Наверняка найдется кто-нибудь, кто с негодованием воскликнет: «Ну разве это христианская точка зрения! Мы хорошо знаем, что за смертью следует воскресение, так что ничего страшного, да и к тому же трагедия — это вообще из театра и тем самым недостойно христиан».
Однако опыт человечества, в том числе и человечества, просвещенного светом Евангелия, в том числе и ныне живущих нас и наших ближних, показывает, что смерть — это очень серьезно и страшно. И смертные муки — это всерьез; это боль, которую нельзя вынести, оставшись в живых. И трудно душе расстаться с телом. И страшно впасть в руки Бога живого (Евр 10:31), о чем еще необходимо будет сказать. Пожалуй, христианину, лишенному твердой веры и упования (увы, это нередко бывает), умирать труднее, чем атеисту, придерживающемуся своих воззрений. Правда, что мы знаем о последних минутах и даже секундах человеческой жизни?
Те, кому выпало присутствовать при исходе души из тела, знают, что некая тайна скрывает сам момент перехода — да так, что и гадательно об этом рассуждать не следует.
Мы ведь недаром молимся о христианской кончине, безболезненной, непостыдной, мирной, и недаром отмечаем, что таковой удостаиваются праведники. Задумывались бы о смертном часе (есть ведь и молитвенные слова о даровании памяти смертной) — усерднее бы молились.
А что касается того, что трагедия — это из театра, то не на пустом же месте. Люди смотрят трагедии, сопереживают, плачут — ради утешения, ради смягчения чувства трагичности бытия. В свое время Аристотель создал понятие катарсиса, очищения, которое испытывают люди, посмотревшие правильно написанную трагедию. А правильная — это та, которая и вызывает катарсис; в этом смысле современные боевики с морями крови и горами трупов — не что иное как профанация темы смерти, способная лишь притупить, заглушить, исказить человеческое ее переживание. Да,нам даровано утешаться в молитве, но бесспорно и то, что утешение нам необходимо. И даже если принять во внимание, что для почившего смерть означает новую, лучшую жизнь, для близких это тем не менее утрата. А для дела, которому покойный служил, его смерть может оказаться гибельной.
...Тема трагичности бытия с особой силой звучит в Евангелии от Луки. Рассмотрим соответствующее место (главы 12–13). После череды притч, завершающихся притчей о том, что кому много вверено, с того больше взыщут (Лк 12:48), — в совокупности их можно определить как притчи об ответственности — Господь с силой восклицает (ст. 49–50): Огонь пришел Я низвести на землю, и как желал бы, чтобы он уже возгорелся! Крещением должен Я креститься; и как Я томлюсь, пока сие совершится! Огонь здесь — очищающая благодать Нового Завета, — но огонь устрашает, и это находит отклик в другом месте новозаветного Писания: Страшно впасть в руки Бога живого! (Евр 10:31). Уже сам глагол впасть несет в себе представление об опасности: впадают в грех, в искушение, в погибель — и в руки Господа.
А вот Христос, говоря, что желает, чтобы возгорелся огонь, что Он томится, пока не свершится Его крещение (а свершится оно на Кресте), являет полноту мужества. Однако страшная сила смертных мук такова, что и Сам Господь, совершенный Бог — но и совершенный человек — молится о том, чтобы чаша сия по возможности была отвращена от Него; и молится в смертном ужасе, до кровавого пота, трижды приступая к этой молитве (об этой троекратной молитве и сказано трижды — см. Мф 26:38-44; Мк 14:33-41; Лк 22:41-44). Так что боюсь, что «оптимистическое» отношение к смерти является попыткой умаления того подвига, который предпринял Взявший на Себя грехи мира - нашего ради спасения.
А в начале 13-й главы Спасителю рассказывают о галилеянах, кровь которых Пилат смешал с жертвами их. В ответ Он напоминает о тех людях, которые погибли, когда обрушилась башня Силоамская (их было 18), и утверждает, что они вовсе не были грешнее прочих в Иерусалиме, но такая внезапная смерть (ее принято называть трагической кончиной) может постигнуть всякого, кто не покаялся.
Давайте рассмотрим: обещает ли Христос тем, кто покаялся, гарантию земного бессмертия? Представляется, что скорее Он предостерегает от смерти без покаяния, поскольку она может самым трагическим образом сказаться на посмертной участи, от того, что в высокой поэзии православной молитвы называется уснуть в смерть.
В христианской культуре принято различать, покаялся ли человек перед смертью (это и называлось христианской кончиной) или же не успел; за таких следует молиться сугубо. В «Божественной комедии», выстроенной чрезвычайно искусно, так что круги ада имеют некоторые параллели в кругах чистилища и даже рая, противопоставляются два наемника-кондотьера. Оба вели довольно-таки неправедный, мягко говоря, образ жизни и оба нашли смерть в бою, но один из них — в аду, а другой, воскликнувший в минуту смерти «Господи, помилуй» — в чистилище. Да что кондотьеры, когда пример благотворности предсмертного покаяния являет нам благоразумный разбойник (см. Лк 23:40-43). И поскольку покаяние его было полным, то попал он в рай. А в русском обиходе одной из самых страшных клятв было: «да чтоб мне умереть без покаяния!». А что теперь? А теперь чрезвычайно ценится смерть внезапная (церк.-слав. наглая) — именно за то, что дает возможность избежать покаянных мыслей.
Да даже если и не внезапная... Знаю я страшный случай, когда от неизлечимой болезни умирал старый врач, и прекрасно знал, что умирает, и просил позвать священника. Дочь же его, немолодая женщина и тоже врач, отказалась звать батюшку, мотивировав это тем, что больной потеряет стимул бороться за жизнь и скорее умрет.
Чего только не выдумывают люди, чтобы уклониться от лицезрения правды! А правда — это не только то, что Господь создал мир и управляет им, но и то, что всякий человек на пути к Нему должен взглянуть в лицо смерти. И сделать это мужественно. А мужество дает Бог, с Которым надлежит встретиться в последнем
Таинстве на земле — с надеждой встретиться с Ним на Небе. Он не отменяет страшного перехода (дерзну предположить, что потому, что желает конечного возрастания души) — Он укрепляет человека в вере и надежде.
Точно так же, как Его Самого укреплял Ангел в Гефсиманском саду (см. Лк 22:43).
На заставке: Джованни Беллини. Моление о Чаше (The Agony in the Garden). Национальная лондонская галерея, 1460-5.
