Протоиерей Александр Белый,
настоятель Храма Всех Святых, в Земле Российской просиявших, Усть-Илимск
В армии человек становится философом
Афганистан, ноябрь 1980 – ноябрь 1981 года, 1040-й зенитно-артиллерийский полк, специальность: радиолокационная разведка, рядовой
Я не хотел служить в армии. Конечно, не до такой степени, чтобы симулировать болезнь. Просто не хотел. Однако после радиолокационной «учебки», в 1980 году, попал в Афганистан.
Что мне дала армия? Во-первых, научила ценить простые вещи. До службы мне казалось, что я в плену неразрешимых проблем и скован всевозможными обязанностями. С высоты же армейского опыта, гражданская жизнь кажется неограниченной свободой. Во-вторых, дисциплинировала. Привычка заправлять постель и наводить порядок постепенно отражается на всей деятельности человека. Мне, например, трудно молиться, если в комнате беспорядок. Чувствую дискомфорт, если какое-либо дело не доведено до конца. В-третьих, жизнь в солдатском коллективе заставляет преодолевать болезненное чувство индивидуализма, учитывать чужие интересы.
И, наконец, главное. Попадая в зону боевых действий, человек поневоле становится философом. Вначале задумываешься над смыслом смерти, затем над смыслом жизни. Может быть, поэтому в наших святцах много воинов.
Будучи человеком совершенно нецерковным, я молился, когда было страшно. Даже не помню, как я это делал, но Кого-то о чем-то просил. Сейчас мне кажется, что именно поэтому Господь привел меня в Церковь.
Мне известны многие молодые люди, которые хотели бы служить. Отпугивает уродливое явление нашего общества – дедовщина. Это болезнь именно общества, а не армии. Было бы несправедливо ждать от военнослужащих духовных подвигов, когда общество, частью которого является армия, переживает кризис морали. Преодолеть дедовщину не удастся, пока не изменится в сторону добра общий нравственный климат в нашей стране. Хочется верить, что этот процесс постепенно начинается.
Священник Артемий Могутов,
клирик Введено-Оятского женского монастыря, Ленинградская область
В армии я научился ценить главное
1996 -1998 годы, Воздушно-десантные войска, Омск-Тула, сержант
Желание стать священником было глубоко в моем сердце с самого отрочества. Однако когда пришла пора идти в армию, мое душевное состояние и внешние причины подталкивали меня к тому, что надо идти служить Родине. Видно, это был Божий промысел… А уж если служить – то в десанте. Мы шли в десант романтиками, все – по желанию. Нас несколько раз спрашивали на призывном пункте: «Кто не хочет служить в ВДВ?» Пугали, говорили, что это очень далеко и тяжело. Но на практике все оказалось не так страшно. У нас не ломали человеческую личность, а воспитывали мужчину, готового преодолевать трудности. Жесткость и жестокость чувствовались, конечно. Все войска можно узнать по тому, как празднуется их праздник: в день ВДВ все ломают и крушат... Минус, который я в ВДВ уже тогда видел – это жестокий внутренний настрой: «Мы десантники, мы потеем, бегаем, стреляем! А вы – бездельники, на койках валяетесь да картошку копаете». Таково в большинстве случаев отношение десантников к военнослужащим из других родов войск…
По поводу дедовщины. Я к ней отношусь, наверно, не как все. На это явление можно смотреть с разных сторон. Дедовщина – это, по сути, уважение младших к старшим. А ужасы, которые порой происходят, о которых мы слышим, – это от нас. Ведь не место красит человека, а человек место. Из доброго сокровища сердца человеческого рождается – доброе, из злого – злое. Все зависит от состояния нашей души. Мы люди, нам Господь дал право давать жизнь как добру, так и злу. Стали показывать жуткие фильмы про дедовщину и издевательства, молодые ребята насмотрелись и, придя в армию, стали реализовывать все это на практике. Хотя у нас, слава Богу, в части жутких издевательств не было. Были жесткие моменты – мужское общество всегда жесткое. Иногда было легче подраться, чем поругаться.
