Главное правило: когда говоришь или пишешь, представляй себе, как будто твой труд предназначен конкретному твоему знакомому, который не знает и не принимает Православия. Общаться с ним при помощи церковных слов и понятий - дело бессмысленное - так его можно только запутать и оттолкнуть.
Найди слова именно и только для него, и тогда окажется, что тебя поймут многие.
* * *
История возрождения храма, в который я хожу, иногда напоминает мне историю всей Церкви - в миниатюре конечно же.
Был отгороженный закуточек с иконками и парой подсвечников среди каких-то станков и продукции, которую на них делали (театральные мастерские). Помню, в Страстную седмицу наш первый, временный фанерный алтарь еще не достроили, и мы служили, что могли, без алтаря... Когда пришла пора поклонения Плащанице, то отец Андрей вынес Плащаницу, т.е. икону умершего Христа во Гробе, буквально прямо к нашим ногам, кажется, на сдвинутые стулья или табуретки - и мы склонились, как бы действительно над мертвым Телом... Никогда после я не был так близко, никогда мы не молились так ВМЕСТЕ, вставая по очереди на колени, целуя Тело Христа и чувствуя себя маленькой кучкой людей, которые одиноки в своей горести...
Потом, в самый канун Воскресения успели освятить алтарь, была удивительно яркая Пасха, и после Литургии, глубокой ночью мы собрались в той большей части храма, где царствовали станки. Там, среди станков, под полутемными сводами мы сели вместе за братский стол и праздновали радостно, как первые христиане, которые тоже собирались ночами и радовались тому, что сумели собраться вместе и разделить хлеб и вино...
Теперь я гляжу на свод, под которым мы сидели и который так напоминал мне пещеру, - все выбелено и освещается золочеными паникадилами. Храм отреставрирован и строг, и служба идет уже "как положено", по чину...
Я читал статью одного человека, кинорежиссера, который после того, как их церковь отреставрировали, перестал туда ходить, потому что все для него стало глянцевым и потеряло первозданность. А я думаю: как можно искать христианскую первозданность в здании? В пещере ли, в маленькой церкви, в большом соборе - все разное, но МЫ-то те же! И Святые Дары в алтаре. И это и есть самое вечное. А искушение сменой объемов и стен нужно просто пережить. Рано или поздно - все возвращается к тому, что нам обязательно надо собраться вместе с Христом, если только мы действительно любим Его. И мы снова приходим...
* * *
Постоянно видишь людей, говорящих о противоречиях в Православии. А жизнь и любовь живы в противоречии. Почему-то никто не спорит с тем, что житейская мудрость парадоксальна и что человек прямолинейный оказывается особенно жесток и неумен...
* * *
Толстовское непротивление злу силой, внешне, такая нравственно великая вещь... А на практике будет потакание злу.
Церковь намного глубже понимает существо проблемы: греховность нашей природы не дает творить "дистиллированное" добро. Иногда на меньшее зло закрывают глаза - если ложная принципиальность станет источником большего зла (потому и благословляют солдат на войну, потому и признают разводы, которых вообще-то быть не должно).
Церковь не учит, что есть "доброе" зло. Но она умеет быть трезвой и, спасая людей, не лукавит, что все просто .
Суть православной миссии, в отличие от протестантской, уличной, - в умении ждать Вопроса.
Не кричать на ухо, а убедиться, что человек сам жаждет понять, почему и зачем он живет.
* * *
Часто вспоминаю о том, как впервые пришла в нашу церковь та женщина, которую уже много лет вижу на каждой службе.
Женщина лет сорока-сорока пяти... Она подошла к свечной лавке, где мы сидели, и стала как-то беспомощно оглядывать книги, иконки. Потом она спросила, почему-то прямо у нас:
- Как мне быть? В какой храм мне пойти, чтобы не разочароваться окончательно?
Я спросил ее, много ли церквей она обошла, назвал несколько "популярных" приходов. Женщина ответила, что была там, и помявшись, добавила:
- И, знаете, даже там... Я ничего не чувствую.
Она была заплаканная, может быть, на поиски ее подтолкнуло какое-то несчастье. Кто-то сказал ей тогда:
- Есть удивительные храмы, замечательные духовники. Но это не значит, что там Вам будет лучше. У нас, наверное, слишком обычный, заурядный с виду храм. Вы ждете чего-то необыкновенного и все ходите, ходите... А Вы просто постарайтесь осмотреться и никуда больше не уходить.
Она поблагодарила и пошла ставить свечки к нашему бумажному иконостасу...
Прошло уже много лет. Я все хочу расспросить ее, почему с тех пор она осталась у нас, и каждый раз почему-то не решаюсь.
* * *
...С того момента, когда люди узнают и поймут, что ты православный, любое твой дурной или добрый поступок будет рассматриваться как поступок христианина, и по нему будут судить о всей Церкви.
* * *
Андрей И. ушел из школы, где замечательно талантливо учил детей истории и общественным наукам. Позднее он рассказывал, как это произошло.
