Трагедия Катерины из «Грозы» Островского: что не так с образом «луча света в темном царстве»

Детский ад

Я со школьных лет не перечитывал «Грозу» — по сравнению с произведениями Достоевского, Толстого, Лескова, Чехова она казалась мне слишком простой, одноплановой вещью. Но спустя сорок лет решил перечитать — и понял, насколько же недооценивал ее. Тогда, в школьные годы, меня раздражали все герои этой драмы, все казались карикатурными, утрированными, а главное — не имеющими никакого отношения к реальной жизни и реальным проблемам. Сейчас я смотрю на этих же героев иначе.

Первое, что меня поразило при перечитывании, — все они, за единственным исключением, мыслят как дети, смотрят на вещи как дети, ведут себя как дети. То есть целиком находятся во власти своих эмоций, неспособны не то что строить долговременные планы, но и просто просчитывать последствия хотя бы на два хода вперед. Они по-детски наивны, по-детски эгоистичны, они не чувствуют ответственности за своих ближних, они не умеют с ними коммуницировать (то есть понимать их и быть способными внятно донести свою позицию). Единственное исключение — старик-изобретатель Кулигин. Он-то как раз взрослый, несмотря на свою наивную мечту создать вечный двигатель (и отдать гонорар на благотворительные цели). Он-то как раз всех понимает, всем сочувствует, никого не осуждает безоговорочно, но бессилен что-либо изменить к лучшему. Все же прочие герои, и главные, и второстепенные, — именно что дети, несмотря на свои недетские года.

И эти великовозрастные дети, задевая друг друга своими «хотелками», тупо настаивая на своей стопроцентной правоте, не желая понять внутренний мир другого человека, устраивают вокруг себя ад. То самое «темное царство», о котором писал Добролюбов.

Вздорный купец Дикой поедом ест домашних и своих наемных работников, старуха Кабанова шпыняет сына, невестку и дочь, сумасшедшая барыня запугивает своими бреднями окружающих... Но и жертвы их подчас не лучше. К примеру, молодой приказчик Дикого Ванька Кудряш — это в будущем точно такой же самодур. Варвара, дочь Кабанихи, беспринципна и цинична, и легко предположить, что с годами она перещеголяет мамашу. Безвольными, вялыми Борисом и Тихоном помыкают, а их это устраивает, потому что так проще — не надо напрягаться и что-то решать самостоятельно.

И конечно, главная героиня, Катерина. Мне она из всех героев показалась самой младшей психологически. Лет на семь-восемь тянет, не больше. Крайне наивная, крайне внушаемая, без внутреннего стержня, нервная, боязливая... в общем, обычная такая девочка с особенностями психического развития. Еще не патология, но где-то рядом. Ну какой из нее луч света? Она — органическая часть того самого темного царства, которое потому и темное, что его обитатели не доросли до света.

А сюжет драмы — что это, как не буллинг в детском коллективе? Есть классический лидер травли, свекровь Кабаниха. Есть подручный — муж Катерины Тихон. Есть провокаторы — Варвара и, в еще большей степени, сумасшедшая барыня. Есть равнодушные сторонние наблюдатели. И такая травля — в замкнутой среде, без вмешательства «взрослых» — просто не может не кончиться трагически.

Братья Достоевские

Такой взгляд у меня возник после перечитывания «Грозы». Но я стал думать дальше. Только ли всеобщую инфантильность можно разглядеть в драме? Не заложено ли там чего-то поглубже? Да и сама эта инфантильность — она же не финальный диагноз, а лишь симптом. Симптом каких-то серьезных духовных заболеваний. А каких?

И тут мне повезло. Я наткнулся на обстоятельную статью о драматургии Островского вообще и о «Грозе» в частности. Статью, которая дает, как мне кажется, христианский взгляд на героев «Грозы» и на то, почему они такими стали. Автор статьи — Достоевский.

Но не тот Достоевский, о котором вы сейчас подумали. Не Федор Михайлович, а его родной брат Михаил Михайлович (1820–1864). Тоже, кстати, писатель, а также литературный критик, переводчик, издатель. На год старше своего знаменитого брата. Вообще, братья Достоевские были очень дружны, вместе учились в детстве в пансионе Костомарова в Санкт-Петербурге, вместе издавали в 1861–1863 годах журнал «Время».

