
Мифический образ Макаренко
Педагогика Антона Семеновича Макаренко относится к числу тех любительских экспериментов, авторам которых, действовавшим по зову души и наитию, удалось добиться профессионального признания и вывести свою работу на высоту педагогической теории. Фребель, Песталоцци и Монтессори на Западе и Ушинский, Рачинский, Макаренко у нас — талантливые самоучки, «неформалы», как мы бы сказали теперь. Каждый занимался с детьми за рамками или же на полях массовой школьной системы, иногда в условиях, признаваемых большинством неблагополучными и бесперспективными, добиваясь при этом поистине воодушевляющих результатов.
Предметом заботы Антона Семеновича были беспризорники, проблема которых стояла остро в Советской России 1920-х, по окончании Гражданской войны. Это, равно как формула детской коммуны, вместе с антуражем времени — приливом энтузиазма по поводу строительства «новой советской действительности» — создало общее представление о Макаренко как о функционере-коммунисте, авторитарном деятеле, сумевшем как-то при помощи М. Горького и НКВД «перековать» бывших малолетних бандитов и воров в общественно полезную массу и заслужить таким образом лавры корифея сталинской коллективистской муштровки. Но правда в том, что А. С. Макаренко плохо ладил с официальной системой, не был членом ВКП(б), был очень живым человеком, то и дело показывал крутой норов перед бюрократией, многократно критиковался в советской прессе, подвергался гонениям, едва не попал под расстрельное дело «троцкистов», вёл коммерческие отношения с зарубежными лицензиарами, отвечал перед банками по огромным по тем временам кредитам, с воспитанниками был гуманен, входил в личные обстоятельства каждого, будучи как бы приемным отцом для сотен и тысяч детей, помогал в обустройстве их взрослой жизни, писал книги, в которых отсылки к Библии встречаются не реже упоминаний трудов большевистских вождей, и, наконец, скончался странной скоропостижной смертью в подмосковной электричке 1 апреля 1939 г.
В послевоенные годы по политическим причинам работы Макаренко оставались в забвении. Возвращение интереса в 1970-е произошло неожиданным образом: Макаренко высоко оценили за рубежом, и через посредство западноевропейских исследователей наследие Антона Семёновича перечли вновь. «Марш 30-го года», «Педагогическая поэма», «Книга для родителей» и «Флаги на башнях» — произведения, по своему содержанию и историческому фону, казалось бы, далеко отстоящие от современности, сумели подсказать что-то важное общественному воспитанию, испытывающему недостаток солидарности и воли. Во многих странах, прежде всего в Германии возникли Макаренковские общества и ассоциации, одни за другими следовали запросы, командировки, приглашения. В СССР оставались родственники, ученики и последователи Антона Семеновича.
Педагогика Макаренко — в чем суть?
О чем педагогика Макаренко? В первую очередь, она о качествах настоящего человека. Не коммунистического адепта — благопристойно ровного, конформного, идейно выдержанного пионера и комсомольца, но бурлящей молодой души, которая любит и борется, рискует и берет на себя самые трудные задания. На показатели успеваемости Антон Семёнович смотрел сквозь пальцы, монотонным классным занятиям предпочитая живое течение отношений, деловых ситуаций. «Главная беда школы, — говорил он, — дисгармония между бушующими, сильными, горячими натурами детей в 12-14 лет и скукою детского коллектива». Год за годом на протяжении детства и отрочества преподается всем одинаковый предметный курс, тогда как, по мнению Макаренко, «многим нужно дать только обычную грамотность — не больше, как за четыре класса, другим — грамотность семилетки, третьим знания специального техникума, четвёртым общее среднее образование с установкой на вуз».
Детский труд
В бывшей исправительной колонии Антон Семенович создал два высококлассных предприятия. Одно по австрийской лицензии производило ручные электродрели, первые в СССР, другое — компактные любительские фотоаппараты марки «ФЭД» по германской лицензии, страшно популярные среди соотечественников. Для своего времени это был настоящий прорыв. Школьники своими руками создавали передовую технику, получали квалификацию, зарабатывали средства, обустраивали быт, получали возможности для поездок, досуга, общения. «Стартап» Макаренко прекрасно справлялся со своим педагогическим назначением, являясь своего рода фабрикой характеров.
