Гражданская война, голод, начало преследования Церкви... Кто и как праздновал Пасху в одну из самых страшных эпох в истории нашей страны? Кто и зачем пытался сделать так, чтобы народ навсегда забыл о Воскресении?
Красный значит революционный
О том, как праздновалась Пасха в России в дореволюционные времена, можно судить хотя бы по классическому описанию Ивана Шмелева в знаменитом романе «Лето Господне». В полночь начинался праздничный перезвон на колокольне Ивана Великого, к нему подключались колокола храма Христа Спасителя, а затем «малиновый звон» разливался по всей Москве. По всей Москве звонили колокола — это была такая красота, которую сегодня даже не знаешь с чем сравнить!
Несколько дней продолжались широкие торжества с участием царской четы и других высокопоставленных чиновников. Все это делало праздник поистине всенародным.
Февральская революция 1917 года пришлась на Крестопоклонную неделю Великого поста. В эти дни в храмах пели тропарь: «Спаси, Господи, люди Твоя и благослови достояние Твое, победы благоверному императору нашему Николаю Александровичу на сопротивныя даруя, и Твое сохраняя Крестом Твоим жительство». Но, как только свершилась революция, Синод заменил эти слова на новые: «...Победы благоверному Временному правительству на сопротивныя даруя». Иногда это сокращалось до «благовременного правительства», что звучало довольно двусмысленно, но в атмосфере тогдашней эйфории это мало кто замечал.
Пасха в 1917 году выпала на 2 апреля по старому стилю (15 апреля по новому). Временное правительство всячески старалось отождествить революцию с пасхальным красным цветом — торжественным, праздничным. Не пройдет и года, и большевики станут противопоставлять революцию и Пасху, а вот Временное правительство пыталось воспользоваться Пасхальным торжеством, вписаться в него, сделать его «своим».
Этот же мотив нередко звучал и в проповедях. Священнослужители — например, архиепископ Омский Сильвестр (Ольшевский), архиепископ Пермский Андроник (Никольский), епископ Уфимский Андрей (Ухтомский) — критиковали не столько царский режим, сколько Синодальный период, когда Церковь оказалась встроена в систему институтов государственной власти. А особенно часто и недобрым словом поминали Григория Распутина. Этот, как тогда говорили, «лжестарец» был в общественном сознании фигурой более страшной, чем любые царские министры, он серьезно дискредитировал церковный авторитет. И в риторике некоторых проповедников Пасхальные торжества 1917 года иногда совмещались с освобождением от Распутина, с момента убийства которого не прошло еще и полугода.
Через год-два все уже было иначе.
«Эксплуататорский праздник»
В один из послепасхальных дней 1918 года, 22 мая, в Москве произошло чудо — в день памяти Николая Мирликийского на Никольской башне Кремля открылся его надвратный образ. После событий октября 1917 года, когда в Москве шли уличные бои и красная гвардия стреляла шрапнелью по Никольским воротам, эту икону называли еще «Никола расстрелянный». Она была сильно повреждена, и ее завесили красной материей — словно и нет ее. А в день памяти Николая Чудотворца материя разорвалась и лик святителя Николая приоткрылся — это событие описали многие свидетели и официально зафиксировала Патриаршая канцелярия. Многие восприняли это как Пасхальное чудо, стихийно организовался большой крестный ход от Никольской улицы до Красной площади. Новая большевистская власть ничего не смогла с этим поделать.
А вообще, и в 1918-м, и в 1919-м и даже в 1920 году перед советской властью стояло такое множество проблем, связанных с Гражданской войной, с голодом, с разрухой, что до запрета празднования Пасхи просто не доходили руки. Да и цели такой — запретить — не ставилось. Старались не «запрещать Пасху», а разъяснять «темным», как считалось, крестьянам и рабочим «подлинный», «эксплуататорский» смысл этого праздника.
Главным идеологом борьбы с религией был сам Ленин. И ставку он делал именно на агитационно-пропагандистскую работу. Если религию просто запретить, то это, наоборот, привлечет к ней интерес, считал он, тем более что русский человек традиционно склонен сочувствовать тем, кого притесняют. Поэтому Ленин призывал не давить на верующих и не создавать церковникам ореол гонимых, а показывать, что Церковь не заслуживает жалости, что вся религиозная деятельность — не что иное, как одурманивание народа. Надо сделать все для того, чтобы люди сами перестали ходить в храм, считал Ленин.
