«Мы пробивались к церкви через кордон милиции»: священники о том, как они в первый раз оказались в храме

Из ярого коммуниста и милиционера — в священники

Иерей Александр Никитенко, настоятель церкви Рождества Христова в Нижнем Чове, Сыктывкар

В детстве, когда мне было 5 лет, мы с мамой ходили в храм возле дома, молились перед сном… Потом, в 14, я помню, как сносили этот храм (жили мы на Украине), разрывали могилы священников и перезахоранивали их, чтобы на месте храма построить школу. Повзрослев и вернувшись из армии, я сознательно надел на себя крестик, хотя был комсомольцем, но сосед-коммунист сорвал его с моей шеи и кинул за забор. Долго я искал свой крестик, но так и не нашел…

В 1979 году, когда я учился в школе милиции в Великом Новгороде, я случайно зашел в Софийский собор — причем он тогда еще был музеем. Меня поразило само здание, архитектура, величие… Но к тому времени я уже отошел от веры.

Я стал атеистом, а религия моя — коммунизм. Когда мама и теща моих детей хотели крестить, я кричал, что убью того, кто решится это сделать. Но не прошло и трех лет, как заболел так, что чуть сам не застрелился от боли… Пошел к врачам, а те оказались бессильны мне помочь. «И что же мне делать?!» — спрашиваю я. Один из врачей тут же, в кабинете, дал мне Библию и сказал переписать на листочек «Отче наш». Я стал молиться как мог — по десять раз перечитывал эту молитву. Постился — не ел почти ничего, похудел на 20 килограмм! Хотите верьте, хотите нет, но мне помогло! Я выздоровел… и сразу же решил детей крестить.

Желание зайти в храм у меня появилось примерно в то же время — лет тридцать назад. Ехали мы с друзьями-милиционерами на рыбалку и проезжали мимо Свято-Вознесенского храма в селе Иб республики Коми. Не знаю почему, но захотелось мне в этот храм попасть. Встретила нас на пороге матушка, а потом она и батюшку позвала. И так мне понравилось это место, так было тепло и хорошо, так задушевно и по-доброму разговаривали они с нами, что этот момент особенно отложился в моем сердце. Но в Церковь я все же тогда не пришел.

Лишь через три года я купил крестик себе и жене. Помню, говорю своему другу-милиционеру, что хочу снова в тот храм съездить, — мы и поехали. Попали туда на Крещение Господне, на ночную службу. Помогали тому батюшке воду носить — вот что еще запомнилось. На той службе, где-то в двенадцать часов ночи, я сам себе во второй раз надел крестик — и с тех пор не снимаю его.

Когда я вышел на пенсию в 1998 году, меня избрали председателем (я уже был в майорских погонах) одного из наших приходов. Позже познакомился с матушкой Серафимой, а через нее судьба свела с епископом. Он благословил меня стать священником… Я отказывался шесть раз, но, когда почувствовал, что снова начинаю заболевать, согласился. Так я двадцать лет был милиционером, а сегодня уже двадцать лет как священник…

Я думал, что в церкви — только темные люди

Протоиерей Антоний Волков, настоятель храма в честь иконы Божией Матери «Казанская» в селе Богородское Воскресенского района Нижегородской области

Впервые в православном храме я оказался в возрасте лет пяти-шести. Это была поездка в Загорск (так тогда назывался Сергиев Посад). Время было советское, как теперь говорят, период «позднего застоя». Родители мои тоже были обычными советскими людьми, в Бога не верили, и в Загорск поехали, естественно, не для паломничества, а на экскурсию. Ну и взяли меня с собой.

О Церкви я тогда не знал почти ничего, священников никогда не видел, из рассказов знал, что они обманывают людей, заставляя «молиться Богу, которого на самом деле не существует».

Из той поездки в Загорск я практически ничего не помню, кроме первого в моей жизни посещения действующей церкви. Главное, что поразило и удивило меня, — это особенный запах, какого я нигде больше не слышал. Сейчас бы я его назвал благодатным, но тогда я таких слов не знал.

В глубине церкви было довольно много людей, и среди них несколько женщин в черной одежде и накидках. Мне сказали, что это монахини, что они, так же как и священники, работают в церкви. Очень красиво пел хор. «Господи, поми-и-иилуй!» — странные и незнакомые слова. Собственно, в церковь мы пришли послушать, как поет церковный хор, так мама сказала: это можно, это же музыка, искусство, как орган в Домском соборе в Риге, мы летом еще ходили на концерт, когда ездили отдыхать.

Здесь я впервые увидел настоящего священника. Помню, он посмотрел на меня сверху вниз умными добрыми глазами, и я даже не испугался.

Странно, но в церкви я не увидел тех глупых, запуганных людей, которых думал здесь встретить. Наоборот, казалось, что все здесь посвящены в какую-то тайну, о которой я понятия не имел.

