Смерть — главное событие в жизни

С одной из ведущих актрис «Мастерской Петра Фоменко» мы встретились в ее гримерке, в опустевшем после закрытия сезона театре. Удивительная история: уже год как нет в живых самого мастера — Петра Наумовича Фоменко. Но он как будто никуда не ушел. О нем и о многих других замечательных людях мы проговорили до глубокой ночи. И не только о людях... Для позднего разговора вполне естественны вопросы, например, о смысле жизни. Кстати, Мадлен дала очень неожиданный ответ...

— Смысл жизни?.. Наверное, прожить жизнь достойно и достойно умереть. В покаянии, и чтобы это не было «сквозным действием». Хотя, в общем-то, смерть и есть некое «сквозное действие» на пути в жизнь вечную. По сути, смерть — это основное событие в жизни, и лучше бы быть к нему готовым. Но мы ведь всегда не готовы... Я сейчас читаю роман «Будденброки» Томаса Манна, и меня там поразил такой эпизод. Один из героев, Томас, вдруг осознал, что должен быть готов к смерти — а он не готов и, естественно, не понимает, как можно подготовиться. И автор делает гениальный ход: в какой-то момент сюжета Томас падает прямо посреди мостовой лицом в грязь — и умирает. А ведь он всю жизнь пылинки с себя сдувал, вытягивал себе усики и вообще не допускал возможности, чтобы кто-то по внешнему виду понял, как ему тяжело. И чем все кончилось? Он ведь так и лежал в грязи, пока кто-то его не перевернул... Вот такого хочется избежать, даже при том, что понятно: ни дня, ни часа мы не знаем, и смерть каждого может застать врасплох...

Церковь — это как больница 

— А как случилось, что Вы пришли в храм? Или Вас с детства в Церкви растили?

— Нет, не с детства. Мама крестила меня лет в пятнадцать, но для меня это было совершенно неосознанно. Иногда она брала меня с собой на службы — на Пасху,на Рождество... Но я не особо задумывалась, что в храме происходит. Знаю только, что мне всегда было там уютно. Мама меня, кстати, против воли не заставляла туда ходить. Думаю, она просто за меня тихонько молилась... Знаете, великая вещь — молитва мамы.

Что же касается сознательного прихода к вере... Это произошло как-то незаметно. Однажды моя хорошая подруга обратилась ко мне с неожиданной просьбой: она захотела креститься. И я стала думать, как ей помочь. А она говорит: «У вас в театре актер, который служит в храме, можно у него спросить?» И правда, думаю я. Спрашиваю его, и он нас направляет к отцу Димитрию Рощину. Мы пришли в храм вдвоём, он поговорил с моей подругой и потом спрашивает у меня: «А вы?.. не хотите поговорить?.. » Вот так все и началось. Отец Димитрий оказался совершенно не случайным человеком в моей жизни — мы с ним еще в одну школу ходили, у нас много общих знакомых, да и время, наверное, пришло.

— Вы могли бы сказать, что кому-то из прихожан вашего храма особенно благодарны? Может быть, есть человек, который что-то важное дал Вам понять?

— Конечно, могу. Я каждому там благодарна. Не перестаю учиться у них и удивляться. У нас там полно молодых людей, детей очень много. И никто никого не одергивает, никаких замечаний, косых взглядов — ничего, ну, если только дети расшалятся.

— Интересно, откуда такая сознательность...

— Думаю, это от понимания того, что мы все в Церкви в равном положении. Есть хорошее сравнение, что Церковь — это как больница. Действительно, мы все туда приходим, чтобы получить исцеление, не в физическом смысле, конечно (хотя и такое бывает). Больные — они ведь не завидуют болезни другого, не ревнуют, не осуждают его за болезнь. То же самое в храме. Только сочувствие, внимание и помощь. Благодаря этому вообще начинаешь как-то по-другому мыслить... 

Публичные люди

— Есть хорошие слова, что вера без дела мертва. И есть целый ряд известных людей, в том числе артистов, которые пытаются — в силу религиозных взглядов или по другим причинам — заниматься благотворительностью, участвуют в разных акциях и так далее. Мы в «Фоме» про это периодически пишем. Но, знаете, реакция читателей весьма неоднозначна. Кому-то, например, кажется, что для артистов все это пиар, повышение рейтинга. А Вы как к таким вещам относитесь?