Так вот, в 1860 году Михаил Михайлович написал статью «Гроза. Драма в пяти действиях Александра Николаевича Островского». Его взгляд показался мне весьма убедительным, хотя в некоторых частностях я с ним несогласен. Главная его мысль: Катерина, несмотря на всю поэтичность своей натуры, не является неким нравственным эталоном, она не луч света, а несчастная женщина, имеющая глубокие внутренние проблемы, имеющая духовные болезни, и причина ее несчастья — не в засилье косной среды, а в ней самой.

Но почему это так? Какие доказательства?

Что общего у Катерины с Кабанихой?

Начнем издалека. Вспомним, что перед нами драматургия, особый жанр литературы. Пьеса пишется не только для того, чтобы ее прочитали глазами, но и для постановки в театре. Пьеса — она на стыке искусств, художественной литературы и театральной сцены. Отсюда особенности, которые надо учитывать. Михаил Достоевский поясняет: «В драматическом произведении все должно быть ясно договорено, все должно даваться готовым, объясненным и законченным зрителю. Ему некогда рассуждать и анализировать. Действие идет быстро, и зритель не может бросить сцену как книгу, для того чтобы подумать о виденном».

А это значит, что «Грозу» нельзя воспринимать так же, как бытописательский и/или психологический роман. Утрированность характеров, некоторая даже карикатурность в ней неизбежна. Островский стремился же не быт русского купечества изобразить, а показать общечеловеческие духовные болезни — на примере хорошо знакомой ему среды, купеческого сословия. Поэтому здесь есть элемент условности, здесь есть пространство для домысливания деталей. И это важный момент, потому что если его не учитывать, то образы героев могут показаться надуманными, плоскими, психологически недостоверными.

Интересно, кстати, сравнить купцов, героев Островского, с купцами, героями романов Мельникова-Печерского. Эти романы написаны примерно двадцатью годами позднее, однако среда та же самая, характеры те же самые, тенденции те же самые. Но как по-разному они показаны! Взяв аналогию из изобразительного искусства, можно сказать, что у Островского карандашный рисунок, а у Мельникова-Печерского — станковая живопись. Причем бессмысленно оценивать с позиций «хуже-лучше» — они «оба лучше».

После такой обстоятельной оговорки вернемся к Катерине. Как видит ее Михаил Михайлович? Прежде всего, он замечает, что при всей противопоставленности Катерины старухе Кабановой обе смотрят на мир совершенно одинаково.

«Перед нами два женских лица: старуха Кабанова и Катерина. Обе они родились в одном и том же слое общества, а может быть, и даже всего вероятнее, в одном и том же городе. Обе они с малолетства окружены были одними и теми же явлениями, явлениями странными, уродливыми до какой-то сказочной поэзии. Они с ранних лет подчинились одним и тем же требованиям, одним и тем же формам. <...> Религия у них одна и та же. Странницы и богомолки не переводятся у них в доме, рассказывают им нелепейшие сказки о своих далеких странствиях, сказки, в которые они обе верят, как в нечто непременное и неизменное. Дьявол с своими проказами играет у них такую же роль, как самое обыденное явление, роль какого-то домашнего человека».

Но психологически они действительно противоположны.

«А между тем вся эта жизнь, все эти обстоятельства, все это верование сделали из одной сухую и черствую формалистку, еще более засушили в ней от природы сухой и бедный темперамент, тогда как другая (Катерина), не переставая подчиняться окружающим ее явлениям, совершенно убежденная в их законности и истине, создает изо всего этого целый поэтический мир, полный какого-то чарующего обаяния».

Почему так вышло? Среда в обоих случаях одна и та же, круг общения один и тот же, религия одна и та же. Тем не менее, как замечает Михаил Достоевский, «не приписывайте ее чистоты и добродетели одному религиозному направлению ума. Чистота эта в ней врожденная. Без нее она, как и тысячи других, вошла бы в разные сделки и договоры с своею совестью и посредством разных пожертвований, эпитимий, лишних постов и поклонов, прекрасно ужилась бы и с адом и с раем, как бы ни был ужасен один, неподкупен другой».

Внутреннюю жизнь Катерины, жизнь ее души Михаил Достоевский рассматривает, естественно, с христианских позиций. И потому видит и ее изъяны, и то, как эти изъяны используются темными силами.

