Проговорены вещи, может быть, даже более важные, чем сама по себе эта разгадка. Например, что такое подлинная любовь, в чем заключаются прощение и понимание, можно ли воспринимать спасение и погибель в черно-белой двоичной логике, является ли посмертная судьба человека простой суммой его грехов и добродетелей, или всё сложнее.

Безусловно, в нашу литературу пришел очень серьезный, глубокий писатель. «Обращение в слух» — его первая публикация, но в ней нет ничего ученического, это вполне состоявшийся текст. Будем ждать других книг Понизовского.

И что еще для меня важно — «Обращение в слух» разрушает незримую, но вполне реальную границу между мирами литературы православной и светской. Давно пора.