— Сложно отношусь. Я понимаю, что чаще всего за такими благими делами стоят благие намерения. Но ведь известному человеку очень трудно оставаться в тени: если он в этом участвует, его сразу заметят. И пойдет волна искаженного понимания того, почему он там, каковы его мотивы. Все-таки благие дела лучше делать втайне, не публично. С другой стороны, если твое имя помогает получить поддержку, то без него тоже не обойтись. И тогда это момент жертвы со стороны человека, он себя может подставить под удар. В конечном итоге, об истинных намерениях знает только сам человек: что это для него — расчет или искреннее желание помочь. Ну и сверху тоже видно все, конечно. Лично у меня вызывают восхищение люди, которые искренне занимаются благотворительностью. Я не понимаю, как их на это хватает. Например, Егор Бероев и его жена Ксения... Они же сами все свои «акции» придумывают, от начала до конца, сами приходят к детям, занимаются с ними. Знаю точно, что я бы так не смогла. А Егор с Ксенией молодцы.

— Может быть, я ошибаюсь, но, по-моему, из артистов «Мастерской Петра Фоменко» вообще очень немногие «светятся» в СМИ, появляются в каком-то публичном пространстве кроме сцены. В разных телешоу Вас тоже не встретишь. А почему?

— Во-первых, это шло от Петра Наумовича. Он всегда подвергал большому сомнению славу, он постоянно повторял: ребята, чем выше вы заберетесь, тем больнее будет падать, подумайте сто раз, нужен ли вам такой блеск, который потом может обернуться золой. А во-вторых... Есть хорошая история: как-то раз одна замечательная актриса разговаривала с литовским режиссером Эймунтасом Някрошюсом. Она говорила ему: «У меня очень много работы в театре, репетиции, спектакли, опять репетиции...» На что он задал ей очень резонный вопрос: «А зачем вы так много работаете? Зачем вам это? Когда же вы просто думаете, наблюдаете, копите, в конце концов?» Действительно, если на многое себя распылять, а помимо театра участвовать еще в шоу, ходить на презентации, то популярности это прибавит. Но останется ли время, чтобы что-то скопить внутри? У кого-то, наверное, да. Но лично мне полезнее себя умерять. 

«Не дай Бог быть умнее зрителя»

— А чему еще научил Вас Петр Фоменко — в жизни, я имею в виду, не в профессии? Помимо того, что не стоит гнаться за славой?

— Может быть, в этом есть парадокс, но он всегда говорил: «Толком я вас ничему научить не могу». Возможно, он был не совсем прав. На самом-то деле ему приходилось многому нас учить. Скажем, он жестко отсекал безвкусицу, пошлость.

— А что в его понимании было пошлостью?

— Попытаюсь объяснить, хотя это непросто. Например, он часто повторял, что не надо слишком сильно себя любить, не надо так собой восхищаться на сцене. Он говорил: «Вы до такой степени уже собой переполнены, что дуреете, становитесь на сцене дураками». Он подчеркивал: ничего нельзя делать бессознательно, это приводит к хаосу. Не к импровизации и не к творческой свободе, нет. Скорее, к разложению. Он всегда боролся с этим «гипер-Я», и в актере, как мне кажется, особенно. Он заставлял думать о том, что не все тебе можно, что во всем должно быть сомнение, нельзя однозначно утверждать собственную позицию. Если, например, мы разбираем классическое произведение, то автор его безусловно глубже нас, и наша задача — тянуться к нему, идти как по лестнице наверх, а не опускать его до своего уровня. Петр Наумович всегда настаивал на приоритете первоисточника, на авторском слове. Такое отношение, как мне кажется, было характерно для многих великих режиссеров.

— Судя по тому, что Вы говорите о методе Петра Фоменко, он учил артистов прежде всего задавать вопросы, а не давать на них ответы. 

— Так и есть. Он очень часто говорил: наша заслуга будет уже в том, чтобы мы хотя бы вопрос сумели задать. А как на него отвечать — посмотрим... ответы у всех будут разными.

— Говорят, это задача вообще не для художника, скорее — для проповедника. Но скажите... У любого режиссера, как мне кажется, есть в творчестве некий посыл, какая-то мысль или вопрос, которые он пытается донести до зрителя. У Петра Наумовича было что-то такое?

— Могу поделиться только своим ощущением, потому что не знаю, как он сам это формулировал. Но думаю, он во всем утверждал жизнь, утверждал надежду и радость. И еще для него гораздо важнее был процесс созидания, дорога, чем финальная точка на пути. Эта дорога всегда была связана с выходом в какое-то другое, иррациональное измерение.

— В каком смысле?

— Рациональное взывает к уму, иррациональное — скорее к душе, так мне кажется. Вот, знаете, если понаблюдать, с какими лицами наш зритель выходит после спектаклей, то будет видно, что у большинства радостные лица. А что это значит? Значит, прозвучало что-то такое, что утверждает жизнь. Причем восходит это утверждение не к уму, которого у одних много, у других меньше, а именно к душе и сердцу, которые есть у всех. Петр Наумович вообще всегда взывал к душе и сердцу, а про ум говорил: «Не дай Бог быть умнее зрителя, ну что мы можем ему такого сказать, чего он без нас не знает?» 

Три сестры и смирение

— В спектакле «Три сестры» по Чехову Вы играете Наташу. Мне кажется, в Вашем исполнении она получилась совсем другая, чем ее традиционно представляют на сцене. У Вас она не истеричная дура, которая врывается в чужую семью. Как Вы для себя определяете, что главное в этом образе?

— Основной нашей задачей с Петром Наумовичем было не делать из нее разрушителя семьи. Она не глупая женщина, не отрицательный персонаж. Она человек, который пытается жить в этой семье — так, как может, как понимает. Она по-своему любит мужа, обожает своих детей, причем не слепым материнским инстинктом, а осознанно. Она будет их защищать, просить для них какого-то пространства, деликатно молчать об отсутствии детей у самих сестер, сложно переживать момент отдаления от нее мужа... Наташа — человек, который заточен на то, чтобы была семья, дом, где уютно, хорошо и тепло. Но, к сожалению, так не выходит. Причем с самого начала. И это такая фатальная ошибка, которая прописана Чеховым: она вышла замуж именно за Андрея Прозорова, брата главных героинь, а не за Протопопова, который подходил ей гораздо больше. Почему? Это о многом говорит. Она не легкомысленная или расчетливая, была бы расчетливой — вышла бы за того, кто мог дать ей все и был ее уровня. Но раз она выбирает Андрея — человека из интеллигентной семьи, у которого есть свои интересы, знание языков, в доме которого царит атмосфера, совершенно отличная от той, что в других домах уездного города, — мы понимаем, что для нее это возможность вырваться из своей привычной среды и попробовать пожить так, как эти люди. Но... Чем дальше, тем всё сложнее, грустнее, особенно по мере того как внутри Наташи накапливаются и начинают прорываться наружу самые разные переживания. Отсюда ее крики, выплески — у Чехова ведь все не случайно. Наташа не истеричка, она кричит только в самых сложных для себя ситуациях. Которые зачастую связаны с ее попытками поддерживать жизнь в этой семье — такую жизнь, которая кажется ей правильной, и так, как она это понимает.

— Так в чем же тогда ее проблема? Почему растет раздражение?

— Сложно сказать... Понимаете, Андрей ей про Африку, старые университетские лекции, а она ему про простоквашу и тапочки. И кто из них не прав? Это разное представление о том, как выстраивается семья, что такое комфорт. Для нее это плед, тишина, и чтоб хозяйство было в порядке, чтобы свечи вовремя тушили. А Прозоровым это все равно, они совершенно другим живут, в других координатах. Несоответствие приводит к разрушению. Но у Чехова нигде не сказано, что она разрушила семью. Если задаться вопросом: не будь Наташи, все вышло бы иначе, хеппи-энд? — Нет, конечно. Было бы то же самое.

— Неужели?

— Конечно. Что, Ольга вышла бы замуж? Нет. Ирина не металась бы четыре года, думая, как строить будущее? — Нет. Да и в Машиной истории ничего бы не изменилось: ничего хорошего с женатым Вершининым у нее, замужней женщины, быть не могло. Кстати, это мой любимый вопрос: почему «романчик» (так в пьесе его называют) двух людей иного круга, Наташи и Протопопова — это грязно и плохо, а связь Маши, одной из сестер, и Вершинина — это глубоко и благородно? Мне кажется, Чехов очень аккуратно выписал эту ситуацию и не случайно подводит к такому вопросу. Он вообще ведь не социальный писатель, поэтому здесь не социальная история разницы сословий, а что-то гораздо более глубокое.

— Кстати, о чем пьеса «Три сестры», как Вы думаете?

— Не знаю, в ней много тем. Может быть, одна из главных — про вялость и бездействие людей в каких-то жизненно важных вопросах. Как ни странно, поначалу это кажется проявлением в высшей степени порядочности и благородства. На самом же деле это малодушие и страх, а иногда и безразличие. Например, почему, когда в соседней роще стреляется Тузенбах, люди гуляют в саду и размышляют: «Убьет? Или ранит?» И никто ничего не делает, никто туда не бежит, чтобы остановить дуэль. И ведь все знают, что Тузенбах — жених Ирины, а значит, буквально на глазах может разрушиться ее жизнь. Но... дуэль никто не останавливает. Что это такое? В пьесе вообще очень много таких странностей…

— Я слышала мнение, что «Три сестры» — это пьеса о смирении. Вы бы согласились?

— Думаю, там есть такая тема. Но она не общая. Наверное, Ольга, старшая сестра, ее выражает. Ирина в меньшей степени, не говоря уже о Маше, которая просто человек другого склада. Вспомните, как она кричит на няню. Ведь она первая из всех героев позволяет себе непочтительное с ней обращение. Наташа, которая стоит на том, что няню надо отселить, потому что та стара и не может работать, а комнату занимает и жалованье получает, — она как раз копирует модель отношения, которую она уже наблюдала в этом доме. Она для себя уяснила, что с няней можно так себя вести. Что же касается смирения... Возможно, такое понимание проистекает из последних монологов сестер. Однако там есть и фраза Чебутыкина «все равно». И это, кстати, последние слова пьесы. Но смирение ли это? 

Что такое театр-дом

— Театральные критики обычно пишут про «Мастерскую Петра Фоменко», что это некий «театр-дом». А что имеется в виду? Вы как-то по-особенному устроены?

— Не знаю, смотря что вкладывается в это понятие. Сейчас об этом много спорят, пишут всякие статьи, задают вопросы разным режиссерам, и они на них очень любопытно отвечают. Что же касается нас... Честно говоря, Петр Наумович никогда не формулировал, что у нас здесь какой-то театр-дом, это извне пришло. А мы... мы просто вместе жили. Сначала вместе учились, потом вместе прошли сложный путь, когда у театра не было здания, и мы скитались с чемоданами туда-сюда. Изъездили много стран, кочевали по разным французским, испанским и другим просторам. Из этого и складывалась семья. А что такое семья? Это когда каждый друг другу в чем-то уступает, не наступает на другого человека, старается, если что, перетерпеть. Конечно, Петр Наумович был для нас непререкаемым авторитетом, хотя мы с ним могли не соглашаться, могли спорить, кричать. Кстати, у него была удивительная черта: он никогда не говорил об артистах плохо. Он не говорил: «Они меня не поняли, они не смогли сыграть». Он всегда говорил: «Я не смог объяснить, я им не помог». Всю вину и ответственность он всегда брал на себя. Даже если он, может быть, думал по-другому, он все же никогда не бросал камней ни в чей адрес. От него же исходит важное правило, что между артистами не может быть конкуренции. Наверное, как между членами семьи.

— А как же амбиции, зависть? Одному дали роль, другому не дали? 

— С этим он нас учил справляться самостоятельно, годами учил. Мы не должны своим недовольством провоцировать вихрей в воздухе. Если что- то кажется несправедливым — решай это внутри себя, не вынося наружу, не устраивая сцен и конфликтов. 

— Иными словами, если я правильно понимаю, театр-дом — это такая модель взаимоотношений, где целостность организма гораз-до важнее собственного художественного «я»?

— Да, верно. Потому что иначе не выжить. Этой целостностью очень дорожишь и боишься ее разрушить. Если понимаешь, что есть некая большая цель, чем ты сам, тогда можно отступить и переждать. Но такая модель отношений исходит именно от руководителя, внутри труппы она вряд ли сама по себе может родиться. Каждый актер — очень ранимое, мягко говоря, существо. И в этом самая большая сложность. Очень правильным мне кажется подход, когда тебе говорят: «Помоги вот этим людям», — и ты идешь и помогаешь. А они потом, в свою очередь, помогают тебе. Тогда в отношениях есть баланс, тогда все в порядке. А если артиста из года в год бьют по голове и говорят: «Сиди здесь, большего ты не потянешь», — тогда возникает неудовлетворение, хочется уйти и реализовывать свой талант где-нибудь в другом месте. Но стоит ли это делать? Как говорил Петр Наумович: «Гуляйте по сериалам, гуляйте... Раны-то вы все равно придете зализывать в театр». Так и есть... 

«Совпадения»

— У митрополита Антония Сурожского есть одна сквозная, как мне кажется, тема во всех его проповедях — тема встречи человека с Богом. Вы могли бы сказать, что переживали нечто подобное?

— Да, причем, как ни странно это прозвучит, не раз. Но это сложно описать, потому что вера ведь абсолютно иррациональна, и то, что для одного — встреча с Богом, для другого — простое совпадение. Вера, как мне кажется, — это в некотором роде безумие. В хорошем смысле, конечно. Бывает, например, ты о чем-то думаешь или просишь, но тебе этого не дают. И вот ты стучишься к Богу, стучишься... И, с другой стороны, думаешь: а зачем? Разве там и так не знают, что тебе нужно? Но, опять же, ничего не просить, болтаться как щепка — тоже неправильно. И вот в какой-то момент успокаиваешься, перестаешь просить, понимаешь, что тебе это не надо. И тогда вдруг раз — получаешь все что хотела. Стоишь и думаешь: вот это да... Я же такая-сякая, разве я заслужила это счастье? Такие моменты для меня — безусловная встреча с Богом. Или, скажем, когда я понимаю, что в моей жизни все люди абсолютно не случайны... Ведь у Бога не бывает простых совпадений.

— Вас назвали Мадлен, а святая Ваша, наверно, Мария Магдалина?

— Да. Крестили меня именем Мария. И вот, когда я стала ходить в храм, то спросила отца Димитрия: когда мне справлять именины? Ведь Марий в календаре несколько… Он сказал, что подумает и через некоторое время ответил: пусть мои именины будут на Марию Магдалину. А дело в том, что в некоторых местах, например, во Франции, Магдалину и называют именно так: Мадлен. Но разве кто-то думал об этом, когда я родилась, или когда меня крестили? Так что история с именем для меня — одно из тех самых «совпадений».

СПРАВКА: Мадлен Джабраилова

Актриса театра «Мастерская Петра Фоменко», Заслуженная артистка России. Родилась в семье Заслуженого артиста России Расми Джабраилова. Окончила режиссерский факультет ГИТИСа (РАТИ), мастерскую Петра Фоменко.

Участвует в спектаклях: «Отравленная туника», «Три сестры», «Безумная из Шайо», «Война и мир. Начало романа», «Одна абсолютно счастливая деревня» и других. Снималась в фильмах: «Плюс один» (режиссер — О. Бычкова), «Брестская крепость», «Печорин. Герой нашего времени» (режиссер — А. Котт), «Эйфория» (режиссер — И. Вырыпаев) и других. Награждена премией им. Станиславского (1998 г.), премией Фонда
О. Табакова (2000 г.), Театральной премией «Чайка» (2004 г.), театральной премией газеты «Московский комсомолец» (2010 г.) и другими.