Конечно, не все было радужно, были и тяжелые, и сложные ситуации. Армия – это испытание человека, становление мужчины, воспитание его внутреннего «я». Я всегда ощущал, что со мной Бог. Но когда человек внутренне отходит от Бога, с ним может случиться что угодно, и это очень хорошо видно в армии. Знаете, когда солдаты прыгают с парашютом, верят все, атеиста не найти. Самый тяжелый момент – пять минут в самолете перед прыжком. Страшно каждый раз: это миф, что после нескольких прыжков привыкаешь. Особенно вспоминаются глаза «перворазников», наполненные ужасом. Я всегда крестился и читал 50-ый псалом («Помилуй Мя, Боже»). Христианину важно в последний момент жизни покаяться, а этот момент я ощущал как последний. И когда я молился, многие рядом крестились, как умели: кто слева направо, кто справа налево. Но осуждающих взглядов я никогда не видел.
Есть такая поговорка: «Что имеем – не храним, потерявши плачем». После армии я стал больше любить своих родителей, сестру, всех моих сродников. Долгая разлука учит ценить самое главное. Несмотря на внешние обстоятельства, я мог спокойно молиться. Меня редко, но отпускали на службы в церковь. Тем, кто еще решает, идти в армию или нет, могу посоветовать: если есть силы и возможность, – надо учиться, развиваться, заканчивать вузы. А если обстоятельства подталкивают идти в армию – смело идти и учиться защищать нашу Родину, стараясь при этом быть лучше, ближе к Богу, помня слова преподобного Серафима Саровского: «Спасись сам и вокруг тебя спасутся тысячи».
Протоиерей Игорь Пчелинцев,
пресс-секретарь Нижегородской епархии
Стройбат и армия едины
1986-1988 годы, военно-строительная часть, станции Чегдомын, Ургал, Мугуле, Хабаровский край, рядовой
Наша часть располагалась в тайге. До ближайшего жилья было ну очень далеко. Мне повезло, что я оказался старше многих своих сослуживцев. В части, где половина личного состава состояла из «урок», то есть уже отсидевших или имевших условный срок, быть на три-четыре года старше было важно. Другую половину стройбата составляли представители Средней Азии и Закавказья.
В армии я встретил зло без свойственных ему в обычной жизни реверансов. Но именно там я познакомился с верующими людьми и начал думать о Боге, к Которому пришел после демобилизации.
Ребята с Украины, православные христиане, за свои убеждения терпели притеснения как от руководства, так и от «авторитетных бойцов», потому что и те, и другие видели в верующих лишь бессловесных овец, готовых трудиться на благо «общества» день и ночь. Отчасти спасла постройка свинарника. Он получился большой, а свинок привезли всего трех. Верующие ребята с охотой взялись за свинарник, благо место это и для большинства «азиатов», и для «урок» было «нечистым», поэтому христиане спокойно оборудовали в одном из отсеков свинарника келью, в которой молились Богу. Потом об этом стало известно, но почему-то никто не стал разрушать этот «молитвенный дом». Так три свинки спасли общину.
Однажды у одного из «урок» пропали часы. Эти часы он сам отнял у какого-то солдата, и по пьянке, наверное, сам где-нибудь потерял. Но ребята решили, что часы кто-то украл и пошли по казарме – их выбивать. Это было просто: втроем, пьяные, подходили ко всем (кроме «своих», конечно) по очереди и после вопроса: «Где мои часы?» били, может, и не очень сильно, но очень обидно… Дошла очередь и до меня. «Снимай очки!» – сказал мне Толик, старший из компании «выбивал». Я снял. Толик, сжимая и разжимая кулаки, около минуты стоял напротив меня. Потом как-то обреченно простонал: «Нет, не могу учителя ударить, уходи отсюда и скорее…».
Мне этот случай кажется наглядной иллюстрация того, что где-то на генетическом уровне столетия христианского воспитания нашего народа создали определенные «зоны ответственности», когда даже в неверующем и недобром человеке может проснуться голос его православных предков. И что уважение к врачу, учителю, священнику составляет одну из важных духовных ценностей русского человека.
Протоиерей Александр Сорокин,
настоятель собора Феодоровской иконы Божией Матери, Санкт-Петербург
Как я узнал, что можно спать на ходу
1985-1987 годы, войска связи, Тульская область – Хабаровский край, сержант
Я был призван в армию с первого курса Филологического факультета Университета: в 1985 году Министерство обороны отменило отсрочку для студентов.
Неожиданно я оказался в отрыве от всего привычного и любимого: семьи, друзей, родного города. Всего этого я лишился в один миг. Есть мнение, что армия – это потерянные годы, потраченные бездарно: на ущербное общение, какие-то бессмысленные действия. Но, оглядываясь, я понимаю, что не стоит судить так категорично. Еще неизвестно, какие годы у человека – лучшие!
Армия – серьезная жизненная школа. Первые дни, недели, максимум полгода – необыкновенно трудное время, до такой степени трудное, что иногда кажется, что это кошмарный сон, который вот-вот должен закончиться, потому что такого быть не может… Дисциплина, режим, жесткие требования к внешнему виду. Вещи, которые кажутся ненужными и бессмысленными с позиции здравого смысла, в армии выполняются так, словно они имеют особую ценность. Например, вечерняя прогулка – это обязательно ходьба строевым шагом по плацу с песнями. После прогулки был обязательный просмотр программы «Время»: мы брали табуреты, стоявшие у каждого при кровати, и садились в колону по четыре, фронтом на телевизор.
В армии я не афишировал свои религиозные взгляды, хотя ближайший круг друзей знал, что я верю в Бога. Это принималось как данность, деталь моей биографии, и не было предметом дискуссий и споров. Предметом обсуждения были другие вопросы. Нам пытались прививать советскую идеологию, довольно неумело – проводились политинформации, например. Но советский идеологический антураж совершенно не мешал активному общению… Конечно, на темы, далекие от марксизма-ленинизма и строевой подготовки! В определенных пределах мы были свободны заниматься тем, что нам было интересно, хотя уйма времени уходила на занятия и караульную службу.
Сутки через трое мы охраняли объекты. Хабаровский край – это большие сопки, холмы, в недрах которых находились военные заводы. Мы выполняли роль внешней охраны. Я был разводящим – разводил часовых по постам, на которых они сменялись каждые два часа. Помню, зима, я иду впереди, за мной двое часовых. Мы шли по дороге, с которой надо было перпендикулярно свернуть и пройти еще немного – до поста. В полудреме доходим до места, смотрю – один часовой есть, а второго нет: только что был и куда-то пропал… Оказалось, когда мы повернули, он, заснув на ходу, пошел прямо, врезался в какое-то дерево, проснулся и нагнал нас только несколько минут спустя. Представляете, можно спать на ходу – об этом я узнал именно в армии!
Священник Игорь Палкин,
клирик храма святой мученицы Татианы при МГУ, Москва
Уничтожение вражды
Чехов, 1997-1998 годы, сухопутные войска, фотограф в штабе
В институте я не посещал военную кафедру и поэтому после получения диплома доложен был год отслужить в армии. К тому времени уже несколько лет существовал отдел по взаимодействию Церкви с армией и МВД, в компетенцию которого входило направление православных призывников в части, при которых имелся храм. Я прошел собеседование, и отправился в одну из таких частей.
После собеседования я думал приблизительно так: «Православных мало, значит, и часть маленькая: три-четыре верующих офицера, белый храм на горе, лес… Мы будем вместе молиться, служить, все будет легко и здорово!» Но когда нас привезли в часть, где было несколько тысяч человек личного состава, я все понял – нами ее просто «посолили».
Моим увлечением до армии была фотография: буквально через месяц после «учебки» меня попросили привезти аппаратуру и с ней забрали в штаб.
Так у меня появилось много времени подумать о будущем (после армии очень хотелось поступить на операторский факультет ВГИКа). Ночами печатал фотографии, и мог размышлять часами – сколько захочу. По сути дела, я занимался тем же, что делал бы на операторской работе: снимал, проявлял, печатал. Но, оказалось, что даже это любимое дело, – не то, ради чего стоит жить. Тогда и созрело решение о поступлении в семинарию.