Он вел урок, посвященный философии, и заговорил о проблеме жизни и смерти. Но как только он заговорил про страдания человеческого разума и души при мысли о смертном часе, как ребята его прервали: "Да что Вы, успокойтесь! Зачем обо всем этом думать?"... и далее почти по тексту рекламы, мол, главное в жизни - "забудь обо всем и оттянись со вкусом".
- Тогда я понял, что это - поколение виртуальщиков. У них после смерти "возврат к сохраненной игре" (компьютерные игроки поймут, это есть в большинстве игр - В.Г.) Мне стало пусто: эти ребята не услышат то, что для меня важно...
И Андрей прекратил педагогическую деятельность.
* * *
Когда-то на мои вопросы Андрей отвечал примерно так: "Я считаю, что смерть - это вроде несчастного случая. Просто бац - и все. Чего об этом думать?" Или "хитрее": "Знаешь, теоретически бессмертие существует. Сознание-то угасает не сразу, а постепенно, и тебе покажется, что сознание гаснет вечно". Или попроще: "Я - агностик. Значит, допускаю разные исходы. А что именно меня ждет после смерти, интересно узнать тогда, потом".
Потом, лет через пять, когда он, тяжело заболев, подумал, что умирает и заговорил со мной об этом... Как мы оба плакали тогда!..
* * *
Самые удивительные минуты миссионерства - когда видишь, как просыпаются в человеческой душе Вопросы О Главном.
* * *
Юлий, мой хороший друг, нашел однажды слова, которые практически разрешили мои сомнения о Православии.
В тот вечер мы разговорились, и я рассказал ему, что вся моя жизнь выглядит сплошной ошибкой, что я запутался окончательно. У меня были всяческие религиозные поиски, но сейчас все восточные культы меня пугают космической, бесчеловечной механикой. А с точки зрения Евангельской нравственности, я потерпел в судьбе полное фиаско и не могу считать себя хорошим и достойным человеком.
И вдруг Юлий сказал: "Какой ты счастливый человек! Никогда Бог не был так близко к тебе, как сейчас. Надо идти в церковь".
* * *
С отцом Андреем - моим духовником - я познакомился дома, его пригласил мой отец (который сам недавно крестился у отца Андрея). В момент их появления я был у двери, собирался уходить. Когда вошел папа вместе со священником, я растерялся, особенно от того, что не знаю, как принято здороваться с батюшками. В результате мы неловко пожали друг другу руки. Отец Андрей как-то рассеянно-весело посмотрел на меня и прошел за отцом на кухню.
Я застегнул ботинки, надел плащ...
- Володя, а ты не крещен? - вдруг спросил батюшка. Я ответил, что нет.
- А ты что, неверующий?
- Нет, я считаю себя христианином...
- Ты что-нибудь читал о Православии?
Я назвал одну книгу.
- И что? Она не понравилась? Что-то не так?
- Да нет, наоборот, я даже немного молюсь...
- Но почему ты не крестишься?
Я сказал, что считаю себя неготовым, что еще многое нужно перечитать и передумать.
- Э, знаешь, думать ты будешь всю жизнь... Ну ладно, думай, думай, конечно. И если надумаешь, то приходи ко мне. Я готов тебя сразу крестить.
С тем и расстались. Мне в тот момент казалось, что в голове словно ветер гуляет - все перепуталось, всполошилось...
Но краешком я зацепился. Новое было в том, что я теперь знал: в этом городе есть одна церковь, где есть отец Андрей. Он вроде простой какой-то, ничего в нем нет от духовного учителя, худенький, средних лет... Но этот отец Андрей всегда ждет меня, и я могу прийти к нему и креститься!..
Стоп, сказал я себе. Не надо принимать происшедшее близко к сердцу. Мне все равно нужно еще год или несколько лет, чтобы прочесть литературу, получше понять Православное учение. Я очень твердо решил повременить...
Но почему-то не покидала меня моя новая памятка: в этом городе есть эта церковь с этим самым священником, отцом Андреем, в котором вроде бы нет ничего такого...
Месяца через полтора я крестился.
* * *
Я до сих пор очень боюсь смерти, но когда думаю о родных могилах на кладбище, почему-то ощущаю веяние мирного, теплого ветерка, представляю свет солнышка сквозь листву - и душе становится легче...
* * *
Прабабушка дожила почти до девяноста лет. Я уже заканчивал первый класс, когда она в последний раз заболела. Ей становилось все хуже, и она понимала, что с ней происходит. Но пока я еще ездил в школу, она каждый раз к моему возвращению готовила удивительно вкусные блины. Я уплетал их со сгущенкой, сидя на кухне. И "бабушка Сима" была со мной и наливала мне чай...
Она позволила себе лечь только после того, как начались мои летние каникулы и меня уже не надо было встречать из школы.
Она очень любила меня. Если бы я был взрослым, может быть, она выразила это иначе. А тогда, за месяц до смерти, жарила блины...
Если бы и я умел любить так, как она!
* * *
Когда-то мы напечатали статью Владимира Акимова, где он вступался за М.Булгакова и утверждал, что "Мастер и Маргарита" - вовсе не "сатанинская месса". Тогда некоторые очень уважаемые нами люди отнеслись к публикации с недоумением. Но мне все же кажется, что мы поступили правильно.
