Библия — это такая книга, что если бы мы могли прочитывать ее ежедневно целиком, мы бы каждый день читали несколько иную книгу. Однако дело не в ней, дело в нас: читая Писание, мы немного меняемся, так что точнее было бы сказать, что в таком случае Книгу книг ежедневно читал бы другой человек. Попробуем еще раз прочесть хорошо известные эпизоды: вдруг мы сможем взглянуть на них по-новому?
О том, как первоверховный Апостол трижды отрекся от Спасителя, а потом плакал горько, известно очень широко и во всех мельчайших подробностях; об этом говорится не только в Евангелии от Матфея (Мф. 26:69–75), но и в Евангелиях от Марка (Мк. 14), от Луки (Лк. 22) и от Иоанна (Ин. 18). Так же хорошо известно то, что Христос предрек это предательство, точно указав срок: прежде чем пропоет петух, то есть еще до наступления следующего дня после того, как Петр исповедовал свою бесконечную верность. Существует вполне разумное объяснение предательства Петра: уж очень самонадеянно он «прогнозировал» свою верность на фоне грядущего всеобщего отречения, почему и было попущено ему искуситься.
Но представляется полезным рассмотреть еще один эпизод между словами Христа и отречением Петра: несостоявшуюся из-за запрета Спасителя схватку в Гефсимании (Мф. 26:51–54; Мк. 14:47, где опущены слова Христа; Лк. 22:50–51; Ин. 18:10–11).
Петр действительно был верным учеником; он первым исповедовал Иисуса Христом, Мессией, Сыном Божиим (см. Мф 16:16), он был в числе тех троих, перед которыми Христос преобразился на Фаворе (а они были избраны видеть славу Божию), он был тверд в своем решении следовать за Христом, чего бы это ему ни стоило. И он считал, что защитит Господа надежнее всего — силой оружия.
И в этом он получил от Учителя отповедь; мало того: его вооруженное выступление оказалось почти что смехотворным — он отсек ухо рабу первосвященника. Ухо было исцелено Христом, а Петр... наверное, растерялся. Настроившись на жестокую битву, собираясь пожертвовать жизнью, он оказался неготовым к реальному течению событий, в котором требовалось иное мужество, явленное Иоанном: сопровождать Спасителя на Его крестном пути.
Христиане никогда не поддерживали идеи о невозможности применения силы, не поддерживают ее и теперь. Просто нам преподаны и другие «методы» борьбы со злом.
Сейчас немало говорится о том, что юноши-христиане должны уметь оказать поддержку слабым, которым грозит грубое насилие, да и за себя постоять иногда не мешает. Это, безусловно, правильно и справедливо, но вряд ли полезно закреплять такую реакцию, доводя ее до уровня рефлекса. Тем менее полезно абсолютизировать такой способ противостояния. Если человек успешно применил силу, у него возникает соблазн применять ее и дальше; для многих это — простое решение. Для многих — но не для всех; вспомним «сентиментального боксера» у Высоцкого: Бить человека по лицу / Я с детства не могу. И так ли уж нужно в нашем мире, исполненном жестокости, эту жестокость умножать? При этом хорошо бы подумать над тем, что из нашего обихода практически исчезло понятие доблести, да так основательно, что современный человек не совсем ясно представляет, что это такое. Однако интуитивно понятно, что доблесть — это добродетель, что это в высшей степени положительное мужское качество (нельзя сказать доблестная невеста или доблестная мать). Вернуть этому понятию его ценностное и смысловое содержание — неплохая задача для христианских философов, апологетов и воспитателей.
…У Льюиса в «Письмах Баламута» говорится о том, что враг рода человеческого всегда старается отвратить людей от того, что было бы им действительно полезно: во времена упадка культуры он внушает насмешки над «слабаками», «очкариками», «зубрилами» и т. д., если же воцаряется всеобщая дряблость, духовная и телесная, то издеваться по его наущению начинают уже над людьми сильными, мужественными, благочестивыми и честными. Трудно сказать, какие у нас нынче времена (ясно только, что мультикультуральные), но следует твердо помнить: мы — народ Божий, царственное священство (см. 1Пет. 2:9), и наш путь должен быть царским путем, следованием за Господом и Его праведными, а не шараханьем от обочины к обочине (а если честно, то от канавы к канаве).
