Алексей хоронил мать. Гроб везли по киевскому Подолу мимо храма Николы Доброго, в котором настоятелем был его отец. На похоронную процессию летели осколки камней — строители рушили церковь. Потом Алексей вернулся к руинам, поднял сброшенный с купола крест и понес домой. Прохожие смотрели и смеялись... Священники Александр и Алексей Глаголевы, отец и сын. Одного из них признают святым, другого — Праведником народов мира.
Часть 1. ОТЕЦ
Погром
Октябрь 1905 года. Разъяренная толпа стекается на Подол с кольями, топорами, булыжниками. Еще немного — и от еврейских лавок и домов не останется камня на камне, прольется кровь... И вдруг навстречу громилам — два священника в полном облачении, за ними причт и несколько прихожан. Священники поднимают над собою кресты, уговаривают толпу не брать греха на душу, слышится пение: «Спаси Господи люди Твоя...» Погромщики растеряны, некоторые узнают отца Александра Глаголева и отца Михаила Етленского, снимают шапки. И толпа потихоньку рассасывается.
Магистру богословия Александру Глаголеву было всего 28, когда он возглавил кафедру Ветхого Завета в Киевской духовной академии. Позже, уже рукоположенный во иерея, он даже ненадолго стал ректором. Этот мягкий скромный человек знал Библию, как никто, владел восемнадцатью (!) древними и новыми языками, ездил со студентами в Иерусалим на места евангельских событий, участвовал в издании Православной богословской энциклопедии, был одним из авторов комментариев к Толковой Библии. А еще досконально изучил историю еврейского народа. Эти знания пригодились ему, когда пришлось встать на защиту евреев.
17 октября 1905 года был опубликован Высочайший Манифест, провозглашавший политические свободы граждан. Но радикальные партии восприняли документ как свидетельство слабости власти. В Киеве в день провозглашения Манифеста толпа с красными флагами двинулась к зданию городской Думы, снесла царскую корону, укрепленную на балконе, изорвала царские портреты. И хотя в толпе были самые разные люди, виноватыми во всем объявили евреев. Это спровоцировало по всему городу начало антиеврейских выступлений, перешедших в волну погромов, которые пытались остановить киевские священники.
«Кровь христианского младенца»
Прошло шесть лет. 20 марта 1911 года в Киеве обнаружили обескровленное тело русского подростка Андрея Ющинского. На теле его было 47 колотых ран. Расследование шло несколько месяцев. Арестовали 39-летнего приказчика кирпичного завода Менахема Менделя Бейлиса: его обвинили в убийстве ребенка с целью подмешать в мацу его кровь, согласно некоему «ритуалу, входящему в традиции иудейской религии накануне Пейсаха».
Два года длилась истерия вокруг «крови христианского младенца». Прямых улик против Бейлиса не было, но в газетах бушевали споры, общество бурлило, провокаторы искусственно подогревали антисемитские настроения, на следователей и экспертов пытались давить. В защиту Бейлиса выступили Короленко и Блок, Вересаев и Анатоль Франс. Одним из доверенных лиц обвиняемого стал писатель Владимир Набоков.
Выступил свидетелем защиты и священник Александр Глаголев. Как эксперт по истории иудаизма, он объявил, что обвинение абсурдно, безграмотно и не имеет подтверждения в Священном Писании: евреям по заповеди Моисея категорически запрещено проливать человеческую кровь и употреблять ее в пищу.
Присяжные Бейлиса оправдали.
Добрый батюшка
Невысокий, сутулый улыбчивый священник церкви Николы Доброго, что на Взвозе, по словам прихожан, тоже был «добрым батюшкой». В духовной академии Глаголева даже специально включали в состав экзаменационных комиссий, чтобы создать благожелательную атмосферу на экзаменах.
День своей хиротонии отец Александр вспоминал так:
«Я был глубоко потрясен таинством. Когда по обычаю, после хиротонии ко мне подошел под благословение старенький священник, я так разволновался, что некоторое время стоял онемевшим, как бы соображая, что мне надлежит делать. Потом, осенив себя и стоящего батюшку крестным знамением, прослезился и крепко обнял старца, прося у него прощения, на что старенький священник проникновенно сказал: “Христос посреди нас”».