Потом была жизнь, в которой не было почти ничего, связанного с верой и Церковью. Но эта тема всё же появлялась вместе с тем самым необъяснимым ощущением благодати, испытанным мною тогда, в самый мой первый раз в храме. Чаще всего это было связано с музыкой. Например, в начале восьмидесятых мне довелось участвовать в настоящем Рождественском вертепе, разыгранном в самом центре Москвы в 1982 (!) году. Это была премьера знаменитого оперного спектакля «Ростовское действо» Московского Камерного музыкального театра, поставленного на древние тексты св. Дмитрия Ростовского. «Христос рождается, славите! И со небес сходит, срящите!» (первые строки канона на Рождество Христово) — пели мы, простые советские школьники, вряд ли задумываясь о том, что это слова из настоящего православного богослужения: это же искусство, музыка, это можно.

С того дня прошло больше сорока лет, и сейчас я вижу, как Промысл Божий вел меня в Церковь: ненавязчиво, исподволь, всегда оставляя за мной свободу выбора. И я знаю, что именно в тот благословенный вечер, в таинственном полумраке православного храма Господь впервые невидимо коснулся моего сердца.

Как я стал священником

Игумен Серафим Ляхов, клирик кафедрального Воскресенско-Германовского собора города Ульяновска, духовник Ульяновского института гражданской авиации, помощник руководителя епархиального отдела по взаимодействию с Вооруженными силами

Мог ли я, будучи мальчишкой, родившись в рабочей семье железнодорожников, предположить, что стану когда-то священником? Конечно, нет. Будучи школьником, я мечтал стать машинистом тепловоза, водить поезда, как когда-то и мой дед, который брал меня с собой в кабину машиниста, а все мои школьные учителя в один голос говорили, что видят во мне будущего инженера.

Но вот не сложилось. Не стал машинистом, не стал инженером. Отец рано ушел из жизни, и поскольку у меня была еще и младшая сестра, пошел помогать матери, зарабатывать на жизнь. Устроился на мебельную фабрику, потому что только туда можно было пойти работать несовершеннолетнему, и то по знакомству. Десятый класс я заканчивал в железнодорожной очно-заочной школе рабочей молодежи, были в советское время такие. Потом уже закончил ПТУ, поступил учиться в Загорский кинотехникум Госкино РСФСР, ныне филиал ВГИКа.

Никогда не забуду, как впервые приехал в Загорск, ныне Сергиев Посад, и как завороженный полчаса стоял и смотрел на блистающие на солнце золотые купола Лавры. Такое же в Ульяновске тогда невозможно было увидеть, было только два небольших храма — Неопалимой Купины и Воскресенский на старом кладбище. А тут такая красота и величие!

В свободное от учебы время, по вечерам и воскресным дням я бегал на богослужения в храмы Лавры. Конечно, надо мной подтрунивали мои сокурсники, что я вместо дискотек и кино хожу молиться в церковь. А завуч по воспитательной работе, узнав об этом, говорила мне: «Ну что ты, как старый дед, ходишь в Лавру? Ты у нас висишь на доске почета, у тебя неплохие данные. Надо идти дальше по кинематографической линии. Все равно ты никогда не станешь священником и никогда не поступишь в семинарию. Что же зря на церковь время тратить?»

Но почему-то душой меня тянуло в Лавру. А тут как раз наступил 1988 год, празднование 1000-летия крещения Руси, и уже спокойно, без всякого осуждения можно было ходить и молиться. Это стало даже модным — ходить на Пасху в храм. Вскоре меня уже узнавали некоторые священники Лавры и приглашали меня на клирос и даже в алтарь Трапезного храма, помогать читать записки о здравии и упокоении.

И вот однажды я пришел в первый раз на исповедь. А там, по причине большого скопления прихожан, исповедовало сразу несколько священников, и я — не знаю почему — подошел к самому старому из них. Спросил его, как мне избавиться от навязчивых мыслей стать священником, ведь я же толком не знаю никаких молитв, да и в службе ничего не понимаю. Он, выслушав меня и расспросив, откуда я родом, сказал мне: «Вот сейчас как раз епископом в Ульяновск назначили Прокла, ты закончишь свой кинотехникум и приедешь домой, познакомишься с ним, он тебя рукоположит и ты станешь нашим собратом».

Я тогда стоял и думал про себя: что это он мне такое сказал? Какой Прокл, как я с ним познакомлюсь, каким стану собратом? Наверное, этот старый священник спутал меня с кем-то? Сейчас, конечно, я очень сожалею, что не узнал имя батюшки, слова которого сбылись точь-в-точь! Я вернулся на малую Родину, пришел к владыке Проклу, познакомился, и вскоре он рукоположил меня в священники.

