Он был коком, маляром, слесарем и... убеждённым атеистом. А потом попал в Москве на выставку, и жизнь его перевернулась. Сегодня известный художник Павел Попов подолгу живёт в глуши на Русском Севере, помогает восстанавливать сельскую церковь, участвует в многодневных крестных ходах и каждую неделю читает акафисты в храме...
Я тоже так смогу!
Ни в детстве, ни в юности я живописи не учился. Даже карандаша в руках не держал. Жил я в небольшом украинском городке Изюм. А какая там жизнь? Главное место встреч — пивная...
Отслужил во флоте, успел поработать и коком, и маляром. В двадцать четыре года приехал в Москву, устроился по лимиту на АЗЛК слесарем. Как-то в начале девяностых гулял с девушкой по городу, увидели огромный «хвост» на выставку Глазунова. Девушка предложила: «Давай сходим!» Выставка ошеломила. Но возникло чёткое ощущение: я тоже так смогу!
Тут же у себя в общежитии сел перед зеркалом и нарисовал автопортрет в норковой шапке. Потом ещё две работы. И явился с ними в Суриковский институт: «Хочу к вам поступать!» Деликатные преподаватели посмотрели и говорят: «Ну, что ж, неплохо для начала, но вам ещё лет пять надо позаниматься». Я на них обиделся тогда страшно! Но потом увидел на первом этаже института работы первокурсников и понял, что не так всё просто...
Пошёл в заводской Дом культуры, устроился сторожем. Мне оставляли ключи, и я с утра до вечера читал, рисовал, рассматривал альбомы... И всё допытывался у преподавателя изостудии: «Ну, когда же я стану художником?» А он: «Вот напишешь три тысячи этюдов».
«Три тысячи? Легко!» — решил я. Написал один, другой... А потом посчитал: три тысячи этюдов — это как раз пять лет работы.
Изостудия закрылась. Но я успел познакомился там с Ольгой, моей будущей женой. У нас родился сын. Я продолжал заниматься в разных музеях. Потом и завод закрылся. Я устроился вахтёром и всё занимался и занимался...
Наконец вместе с женой мы пришли в академию Глазунова, принесли мои натюрморты, этюды, пейзажи. Пришли-то мы просто посоветоваться, а мне предложили: «Поступай!» Я хорошо сдал живопись, рисунок, а вот в композиции оказался полный ноль — не изучал её раньше. Но мне «накинули» баллы — разглядели талант. Мне было уже двадцать семь лет, сыну три года исполнилось! Самый старший на курсе...
Атеист — это человек, который мало читал Писание
Я, атеист, который смеялся над Церковью, поступил к Глазунову, а там — все верующие, все христиане. На первом курсе поехали мы на экскурсию в Троице-Сергиеву лавру. Все идут крестятся, а я думаю: «Они что, с ума посходили?»
А потом нам стали давать задания. Допустим, сюжет: «Иосиф открывается своим братьям». А что это? Кто его знает... Приходилось читать. Сначала Ветхий Завет, потом Евангелие.
Оказалось, что атеист — это человек, который просто мало читал Священное Писание. Потому что когда открываешь Псалтырь или молитвослов, обнаруживаешь, что там написано совсем не то, что представляют себе атеисты.
Пятидесятый псалом: «Помилуй мя, Боже, по велицей милости Твоей, и по множеству щедрот Твоих очисти беззаконие мое»... Читаешь и понимаешь, что это тебе созвучно. Я ведь тоже размышлял: «Почему меня мучают зависть, злоба, гордыня? Они не пускают меня, причиняют боль, не дают контактировать с другими людьми...»
А когда стал читать Евангелие, мне вдруг начал открываться Христос! И душа начала к Нему тянуться. Потому что там — Любовь!
«Тайную вечерю» кто только не писал
К третьему курсу мы с женой и сыном всей семьёй приняли крещение. А потом была дипломная работа — «Тайная вечеря». Я долго мучился, хотел сначала «Ивана Грозного» сделать. И тут у меня вдруг дерзкая мысль мелькнула: «А почему бы «Тайную вечерю» не написать?» Этот сюжет кто только не брал! Но с чего начать, за что зацепиться?
И я стал читать. Узнал, что стульев во времена Христа не было — апостолы и Спаситель за столом возлежали. Это был первый «ключ» к композиции. Дальше нужно было одеть натурщика в соответствующую одежду и положить — посмотреть, как это будет по пластике, ведь язык жеста считывается как слово.
Потом я сделал фонарь, осветил холст и вдруг увидел огромные чёрные тени: все находящиеся за столом отбрасывают тень — признак тревоги. Зритель смотрит и понимает: за этим что-то последует...
За эту картину меня хвалили. В Италию её и возили. Сейчас она висит в Академии Глазунова.
Жизнь в селе Шелоты
После учёбы я пытался работать, преподавал. Однажды художник Михаил Абакумов предложил мне съездить на Русский Север, в Верховажский район Вологодской области, в село Шелоты. Я ведь кроме мастерской в институте и не видел ничего. Сначала съездили вместе, потом я и сам стал наезжать. Купили с женой избушку, потом кусок земли неподалеку, наконец построили там дом. Какой у нас вид из окна! Просторы! Красота!
Здесь, в Шелотах, у нас небольшая христианская общинка. Собираемся вечерами, чай вместе пьём: в храме — холодно, зимой особенно, так мы — в сельсовете. В церкви, по благословению батюшки, по пятницам читаем акафист Николаю Угоднику. А однажды довелось участвовать в многодневном крестном ходе из Верховажья в Тотьму: осенью прошли сто тридцать километров по Тотемскому тракту. Крестный ход был приурочен ко дню памяти преподобного Феодосия Тотемского. Впечатлений на всю жизнь!
Каждое воскресенье мы с женой ездим в райцентр, в Верховажье — там литургию стоим, причащаемся. В нашем селе литургия только по большим праздникам: у нашего батюшки по району несколько храмов, до каждого нужно доехать, а дороги у нас не очень. Батюшка молодой, семья у него, устаёт...
К религии в Шелотах относятся по-разному. Из взрослых мужчин в храм мало кто ходит. Но у нас с местными отношения хорошие — уважают, советуются. Одно жалко: вокруг такая роскошная природа, а в сельском магазине репродукцию Левитана никто не купит, хотя стоит она недорого. Зато «шикарная» картина с тигром в позолоченной раме за шестьсот рублей уходит «на ура». А ведь существовала же великолепная крестьянская культура — Вологодская, Архангельская... Вышивка, народное ткачество — это же фантастика! Увы, сейчас в быту этого нет. Мы заходили в Верховажский музей, видели остатки ткацких станов. Печальное зрелище. Хотя сотрудники провинциальных музеев очень трепетно относятся к экспонатам, даже из дома приносят, что могут. Энтузиазма у них выше крыши — просят репродукции картин, альбомы по искусству нарасхват... Тяга людей к красоте, к высокому велика, но источников, к сожалению, мало и они недоступны. Нет финансирования, поддержки... А ведь люди здесь удивительные! Настоящие жемчужины! В Верховажье и в Шелотах мы дружим, например, со скульптором, керамистом, специалистом по верховажским росписям Татьяной Горбатовой, с замечательным художником-графиком Антониной Завьяловой... Они местные, здесь, в провинции и родились, и живут... Народ не отторгает культуру, а стремится к ней.
Здесь, на севере, меня иногда спрашивают: «Что ты сараи рисуешь? Нарисуй лучше дом красивый! С сайдингом». А я именно здесь стал острее чувствовать краски, их гармоничную взаимосвязь.