В статье Акимова и впрямь можно найти немало погрешностей против Православия. И ошибкой является то, что мы печатали ее без комментария. Но я полностью согласен с тем, что Акимов написал, предваряя свой материал: осуждая роман, мы заранее обрекаем на "черное" восприятие "М и М" тысячи читателей, которым он дорог.
Акимовская попытка доказать, что поклонники "Мастера" читают роман неправильно, сама по себе замечательна. И ему удается немало: он изобличает Воланда на собственно булгаковском материале, он показывает, как сомнительно-счастлив посмертный "покой", дарованный Мастеру и Маргарите.
Он нашел тот рычаг, потянув за который, возможно, не оттолкнув почитателей Булгакова, заставить их думать уже по-другому. И это для тех, кто после прочтения "Мастера" упивался "величием" Воланда и "свободой" Маргариты, чрезвычайно важно.
Наша же ошибка в том, что так или иначе - но мы должны были найти способ объяснить, почему путь апокрифического изображения Спасителя остается в любом случае ложным и неприемлемым для любого литературного труда. Вот этого мы не сделали, в этом и виноваты.
* * *
Возможно, кто-нибудь вслед за писателем Розановым скажет или напишет, что не видел плачущего священника, что священники "в массе своей" не плачут... Но я не просто встречаю свидетелей этих слез - я сам ВИДЕЛ.
Впервые - в нашем храме на Прощеное воскресенье, вскоре после своего крещения.
Помню, как отец Андрей читал тогда патриаршее послание, то место, где были, кажется, слова о трудном служении священника, о его ошибках и грехах. Я все не мог понять, чего батюшка так плохо читает? Замолкает посреди фразы, стоит, переминается, молчит секунд десять, потом продолжает читать - опять с заиканием...
И вдруг я увидел, ПОЧЕМУ он так плохо читает. Все увидели... Мы все тогда плакали в разграбленном, покрытом трещинами здании старой церкви. Возможно, о том, сколько здесь (и в жизни) нужно отстроить заново, сколько еще пережить, вместе и поодиночке...
Второй раз это было года три спустя, в совершенно другом месте.
Там настоятели менялись, потому что надрывали силы, почти в одиночку воссоздавая то, что когда-то являлось громадным храмом, и где теперь были голые стены, трубы, тусклые лампочки... и почти не находилось людей, способных оказать священникам помощь.
И вот, помню, как "очередной" настоятель плакал, сидя на кровати, в предназначенной для него комнатке. Он только повторял, что я не должен брать у него благословения ("Разве можно целовать мне руку, когда я вон какой... никчемный?").
Помощник, которому он доверился, оказался авантюристом, в "двадцатке" шли ссоры по поводу матушки (жены священника), да к тому же каждую службу его мучила боль - почечные колики (он, однако, никогда не оставлял и не отменял богослужения!)...
Да у него было еще пять, десять причин плакать! Этот большой, казавшийся прихожанам лихим и вечно двигающимся "колобком", священник нес такой крест, что я смотрел на него и не мог понять, как может один человек сдвинуть такую массу дел и остаться жив...
Он остался и никуда не ушел. Сейчас над храмом купол, иконы вставляют в новый иконостас, дети ходят в воскресную школу...
Я всегда буду помнить его слезы.
* * *
Сам запутался, но вместо того, чтобы сказать себе: "Я запутался" и искать выход, путает еще и других.
(Отчасти, о Розанове).
* * *
О романе "Братья Карамазовы": Иван (кстати, очень хороший, честный человек) страдает потому, что в жизни своей не встретил Бога. Иван - это Фома без Уверения.
* * *
"Уверенная" вера - плод духовной жизни, жизни в Церкви. Многие из нас еще только надеются, или точнее - не верят, а доверяют христианству. Продолжая ощущать себя конечными и почти лишенными знания того, что Бог воистину Живой посреди нас.
* * *
Одного слова, только одного слова иногда достаточно, чтобы человек сделал свой выбор!
Вот он впервые вошел в церковь. Он ощущает себя страшно непривычно, будто вышел перед людьми раздетый. Ему кажется, что все здесь уже давно "спелись", и ощущение того, что он натолкнулся на замкнутый мир "опытных" верующих отталкивает его, заставляет держаться ближе к дверям.
Ему так нужен сейчас человек, у которого можно спросить совета, который перевел бы его через некие узкие мостки, с берега на этот корабль (я помню, как боялся в детстве шатких мостков между причалом и кораблем, над темной водой)... Но ему кажется, что здесь до него никому нет дела.
Может быть, он дождется конца службы и разговорится с батюшкой, может, кто-то из продавцов в свечной лавке его подбодрит или кто-то из прихожан, обернувшись, просто улыбнется по-доброму - и он уже здесь, вместе с нами...
И все же - сколько людей на наших глазах уходит, не дождавшись нас... Все ли мы сделали для того, чтобы они остались?..
1995-2000
