Для меня это человек, который определил главный вектор моей жизни. Я начал его читать лет с 10-11, и это было не просто чтение для развлечения — в крапивинских книгах я ощущал присутствие некой высшей правды, они стали для меня чем-то большим, чем художественная литература. Был в моём отрочестве один жизненный поворот, когда я, под влиянием книг Крапивина, назвал вещи своими именами, назвал подлость подлостью, вступив при этом в конфликт с взрослым человеком, способным сделать мне много неприятностей. И вышло так, что на отрезке в несколько лет я эти неприятности действительно получил, но так промыслительно сложилось, что это уберегло меня от гораздо большей беды, возможно, и от гибели. Подробностей не будет, это очень личное.
В 17 лет я написал Крапивину письмо, где сказал, что люблю его книги, сам пробую писать стихи и прозу, просил его советов. И он мне ответил. Можно назвать это благословением на литературное творчество.
Надо ли говорить, с каким интересом я читал всё, что выходило у Крапивина? Сколько стихов я написал в молодости, навеянных его книгами! Он снился мне даже, и до сих пор мне изредка снится, как я читаю множество крапивинских книг, замечательных, которых наяву нет. Моё решение стать учителем тоже выросло на этой почве.
В живую мы с ним познакомились в 1995 году, я тогда был членом клуба «Лоцман», изучающего и пропагандирующего крапивинское творчество. Тогда же я начал писать статьи о его произведениях, что-то печаталось в издаваемом «Лоцманом» альманахе «Та сторона», что-то так и осталось неопубликованным.
Когда в 2002 году у меня вышли первые мои книги, «Корпус» и «Круги в пустоте», я, конечно, послал их ему в Екатеринбург. Надписав «Владиславу Крапивину, моему заочному учителю в литературе и в жизни». И он мне позвонил, ему очень понравилось. С тех пор мы начали перезваниваться.
Был в наших отношениях и период охлаждения, когда Владиславу Петровичу сильно не понравился мой (точнее, написанный в соавторстве с Алексеем Соколовым) роман «Струна». У нас состоялся долгий разговор, в котором выявились наши мировоззренческие расхождения. Это, сразу скажу, не касалось религии, там другое — об опасностях «детозащиты». На мой взгляд, Владислав Петрович их недооценивал.
Спустя несколько лет отношения восстановились, непонятки и обидки перегорели, мы снова стали общаться. Последний раз я звонил Крапивину три года назад, мы говорили о моей только что написанной тогда подростковой трилогии «Детям до шестнадцати». К сожалению, прочитать огромный объём текста он оказался не готов из-за проблем со зрением (ему уже было нельзя читать более нескольких страниц в день), но идею и проблематику одобрил.
...Если говорить о самом главном событии моей жизни — то это, конечно, обращение к Богу, крещение. Осень 1992 года. И я и тогда был уверен, и сейчас полагаю, что в значительной мере тут сыграли роль крапивинские книги. Та высшая правда, которую я в них с детства ощущал, была ведь неким отзвуком, отражением правды Божией, которую Владислав Петрович, не будучи воцерковленным христианином, интуитивно чувствовал и воплощал в творчестве.
И вот сегодня его не стало. Кажется, что внутри у меня погасла некая лампочка, что темноты во мне стало больше. Но умом я понимаю, что в высшем смысле Владислав Петрович жив. Не только в своих книгах, но и жива его бессмертная душа, которая сейчас идёт по Дороге (кто понимает этот символ крапивинских книг, тот понимает, кто не в теме, то слишком долго объяснять). И там, на Дороге, ему очень нужна наша молитва. И частная, и литургическая (он был крещён в Православии).
А когда-нибудь мы с ним там, на Дороге, встретимся.