В нашей части было около тридцати солдат, служивших по церковной директиве, и это был очень дружный коллектив. Мы были разного призыва, служили в разных ротах, но общались и поддерживали друг друга, делились церковными книгами, кассетами, читали вместе. В свободное от дежурства время нам позволяли посещать церковь на территории военного городка. Там мы в основном и общались. Сами пели на клиросе, сами помогали нашему настоятелю в алтаре, сами чинили крышу. Нас объединяла Церковь, и мы чувствовали, что по нам о Ней судят. К сожалению, на самого себя со стороны не посмотришь, и до конца не поймешь, получилось ли у нас быть той солью, которой должны были быть. Потому что с одной стороны мы старались, с другой, - наши человеческие качества не всегда были на высоте. Про себя я могу привести два характерных примера. В «учебке» я впервые увидел в себе жадность. Дело в том, что жизнь у солдата предельно проста, все строго регламентировано, и держать еду в казарме запрещено, кроме трехсот граммов сахара, выдаваемых на месяц тем, кто не курит. А в первый месяц предписания устава исполняются предельно строго. Мне было очень жалко сахара, и я ночью съел его целиком. Конечно, и раньше это качество во мне было, но я его не замечал, потому что никогда не был в ситуации, когда все личное имущество – это горстка сахара.
Второй случай более оптимистичный. Однажды, сбегая по лестнице, я толкнул одного из старослужащих, чем страшно его «обидел». Естественно, ближе к вечеру запахло кровью. Но я действительно был неправ на бытовом уровне, и поэтому попросил прощения. И тут произошло то, что меня просто потрясло - он из крутого «деда» превратился в мальчишку. Смутился, почти заплакал, стал сбивчиво говорить, что, мол, ну чего уж вы так, мы, мол, вас и так уж не трогаем, ну ты уж ладно, ты давай. Представляете, стоит «дед» передо мной и чуть не плачет, потому что я у него прощения попросил. Из этого случая я сделал для себя вывод, что просить прощения – это все равно, что применять оружие массового уничтожения… вражды.
Священник Павел Рахлин,
председатель отдела по взаимодействию с вооруженными силами и силовыми структурами Ярославской епархии
Как я был добровольцем
Чехов-3, 1997-1999 годы, сухопутные войска, старший кладовщик на складе капитального строительства
Я призывался из монастыря: два года и семь месяцев перед этим был послушником, а когда мне исполнилось восемнадцать лет, решил: пора! Я сам пришел в военкомат, добровольцем, рассудив так: как мне в дальнейшем строить свою жизнь, если я по своей воле упущу такой важный этап? Мне не по сердцу была сама мысль, что до двадцати семи лет я буду прятаться, скрываться от повесток… Конечно, страх перед армией во многом оправдан, но надо уповать на волю Божью.
Меня поставили кладовщиком, чтобы положить конец воровству: доверяли как верующему. Да, были непростые моменты: мы бегали «пасхальный кросс» после праздничной службы – такая маленькая издевка над нашей верой. Однажды во время построения меня вывели из строя, и замполит публично, при людях, заставлял меня говорить хулу на Церковь. Я отказался, и в воскресный день вместо богослужения был отправлен на тяжелые физические работы. Но такого, к счастью, было немного.
В моей роте большинство солдат были мусульманами: башкиры, татары. Православных, по сути, было только двое – я и мой друг. И знаете, сослуживцы очень хорошо, с пониманием относились к нашей религиозности. Один из них на втором году службы принял Крещение – думаю, ради этого стоило служить в армии!
Сейчас, оглядываясь назад, я могу с уверенностью сказать, что армия воспитала меня, закалила характер. Конечно, во время службы я несколько отошел от привычной мне церковной жизни, размеренной, вдумчивой – потому что постоянно занимался светскими, хозяйственными делами. Но я не жалею ни о чем, я рад тому, что служил!
На заставке фрагмент фото Flickr.com/ChasM3
