- Представляете, - говорила она, округляя глаза, - их тетки даже вечером в ресторан запросто ходят без макияжа. А мы? Ну, почему мы с утра влезаем в дизайнерские брюки, купленные на ползарплаты?
- Может, они просто более рациональные? Или эгоистичные? И на работу туфли на шпильках не надевают, потому что в них ходить неудобно и ноги к концу дня отекают? - заметил кто-то из сотрудников.
- Да ладно, читала я все это у психологов, - не сдавалась "француженка". - Полюбите себя сами, а остальные подтянутся... У нас сейчас быть не молодым и не модным - просто опасно. И не только женщине, мужчине, кстати, тоже. Говорят: теряешь конкурентоспособность.
- Между прочим, американцы на косметические операции и процедуры тратят в год двенадцать с половиной миллиардов долларов.
- Ну это уж полный бред! Помните, еще Пугачева когда-то пела: жизнь невозможно повернуть назад, и время ни на миг не остановишь. Они что, этого не понимают?
Я слушала и вспоминала другой разговор, состоявшийся более двадцать лет назад. Я тогда только начинала воцерковляться и чувствовала себя, как Буратино, который нашел, наконец, золотой ключик, открыл заветную дверцу в каморке папы Карло и оказался в сказочно прекрасном мире, где жизнь обрела цвет, вкус и главное - смысл. Это вызывало у меня такой щенячий восторг, ощущение было такое упоительное, что им так и подмывало с кем-нибудь поделиться. Чаще всего в роли слушателя оказывалась жена нашего приходского священника матушка Вера. Дай Бог ей здоровья, она смиренно несла эту нелегкую повинность. И лишь изредка позволяла себе отрезвляющие реплики, которые меня, как правило, страшно возмущали. Однажды, после очередной порции моих восторгов, она вдруг сказала: "Это все замечательно. Только не забывай - Христос сказал: кто не несет креста своего и идет за Мною, не может быть Моим учеником. Знаешь, когда я еще девчонкой ездила в Троице-Сергиеву Лавру к отцу Феодориту - он там был духовником еще до отца Кирилла - батюшка мне всегда говорил: взявши крест, крестным путем и пойдешь - все в жизни будет, и Гефсиманская молитва до кровавого пота, чтобы только Господь от этой чаши избавил, и суд неправедный, и бичевание, и плевки, и путь на Голгофу, и распятие, и страшная последняя богооставленность, и смерть. А не пройдешь все это - не будет и пасхальной радости". Этих слов матушки я тогда не то чтобы не поняла, я их не восприняла. Но запомнила.
Прошло десять лет, и мне довелось на собственном опыте убедиться, насколько все это верно. В тридцать шесть лет я узнала, что такое богооставленность. Я чувствовала себя древней старухой, которая уже не живет, а просто доживает. Слова "влачить существование" обрели вдруг вполне осязаемый, какой-то даже физиологический смысл: каждый день нужно было силой заставить себя встать и буквально волоком "влачить" до вечера. Помощи ждать было неоткуда - кто ж поможет, если даже Бог оставил? Знакомые священники, знавшие причину такого моего состояния, только разводили руками и отводили глаза.
И когда под Новый Год друзья предложили поехать с ними в Псковскую область на Чудское озеро к отцу Василию Швецу, я просто по инерции "повлачилась" за ними. Хотя в другое время наверняка сама бы с ними напросилась. Отец Василий - личность легендарная: ученик академика Павлова, прошедший две войны, Финскую и Отечественную, он, вернувшись с фронта, поселился в Вырице, когда еще был жив преподобный Серафим, написал там диссертацию по онкологии, а потом, в самый разгар хрущевских гонений на Церковь поставил крест на научной карьере и, по благословению духовника, приняв священный сан, отправился служить в тьму-таракань - глухую нищую деревню со странным названием Каменный Конец. Батюшке тогда было уже лет восемьдесят и о нем рассказывали самые удивительные истории. Но в тот момент мне, честно говоря, было все равно.
Добирались долго: сначала поездом, потом двумя автобусами, потом пешком. Прибрели под вечер, промерзшие, уставшие, голодные. Отец Василий к нам не вышел - приболел. Попили чаю с сухарями. Кто-то предложил сходить на озеро. Идти не хотелось, но сидеть одной в темной избушке хотелось еще меньше, и я опять "повлачилась" за всеми. Озеро замерзло и было похоже не какую-то футуристическую декорацию - вот так бы встать бы там, на краю этого ледяного безмолвия, и стоять до тех пор, пока тело не окоченеет так же, как душа...
Утром служба началась затемно, с утрени. В храме было холодно: там по старинке - большая печка, а ее быстро не протопишь. Появился батюшка - маленький щупленький старичок. Он еле шел и явно плохо себя чувствовал. Прошел в алтарь, долго облачался, потом едва слышно прошелестел первый возглас и потекла служба. Неспешная, негромкая... Храм понемногу прогревался, а я впадала в какое-то дремотное отупение. Без мыслей, без чувств, без молитв.
А между тем голос отца Василия в алтаре постепенно креп, и на солею он выходил уже поэнергичней. К Литургии я окончательно очнулась - голос батюшки уже не шелестел, он звучал молодо и мощно, заполняя собой весь храм. Да и сам он преобразился. Это был уже не немощный больной старичок, а сильный полный жизни человек, который буквально летал по храму. Видно было, как он все больше и больше воодушевлялся, его радостное волнение передавалось всем нам, и когда он вышел из царских врат с Чашей, все, кто был в церкви, по какому-то наитию в едином порыве рухнули на колени. И не потому, что положено, а просто по воле сердца...
Всю неделю перед Рождеством батюшка служил каждый день, становясь все бодрее. Да и нас уже не клонило в сон, когда он вычитывал длиннющие синодики.
А в Сочельник, на исповеди, я вдруг почувствовала, как мои внутренние часы медленно пошли вспять.