А вот какой отзыв о батюшке оставил один мусульманин: «Иисус из всех пророков самый добрый, потому что у него есть такой слуга, как отец Александр». Человек этот был болен заразной болезнью, единоверцы от него отстранились, а православный священник навещал, кормил, беседовал, утешал...
Монахиня Магдалина, внучка отца Александра, вспоминала:
«К дедушке в церковь стекалось множество народа из разных районов города, а также приезжих из других мест. Своим умом, чистотой сердца, любовью ко всем дедушка привлекал людей. Многие потом шли к нему домой (…) В основном приходили за утешением, за духовной и материальной помощью. Дедушка никогда никому не отказывал — в любое время дня и ночи он спешил на помощь. Молитва его была настолько вдохновенной, что он буквально преображался, молясь. От лица его исходил какой-то свет. Люди, которые общались с ним, прихожане, ощущали эту особую духовную силу».
Однажды после службы к батюшке за благословением подошла женщина с ребенком. Она ничего не просила, но отец Александр почувствовал, что ей нужна помощь. Денег с собой у него не было, из ценностей — только золотой нательный крест. Ни секунды не раздумывая, священник снял его с себя и вложил в руку прихожанки.
В другой раз отец Александр спас девушку. У нее умерли все родные, предал жених, девушка впала в глубокую депрессию, пыталась покончить ссобой, попала в лечебницу. Батюшка приезжал к ней, беседовал — и так, пока девушка не выздоровела.
А вот каким запомнил отца Александра в 1917 году священник Сергей Сидоров:
«Было горе, был голод. Я получил известие о смерти отца и всех друзей в Москве и на фронтах, было не только больно, но и мертво на душе. Я пришел к о. Александру на исповедь. Он говорил мало.
— Если Христос жив, в Нем все живы, Его увидим — всех увидим, — сказал отец Александр.
— А как увидеть? — спросил я.
— В любви увидим, — отвечал он. — Будете любить людей — увидите Христа, поймете, что все живы. — Он благословил меня с такой любовью, что и я увидел вечность и познал единую радость на земле — радость встречи с любовью».
Годы катастрофы
После революции отец Александр продолжал служить в церкви Николы Доброго. В доме рядом с храмом, где он жил с семьей, нашли приют его друзья и знакомые, которых новые власти выселили из собственных квартир. Его супруга, матушка Зинаида, помогала больным, одиноким и старикам. Потом храм закрыли. В 1930-м семью самого отца Александра выселили, и батюшка был вынужден устроить себе «келью» в церковной колокольне, матушка скиталась по знакомым, а сын Алексей перебивался случайными заработками.
Еще в начале 1920 года, когда в Киеве окончательно установилась советская власть, епископ Василий (Богдашевский) сумел зарегистрировать Киевскую православную богословскую академию как частное высшее учебное заведение. Отец Александр трудился там до последних дней ее существования — преподавал гомилетику, искусство проповедничества. А когда в 1923 году владыку Василия арестовали, отец Александр фактически взял на себя заботы ректора. Теперь у него дома читали лекции и проводили заседания совета академии. И даже после ее закрытия отец Александр продолжал частным образом преподавать и рецензировать научные работы студентов.
Первый арест
Не желая нарушить церковное единство, батюшка в 1927 году принял вызывавшую горячие споры Декларацию заместителя Патриаршего Местоблюстителя митрополита Сергия (Страгородского) о лояльности советской власти, хотя в душе ей не сочувствовал. А вот движение духовенства и мирян, вслед за Ленинградским митрополитом Иосифом (Петровых) открыто отвергших декларацию, советская власть сочла контрреволюционным. Его участников арестовывали и судили. Рикошетом коснулись репрессии и отца Александра — в 1931 году его тоже арестовали.