«А между тем, лукавый или жизнь смущает ее и вводит в соблазн». «Лукавый, мучивший ее соблазном, любит такие натуры. Они очень податливы на любовные искушения и мало с ним борются, как будто заранее знают, что им не побороть врага».

В когтях у страстей

Тут надо кое-что пояснить. В христианстве есть такое понятие, «страсти» (между прочим, в светской культуре само это слово воспринимается скорее в положительном ключе — как нечто яркое, бурное, романтичное, свидетельствующее об огромном масштабе человеческой души). Но христианство под страстью понимает порабощение человеческой воли желаниями, которые не являются для человека естественными и которые человек не в состоянии контролировать (а иногда и вообще их в себе не замечает). Обычно под страстями понимают пылкое половое влечение, но это лишь один из вариантов.

Например, гневливость купца Дикого — это тоже проявление овладевшей им страсти. Кабанихой владеет страсть властолюбия, ей жизненно необходимо, чтобы домашние подчинялись ей и всячески демонстрировали свою покорность. Сыном Кабанихи, Тихоном, владеет другая страсть — алкоголизм. Хотя, наверное, первично в нем все-таки желание скинуть с себя ответственность за собственную жизнь, а пьянство — это уже следствие. Примерно та же страсть (помимо блудной) владеет и Борисом. Ему ведь так не хочется становиться самостоятельным! Именно потому он и терпит выходки своего взбалмошного дяди Дикого. У сестры Тихона, Варвары, тоже имеется клубок страстей, одна из которых — удовольствие от манипулирования людьми (это же она устроила так, что чувства Катерины и Бориса оказались реализованы в отношениях — то есть упоминаемых в драме ночных прогулках).

Всякая страсть вырастает из эгоизма, из желания, чтобы мне было хорошо, невзирая на то, причиняет ли это вред другим. Да если даже и не причиняет, одержимый страстью человек стремится к объекту своего желания «здесь и сейчас», хотя бы это и приносило ему вред в будущем (таковы, например, страсти чревоугодия и пьянства). Точнее сказать, страсти — это те конкретные формы, в которых реализуется человеческий эгоизм. У Кабанихи вот так, у Тихона по-другому, у Катерины — по-третьему.

Согласно христианскому вероучению, исходная причина страсти — это грех человека. То есть его воля направлена не туда, куда следовало бы. Интересно, что в греческом языке слово, переведенное на русский как «грех», — это амартиа (ἁμαρτία), то есть промах, ошибка. Изначально оно могло обозначать промах при выстреле из лука, но уже во времена античности вобрало в себя и множество переносных значений. Иначе говоря, если сравнить страсти с сорняками, то вырастают они на почве человеческого греха, человек сам виноват в них.

Но виноват не только человек. Есть и те существа, которые очень радуются подобным растениям и всячески о них заботятся: удобряют, поливают. Инфернальные существа, а проще сказать, падшие ангелы, то есть бесы. Михаил Михайлович в своей статье упоминает лукавого не как фигуру речи, а совершенно всерьез. Как православный христианин, он убежден в реальности существования бесов и понимает, что они в некоторой степени способны влиять на людей, разжигая в них страсти. Только влияние это чаще всего хитрое — не напрямую, а через других людей. Например, желание Тихона ни

за что не отвечать, желание быть инфантилом подогревает в его матери, Кабанихе, властолюбие. То же и с Диким: страх и угодливость его домашних подогревают в нем гневливость.

Собственно, вся «Гроза» — именно о том, как страсти исподволь овладевают людьми, а люди подогревают своими страстями чужие, и возникает то, что сейчас бы мы назвали «кумулятивным эффектом», и кончается это трагически. Не обязательно именно самоубийством, возможны и другие варианты.

Преслабая женщина

Вернемся к статье Михаила Михайловича. По его мысли, беда Катерины, которая кончается трагедией — это вовсе не само по себе любовное чувство к Борису. То, что ее губит, он именует сладострастием. Это парадоксальное упоение страданием, болезненное удовольствие, которое человек находит в осознании своего падения, в предстоящем позоре. «Она с каким-то сладострастием, с какою-то удалью думает уже о той минуте, когда все узнают об ее падении и мечтает о сладости всенародно казниться за свой поступок», — пишет Михаил Михайлович. Говоря современным языком, это некая разновидность мазохизма, только не в половой сфере, а в эмоциональной. Этот странный вид удовольствия — упоение позором, наслаждение самобичеванием — может не иметь ничего общего с физиологией, это духовное состояние, а не телесное.

Тут вновь необходимо пояснение: все страсти вырастают на почве человеческого эго, но сама эта почва бывает разной, она зависит от внутреннего мира человека, от его личных устремлений и уязвимостей его души. Если у грубияна Дикого страсти вырастают из присущих ему агрессивности и жадности, у Кабанихи — из ее властолюбия и узости мышления, то у Катерины, напротив, из свойственных ей высоких романтических порывов. Да, упомянутый Достоевским лукавый может завлечь человека в свою игру через то, что в нашем культурном мире принято считать чем-то прекрасно-безобидным: свобода чувств, тяга к тому, что кажется чище, ярче неприглядной и несвободной обыденности.

С детства Катерина наслушалась всяческих благочестивых странниц, прониклась множеством суеверий, усвоила стереотипы своего окружения, а еще добавим поэтичность ее натуры, способность ощущать красоту в самых заурядных вещах — и в результате у нее сформировалась совершенно фантазийная картина мира. Романтического мира, где все то и дело превращаются в зрителей и соучастников драмы, сценарий которой пишется ею самой: вот они наблюдают за охватившей ее любовью, а вот уже казнят за падение. Катерина словно бы главная героиня на сцене, к которой приковано внимание сотен и тысяч глаз, и одновременно со стороны, как автор пьесы, наблюдает за происходящим и реакцией окружающих, упиваясь то картиной высочайшего полета, то картиной нижайшего падения.

Собственно, драма в том и заключается, что такая картина мира не выдерживает давления обстоятельств, трескается, и жестокая внешняя реальность вторгается внутрь души Катерины. Причем оказывается, что никакой защиты у нее нет. Оказывается, что она фатально одинока: вокруг нее нет ни одного человека, кто мог бы хотя бы понять ее и пожалеть, не то что помочь. В самом деле, кто? Вялый, ни на что не способный Борис, более всего переживающий за свой душевный комфорт? Интриганка Варвара, которой Катерина изначально доверилась и благодаря которой вся ее трагическая история и завертелась? Муж Тихон, которому главное — угодить суровой и въедливой маменьке?

И более того, при всей своей пылкой религиозности Катерина и на Бога надеяться не может, потому что представляет Его как сурового судию, всегда готового покарать, но не способного прощать; это не Бог-любовь Евангелия, а по сути еще один персонаж ее авторской пьесы, которому, как и многим другим в ней, отведена роль палача. С ее точки зрения, совершенный грех полностью закрывает ей возможность обратиться к Богу. Она нисколько не уповает на Его милосердие, потому что, с ее точки зрения, милосердие следует заслужить, а она — не заслужила.

Достоевский замечает, что в таком мировосприятии не внешние обстоятельства виноваты, а сам склад личности Катерины. «У избранных натур есть свой фатум. Только он не вне их: они носят его в собственном сердце». И далее: «Будь она окружена самыми добрыми людьми, она, совершив свой грех, точно так же казнилась бы и тосковала. Не было бы, может быть, самоубийства, но жизнь ее все-таки была бы разбита».

Проблемы Катерины усугубляются: после преждевременного возвращения Тихона из Москвы она трепещет, ожидая разоблачения. Она убеждена, что совершила чудовищное преступление. «То, что на обыкновенном языке называется проступком, в ее понятии есть тяжкий, смертный грех, достойный всех мук ада», — комментирует Михаил Михайлович. И чем сильнее она осознаёт, что совершила, тем сильнее ей хочется с головой погрузиться в заслуженный (как ей кажется) позор.

«Раскаяние охватило ее душу, как только приехал муж и прекратились ее ночные свидания с Борисом. Сознание греха не давало ей покоя. Не доставало только капли, чтоб переполнить полную чашу. Но лишь только капнула эта капля, и казнь ее началась».

Что же это за капля? На мой взгляд, это встреча с персонажем второго плана, сумасшедшей барыней. Посмотрим, что произошло:

По-моему, Михаил Михайлович недостаточно внимания уделил этой сцене, а мне она кажется ключевой. Как воспринимает впечатлительная, наивная Катерина сумасшедшую барыню? Не как полоумную бабку с деменцией, а как чуть ли не высшее существо, как пророчицу, чьим голосом вещают силы небесные. Катерина получает четкую установку: «в омут, да поскорей».

Вот после этого Катерина во всем признается мужу, и начинается последний этап развития ее страсти. То, что с ней происходит, не имеет ничего общего с покаянием в христианском понимании этого слова. Она вовсе не собирается меняться внутренне, не собирается жить новой, правильной, богоугодной жизнью, не просит у Бога помощи в своем добром намерении. Вместо этого начинается то, что сейчас психологи назвали бы «реактивной депрессией». Вот отрывок из ее реплики, обращенной к Варваре: «А вставать не хочется: опять те же люди, те же разговоры, та же мука. Зачем они так смотрят на меня? Отчего это нынче не убивают? Зачем так сделали? Прежде, говорят, убивали. Взяли бы да и бросили меня в Волгу; я бы рада была. “Казнить-то тебя, — говорят, — так с тебя грех снимется, а ты живи да мучайся своим грехом”».

Между прочим, Михаил Михайлович считает, что само по себе самоубийство Катерины в описанных обстоятельствах вовсе не было неизбежным, это у Островского сознательный драматургический прием, намеренное усиление конфликта. «Самоубийство ничего тут не прибавляет, не выражает. Оно нужно только для завершения впечатления», — полагает он. И поясняет: «Жизнь Катерины разбита и без самоубийства. Будет ли она жить, пострижется ли в монахини, наложит ли на себя руки — результат один относительно ее душевного состояния, но совершенно другой относительно впечатления».

На мой взгляд, ничем иным здесь кончиться не могло. Внутренний конфликт Катерины лишь разрастается, депрессия ее усиливается, а Кабаниха в этот ее душевный костер щедро подкидывает дровишек. «Кабанов. Нет, постой! Уж на что еще хуже этого. Убить ее за это мало. Вот маменька говорит: ее надо живую в землю закопать, чтобы она казнилась!» То есть при ней постоянно, ежедневно обсуждают, каким изуверским способом следовало бы ее убить. И для нее это не просто пустые слова, не фигура речи. Она плохо ориентируется в реальности, ей и в голову не приходит, что вообще-то сделать с ней такое никто не имеет права. Она каждый день ждет казни. Не фигуральной казни, не казни в каком-то символическом смысле, а вполне реальной, физической. Она получила установку «в омут, да поскорее». Она считает себя недостойной жить. И ей никто не приходит на помощь. Даже сочувствия никто не проявляет. Результат очевиден.

Но тут возникает вопрос: а как же ее вера? Она же христианка, она знает, что самоубийство — самый страшный грех. И тем не менее...

Михаил Михайлович на это отвечает: «Но, скажут и говорят уже многие, не противоречит ли такое самоубийство ее религиозным верованиям? Конечно, противоречит, совершенно противоречит, но эта черта существенна в характере Катерины». И далее поясняет: «Она женщина высоких поэтических порывов, но вместе с тем преслабая. Эта непреклонность верований и частая измена им и составляет весь трагизм разбираемого нами характера». Именно ее слабость, по мысли Михаила Достоевского, и стала причиной самоубийства: «Точно так решается она на самоубийство, потому что сил не хватает у ней перенести отчаяние».

Катерина вся соткана из противоречий. Да, она сильно отличается от обывательской массы, она человек высоких порывов, сильнейших эмоций (потому-то Добролюбов и считал ее лучом света). Она способна на громкий поступок, выходящий за рамки дозволенного ее окружением. Но вместе с тем она неспособна самостоятельно решать свои проблемы, она до последнего момента надеется, что кто-то могучий придет и все разрулит. Здесь гремучая смесь силы и слабости, воли и безволия, ужаса от совершаемого греха и наслаждения им. Она страдает — и упивается своими страданиями, она и надеется на помощь, и отказывает себе в праве к чьей-либо помощи прибегать.

Ничего не напоминает?

Да это же Настасья Филипповна из «Идиота»! А еще — Катерина Ивановна из «Преступления и наказания». Получается, что старший Достоевский подробнейше исследовал тот психологический тип, который младший годы спустя воплотит в своей прозе (напомню, статья Михаила Михайловича написана в 1860 году, «Преступление и наказание» начато в 1865 году, «Идиот» начал публиковаться в 1867-м). И можно предположить, что поскольку братья были очень дружны, постоянно общались, то Федор Михайлович с огромной вероятностью

читал статью Михаила Михайловича. Вполне возможно, этот разбор Катерины из драмы Островского как-то повлиял на последующее творчество Федора Михайловича и подтолкнул к созданию женских образов — с огромным эмоциональным размахом, сладострастных, не способных сделать шаг от раскаяния к покаянию. Конечно, это лишь гипотеза. Да, непроверяемая, но и не безумная.