Наиболее деятельными его помощниками по части агитационной работы были нарком просвещения Анатолий Луначарский, председатель ВЦИК Михаил Калинин, председатель Главполитпросвета Надежда Крупская.
Очень показательны советские плакаты времен Гражданской войны. Там всюду изображены (в разных сочетаниях) четыре главных классовых врага трудящегося народа: капиталист, царский генерал, помещик (как вариант — кулак) и непременно — поп.
Пасхальная страда агитатора
Партийные печатные органы того времени — газеты «Правда», «Известия» —внушали читателям, что Церковь — это крупный собственник, изымающий у населения доходы под видом платы за участие в таинствах, за требы. Писали, что Церковь пользуется невежеством простых людей, а на самом деле ничем не отличается от прочих эксплуататоров трудящихся.
Но газеты были рабочим инструментом прежде всего для самих агитаторов и пропагандистов: ведь огромная часть населения Советской России была попросту неграмотной (по данным переписи 1920 года, которая проводилась лишь в отдельных частых страны, читать не умели 44,1% опрошенных). Агитаторы изучали пропагандистские материалы, потом ехали по деревням и устраивали там собрания и митинги, а после отчитывались перед местными партийными ячейками о том, сколько мест они объехали и сколько было народу. Чем ближе была Пасха, тем активнее работали пропагандисты.
В партийных сводках за апрель 1919 года (а Пасха в тот год была 21 апреля) — сотни сообщений об отправке в разные села и города агитаторов и пропагандистов. Они направлялись туда с поручением разъяснять людям «ошибочность» праздника Пасхи, показывать разные научные опыты, химические эксперименты и т. п., чтобы народ отказывался от «дремучих» верований в Воскресение Христово и усваивал новые, советские традиции.
Время от времени о Пасхе вспоминали даже красноармейцы — случалось, что на Страстной или Пасхальной седмице кто-то из них заходил в храм поставить свечку. О таких случаях предписывалось немедленно доносить комиссарам, которые следили за морально-нравственным обликом солдат. Какая Пасха, когда красные командиры запрещали бойцам даже носить нательные кресты! Известны случаи, когда красноармеец попадал в плен — например, к Врангелю, и тот предписывал выдать ему нательный крест!
Это был разительный контраст с традициями царской армии, где на Пасху все солдаты и офицеры христосовались друг с другом, получали куличи и яйца, а некоторые воинские части объезжал и лично поздравлял сам император.
Первомай вместо Пасхи
В 1919 году сразу за Пасхой следовал Первомай — международный день трудящихся, праздник, который российские революционеры переняли в свое время от социал-демократических движений США. Его-то и попытались большевики предложить народу в качестве альтернативы Пасхи.
Любопытно, что еще в начале 1900-х годов, когда лидеры революционных движений собирали рабочих на нелегальные тогда «маëвки», они часто маскировали их под Пасхальные гуляния. Тем более, что происходили они, как правило, в один из послепасхальных воскресных дней.
Официально Первомай впервые отпраздновали в мае 1917 года, еще при Временном правительстве. Это был единственный раз, когда два праздника — Пасху и Первомай — попытались отождествить. У большевиков стратегия была уже иной — переключать внимание людей с Пасхи на Первомай.
Такая политика принесла свои плоды, хотя и не сразу.
В 1918-1919 годах количество прихожан в храмах даже увеличилось! Многие из тех, кто давно не захаживал в церковь, теперь стали ходить. Жизнь становилась все более тяжелой и опасной: к голоду, репрессиям, катастрофам на железных дорогах добавилась еще братоубийственная гражданская война — и люди пошли в храмы, следуя естественному душевному порыву.
Но атеистическая пропаганда влияла на молодежь, еще не очень устойчивую в своих представлениях и взглядах. Значительная часть молодежи держалась левых настроений и легко верила, что все происходящее в храмах — это ложь и обман. На них-то в основном и была рассчитана агитация.
Пасха без колокольного звона
Совсем без запретов, впрочем, дело не обошлось. Со временем власти стали ограничивать и даже запрещать колокольный звон, крестные ходы и другие формы Пасхальных торжеств.
В 1918 году был запрещен набатный звон под предлогом того, что с его помощью священники могут подавать сигналы белогвардейцам или созывать народ на восстания против советской власти. В это время власти уже в массовом порядке закрывали храмы, территории и здания которых были объявлены собственностью местных советов. Нарастали репрессии в отношении священников. В этих условиях они уже и сами опасались привлекать внимание к храму колокольным звоном или крестными ходами. Даже обращаться к прихожанам с проповедью становилось все более рискованным делом...