В тюрьме священник пробыл полгода и на допросах задавал следователю больше вопросов, чем тот ему, — о жизни, о житейских проблемах, — привычно заботясь о собеседнике, которого послал ему Господь. В конце концов Глаголева признали невиновным и отпустили.
Расстрел
В середине 1930-х храм Николы Доброго закрыли. Матушка Зинаида скончалась от воспаления легких. За отцом Александром следили, пытались доказать, что он проводит тайные богослужения и агитирует «за религию». Искали улики, надеялись выйти через него на других православных и арестовать всех разом.
Второй раз за батюшкой пришли в октябре 1937-го, ночью. Невестка Татьяна как-то узнала, что в доме у свекра обыск, кинулась туда, но увидела только, как бледного, сгорбленного, семидесятивосьмилетнего старика ведут к машине. Больше отца Александра близкие не видели. Семье ничего не сообщали. Противоречивые слухи то возвращали надежду, то ввергали в отчаяние. Сын Алексей ночами приходил на кладбище рядом с Лукьяновской тюрьмой, высматривая среди трупов, которые туда привозили, своего отца.
По документам, Александр Глаголев умер 25 ноября 1937 года от почечной и сердечной недостаточности — болезней, которых у него никогда не было. Семья узнала об этом лишь спустя семь лет, в 1944-м. Сокамерник батюшки, священник Кондрат Кравченко свидетельствовал, что отца Александра пытали: допрос за допросом заставляли стоять, высоко запрокинув голову, пока он не падал в изнеможении. Батюшка держался стойко, никого не выдал, лишь повторял: «Господи, помилуй, заступи, спаси, помилуй...»
На Лукьяновском кладбище, там, где хоронили «врагов народа», сегодня установлен памятный крест протоиерею Александру Глаголеву. За мученичество правды ради он был причислен к лику святых новомучеников и исповедников Церкви Русской.
Часть 2. СЫН
Безработный отличник
Мальчишки во дворе играли в догонялки, в войну, а Алеша Глаголев строил «храмы» и «крестил» в них сверстников. Старший сын священника, он жил рядом с храмом, среди глубоко верующих людей, и с детства знал, что тоже будет священником.
Гимназию Алеша закончил с отличием, в 1918 году поступил в Киевскую духовную академию. Правда, при большевиках все духовные заведения приказано было закрыть, но Алексей смог продолжить учебу полуофициально. Его выпуск стал последним в академии — в 1923 году ее уже окончательно ликвидировали.
Духовная академия дала талантливому юноше не только образование, но и супругу: в доме профессора Экземплярского, где собиралось много киевской молодежи, он познакомился с гимназисткой Татьяной Булашевич, дочерью богатого сахарозаводчика. Они вместе ходили в общину отца Анатолия Жураковского — яркого молодого священника, устраивавшего в 1920-е годы в Киевском университете и даже в Оперном театре знаменитые диспуты с безбожниками. Это Жураковский заявил однажды большевикам, что, возможно, сегодняшний и даже завтрашний день принадлежит им, но — «нам принадлежит вечность!»
В 1926 году Алексей и Татьяна обвенчались. Глаголев мечтал стать священником, только сначала хотел получить высшее образование. Отучился несколько курсов в Институте внешних сношений, изучал языки, но... 7 мая 1932 года его арестовали, обвинили в «контрреволюционной деятельности». Правда, уже через неделю освободили, но, как сына «служителя культа», лишили гражданских прав. Найти постоянную работу после ареста Алексей уже не мог, перебивался случайными заработками: подрабатывал репетитором — преподавал математику и иностранные языки, служил счетоводом на верфи, сторожем в детском саду, весовщиком на фруктоварочном заводе, бетонщиком в зоосаде... Выселенный из родительского дома, он с женой и детьми ютился сперва в сыром подвале на Кудрявской улице, потом — в двух холодных комнатах на Дегтярной.