Минимум порядочного человека
Как человек из народа, Макаренко смотрел на педагогику просто, строя её на природных началах, опираясь на традиционное для русского человека, то есть на христианское в целом, понимание добра, дружбы, служения, долга. Коллективизм его не есть революционный и классовый, но естественный: так всегда учили думать о Родине, об общине и близких, а потом о себе. Он не признавал интеллигентской сентиментальности, корпящей над ребёнком, исследований под лупой с разных сторон, выстраивания бесконечных психологических концепций о детстве, за чем выпускались из виду элементарные воспитательные задачи. Ему представлялось нежизненным так называемое «свободное воспитание», выше всего ставившее индивидуальность и боявшееся как-нибудь стеснить ребенка в его выборе. Подобный подход Макаренко называл сюсюкающим. Большинство положительных качеств характера и норм поведения, по его мнению, были едины. Любому ребенку вне зависимости от личных особенностей надлежало привить минимум порядочного человека и гражданина. «Для меня не возникало вопроса: должен ли мой воспитанник выйти смелым человеком, я ли должен воспитать труса. Здесь я предположил "стандарт", что каждый должен быть смелым, мужественным, трудолюбивым, патриотом», — говорил Макаренко. Его педагогика исключала долгие объяснения и морализаторские уговоры, но заражала задором и напоминала своего рода спортивную тренировку.
Педагогическая гигиена
Профессиональные замыслы Антон Семенович простирал широко, думая даже о педагогизации целого общества, ставя цель передать воспитательную технологию в форме простейших, общедоступных рекомендаций и упражнений. Он хотел, чтобы необходимый воспитательный минимум смогло выполнить большинство родителей и учителей, а «педагогическая гигиена» утвердилась бы в обществе не меньше гигиены бытовой и медицинской. Педагогические нюансы бесчисленны, но основания душевного здоровья, правила общежития универсальны, распространяются на людей образованных и необразованных, представителей разных сословий и наций, верующих и неверующих, обитателей городов и деревень, умещаясь в небольшой по размерам воспитательный кодекс.
Прогресс однобок. Вот уже несколько веков человечество обустраивает себя с технической и материальной точек зрения, тогда как «физика душ» и «техника взаимоотношений» являют пример отсталости, кустарности. Современность то и дело наталкивается на человеческий фактор: на проявления нечестности, лени, эгоизма. Совершеннейшие, дорогостоящие системы, плод цивилизационного гения, приходят в негодность и переживают катастрофы, экология разрушается из-за того, что человек ведет себя безответственно. Из-за ошибок в воспитании и эгоизма распадаются семьи, коллективы. Овладей мы способностью закалять души и отсекать с раннего возраста недостатки, окружающая обстановка была бы иной, более гармоничной.
«Возьмем привычку к чистоте, к точности. Не нужно никакого индивидуального подхода к этому вопросу. Вы создаете общие условия, создаете ежедневный опыт. Они со дня на день умываются, чистят зубы, моют ноги и уже не могут не умываться ежедневно. Какая особая хитрость для этого нужна? Никакой», — в этом система Макаренко перекликается с системой Ушинского, который также рекомендовал начинать с выработки у детей устойчивых привычек: «Воспитание, которое целиком оценило важность привычек и сооружает на них свое здание, сооружает его крепко». И по сей день критика Антоном Семеновичем Макаренко «культа индивидуальности» оказывается актуальной и меткой. Необходимость предпринять что-то против педагогического безволия, нерешительности, заискивания очень остра.
Авторитет взрослого
Тирания, жестокость не были свойственны воспитательному стилю Макаренко. Он мог быть строг, но искал личной преданности не себе, а преданности общему делу. В коммунах действовал своеобразный демократизм самоуправления. Случалось, что общее собрание воспитанников выносило решение, расходящееся с мнением Антона Семеновича, а то даже и лишало своего лидера слова.