Мама мне рассказывала, что, когда я родился, ей часто снился один и тот же сон: за ней ходит высокий чёрный священник. Она жаловалась моей бабушке, а та говорила — это к терпению, мол, церковь всегда сниться к терпению. Вот так раньше думали. Потом же мама сказала мне, что это, видимо, я ей снился.

Милиция преградила нам путь в храм. Но случилось чудо

Священник Филипп Ильяшенко, проректор по социальной и миссионерской работе Православного Свято-Тихоновского гуманитарного университета (ПСТГУ), кандидат исторических наук, г. Москва

Первое яркое посещение храма, которое мне запомнилось на всю жизнь, было на Пасху. Мне тогда было лет 5-7, родители впервые решили взять нас, старших детей, сестру и меня, на ночную службу. Мы поехали к нашему семейному духовнику на другой конец города. Надо сказать, что мероприятие это по тем временам — начало 80-х — было достаточно экстремальным. Милицейские кордоны отрезали путь тем, кто собирается именно с детьми, под предлогом того, что дети должны быть ночью дома. Взрослые собирались и проходили группой, внутри которой прятали детей так, что не было заметно со стороны. Но в тот раз мы опаздывали, поэтому оказались вчетвером перед шеренгой милиционеров, стоявших плечом к плечу. Тогда не было железных ограждений, привычных нам сегодня, и тем более рамок металлоискателей. Милиционеры стояли плотной стеной, и мы шли вдоль этой живой цепочки, в конце которой был старший, начальник, отказавшийся нас пропустить.

Отчетливо помню мое детское радостное возбуждение ночным путешествием и ожидание чуда, которого, казалось, не произошло. Ночь, долгий путь, надежда на пасхальное посещение храма — и вдруг милиционеры, которые смыкаются плечом к плечу, пока мы идем вдоль их ряда, закрывая просвет и надежду. И попытка папы убедить и уговорить начальника заканчивается неудачей. Но вдруг выходит наш духовник, говорит начальнику, что «этих надо пропустить» и мы оказываемся на пасхальном торжестве.

Вскоре уже поют «Воскресение Христово видевше», мы идем со священниками вокруг храма, а затем — легчайшая пасхальная литургия. Как батюшка потом рассказывал, он, уже полностью готовый, в облачении, стоя в алтаре перед заутреней, вдруг понял, что «надо выйти на улицу. Снял с себя фелонь, накинул сверху рясу и вышел прямо к нам.

Безусловно, я это запомнил на всю жизнь — первое посещение храма на Пасху как очевидное чудо. Почему наш духовник вдруг решил выйти на улицу из храма? Почему направился прямо к нам? Не было же тогда никаких телефонов, мы не должны были предупреждать о своем приезде, да и как ему было узнать или проверить, будучи в алтаре, в храме мы или нет?

Моя вера началась… на кладбище

Иеромонах Димитрий (Першин), заместитель председателя Братства православных следопытов, главный редактор телекомпании «Сретение», клирик Крутицкого Патриаршего подворья г. Москвы

Впервые чувство, которое можно было бы назвать религиозным, возникло у меня, когда мне было около двух-трех лет. Как ни странно, появилось это чувство не в храме, а… на кладбище. Видимо, уже в таком возрасте меня подспудно волновал вопрос: «Куда мы уходим после смерти?»

Помню и сейчас эту картину: Пасха, почти на каждой могилке — конфеты, какие-то сладости. Я брожу по дорожкам, разглядываю могильные плиты и думаю о наличии связи между живыми и умершими. Эта связь, похоже, была очевидна тем, кто принес сюда эти угощения.

Конечно, в детстве я бывал и в храме. Это было в Можайске —храм пророка Илии на берегу Москвы-реки. Служил в нем протоиерей Борис Пономарев — с ним была дружна моя бабушка. Она и водила меня в храм, правда, случалось это редко — лишь в те дни, когда родители возвращались в Москву, доверив меня ей.

В храме меня всегда поражала особая тишина, свечки, а точнее, открытый огонь. От него можно было зажигать свою свечу самому. Ангелы в росписях прошлого века, обращенные ликами к нам, различались количеством крыльев.

Как же то чувство, которое я испытал на Пасху на кладбище, соотнести с храмом, где совершались длинные и непонятные богослужения? С домом, осененным ликом Спасителя и Богородицы? Ответа у меня не было, да я его и не искал. Просто было понимание того, что это все единое целое, что так и должно быть. В будущем все объяснится, а сейчас это неважно, потому что Бог есть Бог и Он знает, как все управить.

Впоследствии что бы я ни делал, какой бы образ жизни ни вел, как бы ни уходил в свои заботы, но ни на минуту меня не оставляло фоновое ощущение того, что где-то там есть Бог и на Него можно положиться. С Ним надежно.

Подготовили Анастасия Бавинова, Светлана Гаджинская, Владимир Басенков