Он надеялся, что станет священником в 33 года — в возрасте Христа. Но шел 1934 год, Церковь была в таком загоне, что рукоположиться было практически невозможно — именно тогда закрыли храм Николы Доброго, настоятелем которого был его папа. В 1936-м умерла мать, через год сгинул отец. А сам Алексей… каким-то чудом поступил на физико-математический факультет Киевского пединститута и в 1940-м его закончил.
Оккупация
Пришла война. Киев оккупировали фашисты. Закрытые при советской власти храмы начали открывать. Впрочем, гитлеровцы действовали строго по циркуляру «О понимании церковных вопросов в занятых областях Советского Союза»: «Поддержать религиозное движение как враждебное большевизму. Дробить их на мелкие течения во избежание консолидации для борьбы с Германией. Не допускать контактов лидеров разных конфессий. Использовать религиозные организации для помощи немецкой администрации».
Финальной же целью фашистов было искоренение христианства. В 1942 году рейхсляйтер Мартин Борман даже выпустил секретный декрет, где объявил, что «национал-социализм и христианство несовместимы».
А еще в августе 1941-го, за месяц до оккупации, по Киеву поползли слухи, что нацисты будут уничтожать евреев. Многие просили православных священников: «Крестите нас!» И те шли на это. И выдавали справки на официальных бланках. Немцы такие справки признавали, и у счастливчиков появлялась надежда на спасение.
Все гадали: будут евреев высылать или расстреливать. Говорили, что их вывезут куда-то в Германию.Но наступило роковое 28 сентября 1941 года. По Киеву развесили афиши с требованием всем евреям города и окрестностей явиться на следующее утро на угол Мельниковой и Доктеривской улиц, к еврейскому кладбищу. С собой надлежало взять документы, деньги, ценные вещи, теплую одежду, белье и прочее. За невыполнение — расстрел.
История Изабеллы Миркиной
«Ужас охватил сердца людей — не только тех, к кому непосредственно относился этот приказ, но и всех, в ком сохранилось человеческое чувство, — вспоминал Алексей Глаголев о событиях сентября сорок первого в Киеве. — Никто не знал, что ждет евреев, но ясно было: ничего доброго ждать не приходится. Одно уже назначение еврейского кладбища местом сбора и умолчание о том, брать ли с собой запас пищи, не предвещали ничего хорошего. Обреченные то впадали в отчаяние, то, как утопающие, хватались за соломинку, питая слабую надежду, что к еврейскому кладбищу будут поданы железнодорожные составы, на которых их увезут из города (…) Но верилось плохо, и эти сутки неизвестности были так мучительны и страшны, что во всех концах города стоял дикий предсмертный вопль ожидающих гибели людей».
Что делать? Как предотвратить готовящееся зло? К Алексею через общих знакомых обратилась Изабелла Наумовна, урожденная Миркина, дочь известного в Киеве зубного врача: «Спасите меня и моего ребенка!» Женщина надеялась, что он походатайствует за нее перед городским головой и засвидетельствует, что она замужем за русским. Глаголев тут же написал письмо, жена побежала с ним в городскую управу, но городской голова отрезал: «Ничего не могу сделать!» Немцы заявили, что украинские власти не вправе вмешиваться в еврейский вопрос.
«Лишившись последней надежды, — вспоминал Алексей, — Изабелла Наумовна бросилась догонять свою семью, чтобы разделить с ней общую участь, но ни отца, ни сестры, ни мачехи возле кладбища уже не оказалось (…) — в этот день и в последующие дни в Бабьем Яре были зверски расстреляны более 70 тыс. евреев (…) Говорят, что многие в ожидании своей участи сходили с ума. Некоторые предпочли наложить на себя руки. Многие стали искать убежища в церкви, умоляя священников крестить их вместе с детьми, и тем спасти от смерти (...) Некоторые действительно крестились, но это их не спасло...»
Был уже вечер, когда Изабелла Наумовна снова подошла к еврейскому кладбищу. Какая-то женщина окликнула ее: «Куда вы? Не ходите туда, вы не вернетесь!» Ближе к ночи, совершенно разбитая, она добралась до квартиры, где жили мать и сестра мужа. Но что делать дальше? В доме и дворник, и все жильцы знали, что она еврейка. Оставаться там значило погибнуть и погубить других.
Родственники Миркиной снова бросились к Глаголеву.
«Мы с женой не спали всю ночь, мучаясь и безрезультатно ища способ ее спасения, — писал Алексей в воспоминаниях. — Какие же мы христиане, если оттолкнем несчастную, с таким упованием простирающую к нам руки и умоляющую о помощи?
И вдруг жене моей пришла в голову отчаянная мысль — отдать Изабелле Наумовне свой паспорт и свидетельство о крещении и с этими документами отправить ее в село к знакомым крестьянам. Это было, конечно, очень страшно и трудноосуществимо. Понятно, какой опасности подвергалась моя жена, оставаясь без паспорта в такое тревожное время, когда немцы в каждом жителе Киева видели беглого еврея. Кроме того, на паспорт вместо фото моей жены надо было наклеить фото Изабеллы Наумовны из ее паспорта. Возможно ли это? Но я твердо надеялся, что Бог нам поможет. Так и случилось. К счастью, паспорт моей жены во время пожара у нас в доме был залит водой и пришел в такое состояние, что печать на нем расплылась. Это и дало возможность, подмочив фото Изабеллы Наумовны, наклеить ее на место прежнего.
Рано утром жена побежала разыскивать Изабеллу Наумовну, которую мы никогда в жизни не видели. Она нашла ее в кладовке под лестницей, замаскированную дровами, где та оплакивала гибель отца, сестры и мачехи и ежесекундно ждала такой же участи для себя и своей дочери. Можно себе представить, как она обрадовалась неожиданному приходу моей жены с документами».
Позже Татьяна чуть не поплатилась жизнью за свой отчаянный поступок: патруль потребовал у нее паспорт, хотел было отвести в гестапо, и Алексею едва удалось их упросить оставить жену в покое.
А новоявленная «Татьяна Павловна» мирно жила в 50 км от Киева в селе Злодиевка. Но месяца через полтора местные власти что-то заподозрили, стали наводить о ней справки, и она вернулась в Киев. Поздно вечером 29 ноября Миркина вновь явилась к Глаголевым:
«С этого момента она, а затем и ее десятилетняя дочь Ирочка поселились у нас под видом родственниц и в течение двух лет никуда от нас не уходили. Прятать их приходилось и у себя в квартире, и на церковной колокольне. Задача была трудная, так как надо было скрывать Изабеллу Наумовну не только как еврейку, но и как женщину, подлежавшую по возрасту отправке в Германию или мобилизации на работы, что было бы для нее гибелью, так как, во-первых, ее расстроенное здоровье не выдержало бы тяжелых работ, а во-вторых, там мог встретиться кто-нибудь из прежних знакомых и выдать ее, даже против своей воли.
Все это было нестерпимо тяжело и гнусно, и поневоле приходила в голову мысль о том, что тем евреям, которые беспрекословно подчинились приказу и были расстреляны немцами в первый день, еще повезло, так как они погибли сразу и шли на казнь, даже не зная, что их ожидает. Гораздо сильнее страдали те, кто, пережив утрату близких и страх ожидания смерти, все же были пойманы и расстреляны. А таких оказалось немало. Часто, даже намного позже 29 сентября, можно было встретить на улице извозчика, на котором везли, как ненужный хлам, ослабленных стариков-евреев или полумертвых от болезни и страха женщин и детей. Это отправляли еще недобитых евреев в Бабий Яр.
Мне известно, что в детские дома были посланы специальные комиссии для отбора еврейских детей, даже самых крохотных, для расстрела. Обреченными на смерть были обрезанные мальчики, так как тут уже при всем желании никакая администрация не могла скрыть их национальности.
Такие ужасы творили немцы с евреями в Украине, но это было только прелюдией, после которой в больших масштабах пострадало русское и украинское население оккупированных городов и сел».
Священство
В 1941 году Алексей Глаголев стал наконец священником. Для этого из Киева пришлосьдобираться пешком и на попутках сначала в Почаев, а оттуда — в Кременец, где его рукоположил епископ Вениамин (Новицкий). Вернувшись в Киев, отец Алексей служил в Покровской церкви, в храме Иоанна Воина.
Многие искали у него защиты. Дмитрий Лукич Пасичный умолял спасти его жену и тещу. В бумагах папы отец Алексей обнаружил старый бланк свидетельства о крещении, и Полину Давыдовну Шевелеву-Пасичную и ее мать Евгению Абрамовну под новыми именами поселили в церковных домах на Покровской улице. Там же нашла убежище жена подполковника советской армии Александра Дьячкова с шестью детьми. И таких случаев были десятки.
«Я так или иначе пытался их спасти, — рассказывал отец Алексей. — Вот почему в нашем маленьком и бедном храме оказалось такое огромное количество певчих, псаломщиков, сторожей, уборщиц, просфорниц и дворников, что их хватило бы на пять кафедральных соборов. К счастью, немцы мало разбирались в этом. А то мне бы не поздоровилось. Да и моему “штату” плохо бы пришлось, ведь справки о том, что данные лица находятся на службе, освобождали их от различных принудительных работ».
В апреле 1942 года, в день рождения Гитлера, отец Алексей отказался служить молебен о его здравии.
Перед освобождением
Нацисты быстро разочаровались в пользе для них Православной Церкви. Началась проверка представителей духовенства. В Киеве расстреляли двух священников — Александра Вишнякова и Павла Остренского. В Казанском храме Флоровского монастыря обнаружили раненых красноармейцев, которых прятали монахини. Солдат и монахинь убили.
В 1943-м отец Алексей служил в больничной церкви Покровского монастыря. Немцы объявили Подол «зоной, свободной от проживания». Всех жителей выселили. Но семья священника продолжала жить там нелегально и даже прятать людей сперва в Покровской церкви, потом — в Покровском монастыре.
В конце октября 1943-го во время облавы отца Алексея, приняв за еврея, схватили, жестоко избили и чуть не расстреляли. За него вступились монахини. Жизнь батюшки была спасена, но вскоре всю его семью арестовали и отправили во временный концлагерь. Матушку Татьяну с 15-летней дочерью Магдалиной и грудной Марией на руках погнали рыть окопы на окраинах города. А отца Алексея с сыном чуть не угнали в Германию.
Перед самым освобождением Киева чуть не погибла Магдалина. Нацисты «воспитывали» население на оккупированных территориях расстрелами: провинился один — убивают каждого десятого. Или пятого. Или третьего... Девушка оказалась в строю на том самом роковом месте. Как вдруг подошел какой-то офицер и велел ее отпустить. Почему? Неизвестно.
Семья отца Алексея Глаголева — и он сам, и жена, и дети, — чудом пережила войну.
После войны
По окончании войны отцу Алексею удалось избежать притеснений со стороны властей: в 1945 году он, по просьбе священноначалия, составил записку на имя председателя Совета народных комиссаров Украинской ССР Никиты Хрущева о том, как его семья спасала людей в годы оккупации. В 1990 году она была опубликована в журнале «Новый мир».
27 лет прожил священник в Киеве после войны. Всей семьей долгие годы ремонтировали Покровский храм, но не успели закончить ремонт, как в 1960 году церковь закрыли и отдали под склад.
Отца Алексея переводили с прихода на приход. Он ничего и никого не боялся и продолжал всем помогать. Очень много времени отдавал своим детям и внукам. «Мы ходили в церковь, как к дедушке на работу», — вспоминает внук отца Алексея Артем Пальян.
В конце жизни отец Алексей очень ослаб, перенес шесть тяжелых операций и скончался 22 января 1972 года.
А в 1992-м иерусалимский институт Яд Вашем назвал православного священника Алексея Глаголева, его жену Татьяну и их дочь Магдалину Праведниками народов мира. В 2001 году это звание было присвоено и сыну отца Алексея Николаю.
