Последний прыжок с парашютом для иерея Михаила Васильева был неудачным — порвались парашютные стропы... Он смог приземлиться на болтавшемся куполе, но сломал позвоночник. Cейчас батюшка дома — ходит на костылях, но чаще лежит в постели. Шутит: «Все не без Промысла Божия — вот я сейчас, наконец, могу и с семьей, и с друзьями пообщаться». Говорит, что были ситуации и пострашнее — в его послужном списке свыше тридцати командировок в «горячие точки». Но рассказывать о себе не хочет категорически, даже точное количество прыжков упорно скрывает: «Мы, армейские батюшки, как молоко, в рекламе не нуждаемся».
А вот проблемы и перспективы дела его жизни — возрождения института военного духовенства в Российской армии — отца Михаила, церковного куратора Воздушно-десантных войск, заместителя председателя Отдела Московской Патриархии по взаимодействию с Вооруженными Силами и правоохранительными учреждениями, и дома волнуют.
Как становятся полковыми батюшками
В военные священники я попал, как и положено в армии — по приказу. Мой духовник, отец Димитрий Смирнов, спросил: «Ты ведь из семьи военнослужащего? Значит, будешь солдат и офицеров окормлять!» В то время я уже был воцерковленным, даже алтарничал в свободное время. И уже понимал, что священническое служение трудно совместить с жизнью обывателя: у священника, если он ревностно служит, не хватает времени на семью. Младший сын меня спрашивал: «Папа, а почему ты дома бываешь, только когда темно?»
Но это нормально — для тех видов человеческой деятельности, которые являются служением (служат ведь не только священники, но и врачи, и учителя, и военные). Это совсем не то же самое, что работа.
Меня рукоположили во священника в военном городке Власиха, где находится штаб Ракетных войск стратегического назначения, в храме Св. Преп. Илии Муромца. А тут российских десантников направили в Косово, и в Отдел по работе с вооруженными силами и правоохранительными учреждениями из Генштаба поступила просьба прислать в Российский миротворческий контингент священника. Предложили поехать мне, и я, немного зная французский, сказал: «Пуркуа бы не па?» И, по благословению Святейшего, поехал.
Запад, кстати, впервые увидел российских армейских священников именно в Косово. О нас «хорошо» писали в зарубежной печати — что все мы агенты ФСБ, что денег у нас, как у дурака фантиков... Их бы слова да начальству в уши...
Военным священником невозможно стать «теоретически», даже прочитав гору специальной литературы. И тот батюшка, который участвует исключительно в «мероприятиях» — возложениях цветов, венков, и иногда приходит с лекциями в казармы, военным священником не является. Он «задевает» армию только краем рясы. А если он еще к тому же начинает сговариваться с командиром части, чтобы использовать солдат как дармовую рабочую силу для приходских нужд — он и вовсе преступление совершает и помогает тому, чтобы и солдаты, и офицеры данной части окончательно закрылись для Церкви.
Другое дело — когда ты видишь, как над твоей головой летает железо, которое легко может оставить тебя без этой самой головы. И при этом твердо знаешь, что ни государство, ни Патриархия твоей семье пенсию платить не будут. Вот несколько пастырей погибли в Чечне — трое монашествующих, один женатый священник, иерей Анатолий Чистоусов. Матушка его сейчас живет весьма бедно. Это — тоже нормальная христианская ситуация, когда человек нужен, только пока он может служить.
Вот и меня сейчас, как и других военных священников, на самом деле нет, я — фантом. Это легко проверить, если открыть закон о статусе военнослужащего в Российской Федерации. Там четко сказано, что создание религиозных объединений в воинских частях запрещается — как и создание отделений политических партий. Политикой и религией, сказано в законе, военнослужащий может заниматься только в свободное время.
Зачем армии Церковь
Но вот незадача: в Уставе Вооруженных Сил ни о каком «свободном времени» военнослужащего и речи нет! Есть «личное время» — с 8 до 9 вечера, когда сержант или рядовой может помыться, подворотничок пришить или письмо домой написать. Как Вы думаете, он охотнее этим займется или молиться начнет? А какое может быть «свободное время» у офицера, если он семьи не видит месяцами, а квартиры и нормального жалования не видит вообще? Да если у него вдруг выдастся свободный день, он скорее пойдет грядку вскопает, чем отправится в монастырь или храм!
А плоды этой «расхристанности» страшные. От пьянства до самоубийств. Если раньше, до революции, с собой кончали в основном офицеры — из-за несчастной любви или поруганной чести — то теперь это в основном солдаты-срочники. Самоубийства — главная проблема расцерковленного православного большинства: люди даже не знают или не понимают, что самоубийство есть смертный грех.
Но если взять статистику Минобороны по Приволжско-Уральскому военному округу — то там в тех частях, с которыми работают священники, в 10-12 раз уменьшилось число попыток суицида. То есть Церковь положительно влияет на обстановку в армии. Параллельно решается главная проблема офицеров, у них появляется дополнительная мотивация служения. Я просто знаю несколько случаев, когда основанием для подписания офицерами контракта было их чувство христианского долга, понимание того, что их служба нужна Господу.
Нынешние офицеры — они ведь из того самого «поколения пепси», про которое столько сказано и написано. Все они — от лейтенанта до майора — ничего не знают про пионеров-героев: Марата Казея, Валю Котика. У них нет советской школы патриотизма. А со времен Древнего Египта есть всего три способа заставить человека что-то делать. Один — из-под палки, но во всем мире эта система уже доказала свою неэффективность, и в армию у нас из-под палки тоже идти никто не хочет. Второй способ — дать человеку кучу денег. В Косово я как-то в разговоре с полковником из контингента Саудовской Аравии спросил: «Сколько ты получаешь?» Он ответил: «25 тысяч долларов». Ну, американским офицерам там платили чуть меньше, британским — чуть больше, но принцип один. Но в нашей стране эта система не приживется, у нас на все это просто денег не хватит. Этот плохо, но это факт. Значит, в обозримом будущем наши офицеры будут получать мало. Выходит, нужна какая-то идейная мотивация — это третий способ заинтересовать человека в какой-либо деятельности. В России сейчас для большинства народа такой идеей может стать только Православие.
Но пока мы, военные священники, продолжаем быть маргиналами. В Церкви на нас смотрят как на каких-то чудиков, которые помимо своей приходской нагрузки еще и в части воинские ездят, и в «горячие точки». Бывает, что правящие архиереи говорят: мол, ходить в морские походы, летать на самолетах, прыгать с парашютом, ездить на броне, ходить под обстрелом к бойцам, — это все священнику, пастырю Божию не пристало! А по-моему, пастырю Божию грешить не пристало. А разделять тяготы и лишения пасомых — совершенно порядочно и естественно. Это не подвиг никакой, в армии это обычные условия работы. А мы ведь служим армии.
Пастырская «кухня»
Знаете, как я совершил свой первый прыжок с парашютом? Звонит мне командир десантного разведбата и просит приехать на аэродром, у них там ЧП. Оказывается, у молодого солдата в первом прыжке не раскрылся основной парашют, но, слава Богу, раскрылся запасной, и парень приземлился благополучно. Обычно, кстати, запаску не раскрывают — растеряются после того, как обнаружат, что не раскрылся основной парашют, да так и летят вниз и гибнут. Но, несмотря на благополучный финал, свидетели этого случая, другие бойцы, жутко занервничали и просто отказались идти на следующие прыжки. И командир позвал меня: «Что делать?». Я прочитал молитву, окропил ребят и парашюты святой водой, дал бойцам приложиться к иконе Богородицы «Благодатное небо». А чтобы помочь им победить страх, тоже надел парашют и выпрыгнул из самолета вторым, после командира. И все ребята прыгнули вслед за нами.
Чтобы произошло не описанное ни в каких учебниках богословия, но реально существующее таинство — когда человек из неверующего становится верующим — нужно, чтобы священник был образцом для подражания, проповедовал Православие, не становясь навязчивым и нудным. Нужно сделать так, чтобы старшие офицеры и генералы, вчерашние марксисты-ленинцы, поверили в Бога и приняли догмат о Св. Троице и, что не менее важно, захотели исповедаться тебе, мальчишке, который им в сыновья годится, но которого они называют отцом.
Сложнее всего изменить атмосферу в уже сложившемся коллективе, особенно в армейском, представляющем собой жесткую систему. Но есть миссионерские способы, с помощью которых мы даже количество мата умудряемся сокращать в разы. Например — разъясняю офицерам и солдатам, что матерная брань есть следствие одержимости блудной страстью. И объявляю, что такого-то числа буду читать для тех, кто матерится, специальный молебен об избавлении от блуда. На следующий день матерщины намного меньше...
А бывает, мы вынуждены решать вопросы, совершенно не относящиеся к нашей компетенции, — например, вопросы материального обеспечения воинских частей. Скажем, приезжаю я как-то в один полк, который тогда стоял в Чечне, а у рядовых и сержантов сапоги развалились. То есть формально срок годности сапог еще не закончился (поэтому новые и не выдавали), но фактически обувь эта уже превратилась в рванье. И пришлось мне в Ханкале «выбивать» ребятам новые сапоги — тысячу пар — пользуясь тем, что батюшке как-то неудобно отказывать. А в другой раз зарвавшиеся тыловики-снабженцы поставляли солдатам и сержантам рис, гречку, картошку и пшено не по нормам, а только довесок (офицеров снабжали как положено). Пришлось доставать в штабе Объединенной группировки войск для ребят продовольствие и просить командование разобраться в ситуации. А вообще доводилось привозить в воинские части самые разные вещи (организовывали эти закупки или выделяли деньги, естественно, спонсоры) — от ноутбуков до бензопил.
Солдату ведь иногда надо сначала просто с едой помочь или с отдыхом, чтобы он в себя пришел и был в состоянии воспринять твою проповедь. А то он спит на твоей лекции, и не потому, что тебя презирает, а потому что ночь простоял в карауле и его, что называется, «плющит». И еще: надо понимать, что многие ребята не знают самых простых вещей. Например, что такое благодать Божия. Как это объяснить? Поверьте, гораздо проще это сделать, когда батюшка ему либо шоколад дает, либо в горы, в Чечню, привозит спутниковый телефон и солдат может позвонить своей девчонке. Вот она, благодать-то! Понимаете? Не в телефоне и не в шоколадке, а в том, что в этой крови и грязи он, этот парень, не забыт и не заброшен, что к нему приехал христианин и помог ему — по-христиански, с любовью.
Ну и, конечно, чтобы все это предоставить нашим воинам, надо найти людей с деньгами, доказать им, что ты ничего не истратишь на собственные нужды, и действительно не брать для себя ни копейки.
Зачем Церкви армия
И мы занимаемся этим годами, бескорыстно — лично я девять лет служу армии. И каждому новому командиру приходится объяснять, что ты не верблюд, не агент ЦРУ, не гомосексуалист... Приходит другой командир части — и все начинается сначала. А солдаты и сержанты едва... не скажу «воцерковятся», в армии это нереально... едва научатся осмысленно креститься и кланяться, как их демобилизуют, и на их место приходят молодые. И каждому новому призыву ты опять начинаешь все от Адама рассказывать. Толковые офицеры тоже уходят — вверх, растут по службе.
Нам не нужно благодарности, дали бы только внятный статус, признание такой разновидности служения — «военный священник». Со стороны церковного начальства и военного командования. Армия — это государствообразующая структура. И пока государство не осознает, что этой структуре нужны не только деньги, но и идеология, до тех пор армия будет недееспособна. Был случай, когда единственный в России мотострелковый полк, оснащенный боевыми машинами пехоты новейшей модификации, был полностью разворован. Командира сняли с должности, но полк пришлось расформировать — имущества уже не было. Так что, если у людей совести нет, любое железо для защиты Родины бесполезно. А что касается тезиса: «У нас светское государство, нельзя в армии веру вводить», — то я слишком уважаю свою веру, чтобы кому-то ее навязывать. И те солдаты и офицеры — три с лишним тысячи человек — которых я крестил в Чечне во время моих командировок, сами меня об этом просили.
Но не только Церковь нужна армии — и армия нужна Церкви. Военная служба учит христианина, прежде всего тому, что есть такое слово: «надо». У нас очень много людей, которые не могут себя заставить делать самые простые вещи — начать делать зарядку, бросить курить, не изменять жене... Уж о том, чтобы пойти в храм, я вообще не говорю — это заоблачные высоты. Но как можно считать человека мужчиной, если он не знает предела собственных способностей? И какое смирение может быть у такого человека? И наконец, разве можно представить себе, чтобы в армии один человек что-то ел, не поделившись с соседом? То есть там, на службе, человек поневоле научается христианским добродетелям — послушанию, терпению, смирению...
Наши основные проблемы — нехватка сил, времени и денег. Сейчас, по моим данным, у нас в стране около 400 священников, которые работают в воинских частях ежедневно или почти ежедневно. Среди них много офицеров запаса, а большинство тех, кто не были офицерами, служили срочную службу; около ста из этих отцов служили в горячих точках, имеют боевые награды. Побольше бы таких, а то у нас все почти по Высоцкому: «настоящих буйных мало, вот и нету вожаков». Ну а батюшек, которые иногда к солдатам приходят и лекции им читают — около 2000. Это тот костяк, благодаря которому мы могли бы в течение двух лет организоваться в такую же внятную капелланскую структуру, как та, что существовала у нас до революции и существует сейчас в большинстве армий мира. Очевидно, что наш опыт — опыт работы с современной молодежью, с современной армией, в условиях серьезного информационного противоборства — просто необходим Церкви.
P.S. Для священнослужителей (в том числе будущих), желающих заняться работой с военнослужащими, по просьбе отца Михаила Васильева, публикуем его контактные телефоны: 8 (919) 410-96-10;
8 (495) 236-60-60.
На заставке фрагмент фото flic.kr/Dennis Jarvis