Вот мысли Макаренко по поводу «авторитета страха» и «авторитета дистанции, чванства», страстно им порицаемых: «Всегда держать детей в страхе — таков главный принцип деспотических отношений. Этот способ воспитания неизбежно дает безвольных, трусливых, ленивых, забитых, “слякотных“, озлобленных, мстительных и, что нередко, самодурствующих детей. Нельзя также становиться подальше от детей, “чтобы они лучше слушались“. Начинается отчуждение ребенка, а вместе с ним приходят непослушание и трудновоспитуемость».
Родитель, наставник, считал Макаренко, должны быть связаны с ребенком детско-взрослой общностью, отношениями взаимной ответственности. Тогда взрослый получает право требовать; дети же легко, без обид соглашаются на взрослое лидерство. «Вы можете быть с ними сухи до последней степени, — писал Антон Семенович, — требовательны до придирчивости, вы можете не замечать их, но если вы блещете работой, знанием, удачей, то спокойно не оглядывайтесь: они на вашей стороне. И наоборот, как бы вы ни были ласковы, занимательны в разговоре, добры и приветливы, если ваше дело сопровождается неудачами и провалами, если на каждом шагу видно, что вы своего дела не любите, никогда вы ничего не заслужите, кроме презрения».
Общее дело
Свобода, любовь, уважение, гуманность… Как часто этими словами прикрывают обыкновенную педагогическую леность, соглашательство с любой, как говорит Антон Семенович, «слякотностью», с самыми примитивными движениями души! Что же, по-вашему, более гуманно: вывести к пониманию красоты и благородства поступков или оставить человека «на полную свободу», другими словами, на волю неразвитости? Свобода мало стоит, пока человек не знает, к чему ее применить. Соедините детей в группу и предоставьте их самим себе — от скудости опыта, неумения занять себя поведение их будет скучно и заполнено глупыми спорами. Разве это свобода? Наоборот, вмешайтесь, внесите в среду их стремление, подайте пример дела или игры — и они подхватят, приложат свой интерес, смекалку и ловкость, почувствовав в этом себя по-настоящему свободно.
Так появляются основания для уважения. Трудно уважать человека «вообще», но определённо — за добрые качества и достижения. Столь распространенные ныне тупики взаимоотношений с бесконечной тревогой о собственной независимости, с обидами и спорами о правах, нервозностью, подозрениями по поводу посягательств на свободу и чувство достоинства возникают сплошь по одной причине: отсутствия общего дела и увлечения. Где заняты чем-то серьезным, значительным, там некогда предаваться самолюбию.
Как можно больше уважения и как можно больше требований
Гуманность, соединенная с требовательностью — парадокс? Вовсе нет. О каждом своем подопечном, включая трудных детей, Макаренко имел гипотезу: каким этот ребенок, конкретные мальчик или девочка, может стать в лучшем своем развитии, при тщательной и верно устроенной педагогической поддержке. Это было названо методом перспективных линий. Воспитатель апеллирует к лучшему «я» детей, дает поручения, сообщает знания, опыт с полной серьезностью и уверенностью в том, что обладателю высокого человеческого достоинства по плечу решать самые серьезные задачи. Общий девиз макаренковской педагогики: «Как можно больше уважения к человеку и как можно больше требований к нему». В. А. Сухомлинский, в некоторых моментах не соглашавшийся с коллегой, свидетельствовал глубокую симпатию к Антону Семеновичу и к его всегдашней готовности сражаться за добрый образ своих воспитанников: «Люблю его за гуманность, подлинную требовательную гуманность, за глубокую веру в человека».
***
Основатель считал свой педагогический метод универсальным. К домашним детям тот был применим в той же мере, что и к беспризорникам. В 1930-е сирот и детей улицы в СССР стало меньше, и детские трудовые коммуны в Харькове и Броварах под Киевом стали принимать на перевоспитание трудных детей из семей. