ЗАПОВЕДИ СЧАСТЬЯ

С третьим ребенком я начала догадываться о том, каким должно быть отношение к чаду. Как к будущему преподобному Сергию. Молиться о нем, благоговеть перед даром Божиим, стараться самой быть достойной этого дара. Стали бы мы размениваться на сериалы, телефонный треп и прочее, если бы точно знали, что нам дан на воспитание святой? Стали бы торопиться выходить на работу, стыдясь прослыть домохозяйкой? Тяготились бы пеленками-распашонками-кухней?.. Когда мне в голову пришло это сравнение, я сначала смутилась. А потом вспомнила, что читала у Феофана Затворника: «Напитайте ребенка Таинствами и относитесь к нему как к святыне». Отец Иоанн Крестьянкин говорил о том же: «Дети — живые иконы, трудитесь над этими иконочками».

Налаживаем грудное вскармливание. Оно занимает все мое время, бывает и больно до слез, но мне радостно отдавать себя малышу. Только из маминой груди он получит все необходимое. Не молоко — любовь мамину он пьет. Но представим себе, что он скажет: не надо ради меня мучиться, буду голодным. Ты, мама, за меня не беспокойся, не нужна мне твоя жертва. И иссохнет, ввалятся глазки, истощатся силы... Так вот мы иногда не хотим подходить к Чаше жизни — мы, дескать, недостойны, как-нибудь в другой раз… Зачем ради нас столько делать? Не надо, мы как-нибудь сами… А Господь смотрит на нас, детей своих, — голодных, больных, нуждающихся в Нем и не подозревающих этого. Хочет обнять — а мы не даемся…
Чем больше живу, тем больше убеждаюсь, что нам даны заповеди счастья.

Господь в первую очередь ограждает уязвимых. Поэтому в семье прежде всего предусматриваются права ребенка. Его интересы учитываются задолго до рождения: чтобы мама и папа ни с кем не соединяли свои жизни до того, как соединиться друг с другом («Не обещался ли другой?»). Чтобы семья не была построена на чужом горе, на брошенной семье. Чтобы ребенок был зачат в любви под покровом благословенного брака, а не под действием сиюминутной прихоти или вина. Чтобы его ждали. Чтобы мама не ломала голову, как ей одной его растить. Чтобы ей не выписывали направление на его убийство…

Первые недели почти не спускала малыша с рук, не различала дня и ночи, каждые два часа — кормление. Я втянулась в этот режим, спала короткими промежутками, ни на минуту не забывая о сыночке. Он даже снился мне. И вот — первые четыре часа непрерывного сна. Просыпаюсь с трудом, не пойму, где я. Сынок! Как я соскучилась! Зачем я так долго спала и забыла о тебе? И вдруг понятны стали бдения подвижников (а мне всегда было не по себе, когда читала о суровом аскетизме): они не мазохисты. Просто они не хотят ни на минуту забывать о Любимом.

Верить как в маму

Вот я, мама, наблюдаю, как ребеночек учится ходить. Было бы нелепо ожидать и тем более требовать, что ребенок сразу уверенно и правильно пойдет. Он оступается, падает, а я радуюсь и умиляюсь, поощряя его пройти большее расстояние. Да, он может удариться, зайти не туда. В моей власти посадить его в манеж для безопасности. Но это будет точка в его развитии. Ни мне, ни ребенку это не нужно. Я готова сколько угодно ждать, когда он научится хорошо ходить, — и я поставлю перед ним новые задачи. Значит, мама понимает, что хорошо, а что плохо для ее ребенка, поощряет самостоятельность и творчество! А Господу мы отказываем в элементарном здравом смысле и любви к нам.

Один человек сказал: наша жизнь — это вышивка наизнанку. Мы видим одни узлы. Когда-нибудь мы увидим узор удивительной красоты…

Приношу малыша сдавать кровь на анализы. Выполняю инструкции врача, сажаю ребеночка, обнимаю сзади и со страхом наблюдаю, как воткнут моему маленькому в ручку иголку. Втыкают. Медленно наполняют пробирку. Малыш изумлен и даже сначала не кричит. Он смотрит большими глазами на меня и не может поверить, как я такое допускаю. Потом он кричит, жалобно и покорно, ручку не отнимает. Я не могу ему объяснить, зачем разрешаю чужой тете сделать ему больно. Я плачу вместе с ним.
И нам иногда кажется, что никому нет дела до наших страданий, и мы приписываем Небу равнодушие.
Как часто мы не доверяем Богу. Вот в том-то и том-то, конечно, доверяем, — а тут и тут мы уж должны сами все рассчитать и подстраховаться. Представляю, если бы мой малыш сказал: «Папа, купай меня, пожалуйста, в спасательном жилете! А вдруг ты меня отпустишь и я утону?»
Бесконечная детская доверчивость многому учит. Ребенок плачет в надежде и твердой уверенности, что его возьмут на ручки, покормят, обнимут. Ни о чем не заботится, ни о чем не беспокоится. Он не подозревает родителей в том, что его отравят, и ест все, что они дают. Не боится, что его уронят, и лежит на руках у мамы спокойно. Какое у него доверие к родителям — слепое? Или просто детское, естественное?

Домашнее богословие

Уходя из дома и оставляя старших сыновей-погодков одних, даю им указания: сохранять мир, не драться, смотреть мультики по взаимному выбору, покушать то, что оставила. Если один не хочет уступать, и мир под угрозой, — пусть уступит, потерпит другой. Когда вернусь — постараюсь вознаградить проявившего терпение.
Для кого я даю эти ЦУ? В чьих интересах дети будут их выполнять? Кого они больше всего накажут, если будут ругаться или сцепятся в драке? Конечно же — сами себя.
Так и в жизни — нам даны заповеди, чтобы мы заботились друг о друге и были счастливы, а не для того, чтобы отчитаться по пунктам перед грозным начальством.

Бывает, куплю детям какой-нибудь особенно хороший подарок. Так хочется их обрадовать! Спешу домой, представляю их радостные лица… А там ссора, вопли обиженного и ехидный смех обидевшего. Или все тихо-мирно, смотрят пятый мультик, комната вверх дном, уроки не сделаны. В такой ситуации дарить подарок, а тем более неординарный — нельзя. Это будет им во вред. И вот я ставлю какие-то условия: помиритесь или приберите комнату, или сделайте уроки. Причем иногда я сообщаю, что хочу сделать подарок, а иногда — нет. Но мальчишки упорно не хотят заслужить игрушку. Начинают нытье: «Это слишком сложно (слишком долго, слишком скучно)». Мне хочется подарить им заветное намного сильнее, чем им — получить! Я пытаюсь найти какие-то новые пути «заслуживания» подарка, но какое там! Даже досадно становится, и приходится откладывать приятный сюрприз до лучших времен.
И я вдруг поняла: и Богу хочется дать нам что-то хорошее намного сильнее, чем нам — получить. Дать ведь не всегда возможно — мы не готовы. Он дарит нам повод за поводом заслужить что-то доброе — но мы снова проходим мимо.
Бывает, устраиваем дома небольшой праздник, чаепитие с вкусненьким или едем в новое место, гуляем, покупаем мороженое. А один из детей бубнит: а я хотел в другое место поехать. А я хочу у окна. А чего он ногой толкается? А я вообще не соглашался ехать, я хотел мультик смотреть. Вспомнит позавчерашние обиды и будет предаваться унынию с каким-то мрачным наслаждением. Чем больше ты стараешься — тем больше претензий.
Я выхожу гулять с малышом. Над головой синее небо. Пионы распускаются, шмель гудит. А меня ничто не радует. Обидели меня! Когда же это кончится! И как можно спокойно жить после таких слов! И вообще, я с детства не понята. Хлюпаю носом. Пионы машут мне головками, шмель весело кружится и поет песенку, малыш делает первые шажочки, переваливаясь, как Чарли Чаплин. Но мне некогда обращать на это внимание, у меня обида.
Нас обрадовать еще трудней, чем нам обрадовать своих детей. Мы стараемся, но они недовольны. А Бог и небо нам дарит синее, солнечное, и здоровье дает, и то, и это — но мы зацикливаемся на одной проблеме и буксуем, не замечая хорошего...

Предчувствие рая

Один человек сказал мне: «А зачем мне Бог? У меня все хорошо: счастливая семья, интересная работа, дом — полная чаша. А тут какой-то Бог». Искренне сказал, без вызова. И правда — зачем?
Отец несет ребеночка на руках. Тот просит (или пальчиком показывает): купи то, сделай это! Отец с радостью покупает, делает. Малыш счастливо прижимает подарки к груди и вдруг ловит взгляд отца, бесконечно любящий, добрый, лучистый. Малыш забывает о подарках и обнимает папу...
Или наоборот — отворачивается и занимается игрушками. У него же все есть, зачем ему отец.

Невозможно жаждать несуществующего. Если есть жажда гармонии — значит, есть гармония. Жажда справедливости говорит о существовании справедливости. Жажда Бога доказывает, что есть Бог.

Когда я была в пятом классе, молодой учитель истории процитировал восточную мудрость: «Кто считает, что может представить рай — тот дурак». Я неоднократно слышала рассуждения о том, как в раю, должно быть, примитивно и скучно. Облака там и всякая розовая всячина. Но в жизни каждого бывают часы или минуты счастья. Настоящего счастья. Не счастья лежания под пальмой со стаканом холодного пива, а счастья выздоровления ребенка, возвращения мужа с войны, удивительного заката или обретения любимого. Если даже здесь, в этой жизни, мы можем испытывать такую ликующую радость, почему нельзя предположить, что это — отблеск вечной радости?
За каким земным занятием я могла бы провести если не вечность, то хотя бы лет сто? Воскликнуть: «Остановись, мгновенье, ты прекрасно»? За чтением интересной книги? За разговором с подружкой? За вкусным столом? В свадебном путешествии? Я думаю — с малышом у груди, когда он нежно сосет и засыпает, просыпается и смотрит мне в глаза нездешним взглядом, и гладит меня своей ручкой, и я благодарю Бога за эту радость…