С 1918-1919 годов массовый характер приобрела кампания по вскрытию мощей. Пик ее пришелся как раз на весну 1919 года и оказался «приурочен» к Пасхе. Власть старалась принизить значение «праздника праздников», показать бессмысленность веры в воскресение мертвых.
Однако плоды этой политики оказались противоречивыми. Например, из отчета о вскрытии мощей преподобного Александра Свирского видно, что люди, присутствовавшие во время вскрытия, в массовом порядке подходили и прикладывались к мощам — эффект получился прямо противоположный задуманному! Нечто подобное произошло и при вскрытии мощей преподобного Сергия Радонежского в Троице-Сергиевой Лавре.
И все же со временем Пасхальные торжества становились все более и более «камерными». Постепенно Пасха превращалась в событие внутренней жизни конкретного прихода, изолированное от внешнего мира. А это вполне соответствовало стремлению властей к тому, чтобы церковная жизнь была отделена от жизни общества и страны. Мало-помалу большинство стало считать, что Пасха — это праздник из прошлого. А молодежь все чаще предпочитала Первомай — тем более, что к нему не нужно было как-то специально готовиться, поститься и ходить на исповедь.
«Христос Воскрес — и Россия воскреснет»
Совершенно противоположная ситуация складывалась на тех территориях, которые контролировались белым движением, — в некоторых южных губерниях, в Сибири, на Дальнем Востоке. Там Пасха воспринималась не просто как «праздников праздник», а как знак скорого возрождения России. Торжество наполнялось новым смыслом: «Христос Воскрес — и Россия воскреснет!» С такими заголовками выходили газеты, издававшиеся на этих территориях. Они сообщали, как на фронт бойцам доставляют пасхальные подарки, как перечисляют пожертвования для победы белых армий. Белые власти поощряли широкие крестные ходы, по масштабам зачастую превосходившие те, что совершались до революции. Люди, сохранившие верность православию, воспринимали каждую Пасху как залог того, что Россия должна возродиться. Один из таких многотысячных крестных ходов прошел в Омске, который в 1919 году стал «белой столицей». В нем принимало участие не только все духовенство омских храмов, но и министры колчаковского правительства и сам адмирал Колчак.
Конечно, и белое движение было разнородным. Митрополит Вениамин (Федченков) описывал неприглядные стороны жизни белого казачества — пьянство, разгул. Но те же самые казаки устраивали крестные ходы, освящали оружие, заложили храм в Новочеркасске. В разных ситуациях одни и те же люди часто вели себя абсолютно по-разному. Они поступали по пословице «Что имеем, не храним, а потерявши, плачем».
В «Хождениях по мукам» Алексея Толстого есть характерный эпизод: войска Деникина возвращаются на Дон после второго кубанского похода, застают Пасху — и что же? Весь штаб, все генералы и офицеры без исключения собираются в храме и участвуют в пасхальном богослужении.
С особым чувством праздновали Пасху и в эмиграции. Даже эсеры и меньшевики, люди крайне левых взглядов, оказавшись на чужой земле, начинали воспринимать Пасху как свой праздник. Вспомним судьбы матери Марии (Скобцовой) или Ильи Фундаминского, бывших эсеров, ставших в эмиграции активными деятелями Православной Церкви, участвовавших в движении Сопротивления и причисленных некоторыми Церквами к лику святых.
Особым смыслом наполнялись и дни памяти святых — таких, например, как Сергий Радонежский или Александр Невский, храмы в честь которых были в Париже. Выходцы из белогвардейских частей привычно праздновали дни святых покровителей их полков — Георгия Победоносца, Николая Чудотворца.
А Пасха была праздником всеобщим, она объединяла всю эмиграцию, всех русских людей и воссоединяла их с родиной, на которую они рассчитывали вернуться. Они заказывали в типографиях в огромном количестве специальные пасхальные открытки с российскими пейзажами, видами московского Кремля, изображениями православных храмов, памятника Минину и Пожарскому... Обложки апрельских номеров военного журнала «Часовой», который с 1929 года издавался в Париже, а затем в Брюсселе, традиционно несли образы «воскресающей России».
Впоследствии Запад принял еще несколько волн русской эмиграции. Но именно для эмигрантов, покинувших Россию в первые годы советской власти и заставших еще дореволюционную жизнь, Пасха стала символом грядущего и, увы, нескорого возрождения их родины.
На заставке: фрагмент картины Бориса Кустодиева "Большевик", 1920
