МУДРОСТЬ ПРОСТОТЫ

В 1966 году в разрушенный до основания страшным землетрясением Ташкент ехала, кажется, вся страна. Со всех уголков Союза тянулись эшелоны со стройматериалами, шли поезда со специалистами всех областей. Восстановить самый большой в Центральной Азии город своим долгом считал каждый.

Тогда же молодой художник, выпускник скульптурного отделения Калининского художественного училища Сергей Трошин и приехал в Ташкент. Талантливый, полный идей и готовый к свершениям, он приехал «завоевывать» город. «Для меня Ташкент был моим Парижем, — вспоминает Трошин. — За одну ночь я нарисовал эскиз монументальной скульптурной композиции на тему Октябрьской революции, ставший настенным рельефом на улице Шота Руставели».

Впрочем, художник по призванию, Трошин вдохновлялся в работе идеей героизации не столько советской истории (это было скорее госзаказом), сколько истории России, возможностью свои мысли, чувства и талант облечь в материальную форму. Он перепробовал все смежные специальности: скульптора, реставратора, художника-иллюстратора, работал на комбинате прикладного искусства московского отделения художественного фонда. 17 лет как медальер разрабатывал эскизы к мелкой пластике, резал из камня и гипса, лил из бронзы медали. И наравне с темами: «Открытие Антарктиды», «История морского флота России», портретными сериями — «Союз-Аполлон», «Полководцы России», появлялись значки-плакетки «Стражи Москвы»: Андроников, Донской, Новодевичий, Андреевский и Даниловский монастыри, или медаль с изображением храма Христа Спасителя. И это в 1983 году! Время, когда на месте храма еще плескались волны бассейна «Москва». В 1985 году сделана медаль «Высоко-Петровский монастырь», где в окружении храмов монастырского комплекса стоит митрополит Петр.

Питер. Крюков канал. Пастель. Темпера. 1980 г.

70-е годы XX века для нашей страны были бурными: восстановление городов, стройки века, покорение горных вершин и северных широт, турпоходы — все это было «позитивной» частью советской действительности и вполне естественной ее потребностью. После Ташкента Трошин и его друзья-художники продолжили свои турпоездки — правда, это были уже поездки по святым местам.

«Мы не уезжали в паломничество, никто об этом не думал. Наши поездки имели одну цель: потрудиться, помочь в восстановлении храмов», — рассказывает Сергей Алексеевич. А что, собственно, еще было реставрировать и восстанавливать художникам в СССР, как не храмы? Реставрация многих памятников культуры, не принадлежавших Церкви, была поставлена на высоком уровне и шла под контролем государства, как было, например, с Соловецким монастырем, который с 1961 года восстанавливался учреждениями культуры в качестве музея-заповедника. Но еще чаще восстановление храма было делом добровольным.

...Незаметно творческие экспедиции трансформировались в трудпоходы, совершаемые из любознательности поездки сделались паломническими. Случилось невозможное. В стране воинствующего атеизма религиозность и искра веры зарождались там, где, казалось, было уничтожено все до основания. Они передавались, как фольклор, из уст в уста.

...Монастырь за монастырем, храм за храмом, параллельно с основной работой на комбинате… И все сложнее становилась работа в храмах, превращалась в настоящую реставрацию.

Эта история случилась в Радонеже, где Трошин работал в бригаде реставраторов. «Помню, в Преображение был на Литургии. Пошел приложиться к аналойной иконе. Меня поразило тогда, что рядом с живописной иконой лежала резная. Приложился, и мне вдруг стало так хорошо, тепло и ясно. Я физически ощутил праздник. Не то чтобы окно открылось. Я почувствовал, что икона действительно — стимул к познанию первообраза. И параллельно с современной, прямо скажем, часто неудачной живописью, живет особенная, сделанная непосредственно глаза в глаза. Это был образ, который воздействовал непосредственно. Если мерить категориями моей жизни, это было не так давно. Я начал резать скульптуру на религиозную тематику. Это была работа исключительно для себя, совсем не думал ни о каких выставках. Да и кому были бы интересны мои бабки «Под епитрахилью» или скульптура «К причастию»? Но с деревянной скульптуры начался мой путь к пластическому образу иконы».

Работы Трошина, вырезанные из можжевельника и кипариса, красного дерева и самшита, сегодня украшают храмы в Архангельске, Рязани, Вильно и Москве. Его резные иконы стоят в иконостасе единственной православной часовни «Воскресения Христова» в Дахау. А страстной цикл, выполненный в красном и черном дереве, готов к отправке в Голгофо-Распятский скит на Анзере.

Вокруг деревянной иконы ведутся споры, ведь для русской культуры объемные изображения считаются нехарактерными, а значит, и непривычными для зрителя. Скорее всего, это связано с тем, что резная скульптура и икона не раз находились под запретом Святейшего Синода. Традиция, пришедшая в XI веке из Византии, была пресечена в петровскую эпоху. Под запретом тогда оказалось изготовление и употребление в церквях резных икон. Запрещено было иметь «резные и отливные» иконы даже в домах. Впрочем, центры резного позолотного искусства (а иконы на рези и скульптуру часто расписывали, пытаясь в росписях передать иконописную технику) сохранились в монастырях (Троице-Сергиевой, Киево-Печерской лавре, Псково-Печорском, Кирилло-Белозерском, Соловецком монастырях). Монастырские летописи так и продолжали называть среди важного церковного убранства «иконы на рези».

Но вопрос по-прежнему всплывает. И Алексей Трошин, стоя у своих работ в стенах Московской духовной академии, где сейчас проходит его персональная выставка, говорит: «Будучи в монастырях Греции, на Кипре, я убедился в равнозначности живописного, резного, каменного образа и мозаики. На чём и чем сделана икона — ровным счетом значения не имеет. При чем здесь материал?! Образ Божий поругаем не бывает. Да “нравится — не нравится” — не категория оценки вообще! Дело в том, что живопись, скульптура, икона обязывают к определенной подготовке и восприятию. И когда я берусь за библейские сюжеты, я понимаю, что они требуют такой простоты, чистоты, ясности и высочайшей мудрости, которую, не знаю как и достичь! Только, наверное, очень глубокой верой... Не знаю, получается ли, но я стремлюсь к простоте тех икон, которые видим у коптов. Не сказать, что они по-детски наивны, но мудро просты. Как просто Евангелие. Это простота, за которой скрывается глубочайшая истина и тысячи смыслов».