В чем польза?

Зачем нам, людям XXI века, «Гроза» Островского? Ведь эта драма написана более полутора столетий назад, и той социальной среды, к которой принадлежат ее герои, давно уже нет. Отдельный, кстати, вопрос — о необходимости «Грозы» именно в школьной программе. Понятно, зачем ее включали туда в советское время: обличить темное царство, намекнуть, что даже такие лучи света, как Катерина, в нем обречены, а потому общество должно быть переустроено на иных началах. Но со времени распада Советского Союза прошло более тридцати лет. И все же произведение, кульминация которого связана с катастрофическим, в том числе и с духовной точки зрения, поступком запутавшейся в проблемах героини, остается в списке книг для изучения. Точно ли нельзя найти у Островского иное произведение, которое бы познакомило современных школьников с этим действительно важным для истории русской литературы автором?

Да и нравственный посыл «Грозы», думается, совершенно банален. Конечно, нехорошо тиранить ближних своих, плюс к тому же среда может стереть в порошок добрых и светлых людей. А то мы этого не знаем!

Словом, если воспринимать «Грозу» как бытописательство или социальный памфлет, от нее немного толку.

Однако на драму Островского можно взглянуть с других позиций, и тогда оказывается, что драма эта духовная, что это на самом деле про всех нас, что в этом смысле наш XXI век ничем не отличается от XIX века.

Я начал эту статью с того, что герои «Грозы» показались мне детьми. Теперь понимаю почему. Дети ведь тоже во власти своих эмоций, дети наивны, дети не думают о последствиях своих поступков, дети не умеют себя контролировать. Но детям это свойственно в силу возраста, у них еще не сформировались ни четкие убеждения, ни интеллектуальные навыки, ни знания, ни жизненный опыт. Их незрелость, скажем так, доброкачественная. А у героев «Грозы», увы, злокачественная. Высшие проявления духа у них заблокированы страстями (которые, между прочим, начинают развиваться еще с детства). То есть внешнее сходство с детьми имеется, но перед нами не дети, а взрослые инвалиды. Духовные инвалиды.

Но если мы, современные люди, посмотрим на себя честно, то увидим, что это и про нас тоже. Мы ничуть не меньше подвержены страстям, чем герои Островского. Да и страсти у нас те же самые, просто внешние формы их проявления соответствуют нашей эпохе. Кабаниха грызла Катерину устно, дома, а ведь можно то же самое делать в соцсетях, причем грызть не одного собеседника, а миллионы читателей. Дикой скандалил у себя дома и в конторе, а сейчас, с помощью СМИ, можно устраивать такие выходки миллионной аудитории. Тихон и Борис отказываются нести ответственность за себя, за свою жизнь — и ровно то же самое мы видим повсюду. Люди слепо доверяют манипуляторам разного калибра, ведутся на любую пропаганду, потому что так легче, так проще. Есть кому за них решать... И сладострастие никуда не делось, и присуще оно не только психически неуравновешенным девушкам.

И если мы смотрим на вещи по-христиански, то понимаем, что есть не только страсти — есть и те незримые враги, которые наши страсти разжигают, которые устраивают такие «многоходовочки», благодаря которым мы и сами разжигаемся, и разжигаем других.

А еще «Гроза» наводит на мысль, что хорошо бы знать, какие именно страсти наиболее нам свойственны. Нам — то есть лично каждому из нас. Мы ведь надуваемся эгоизмом, превращаемся в воздушные шарики с яркой поверхностью и пустотой внутри. Но формы этих шариков разные, расцветки разные — соответственно присущим нам страстям. И чтобы не надуваться так, чтобы преодолевать свой эгоизм, нужна правильная, здравая духовная жизнь. А еще — правильное, здравое искусство, которое показывает нам себя настоящих. Как та же «Гроза», например.

Редакция благодарит Елизавету Кирсанову за помощь в разработке идеи статьи и подготовке материалов к ней.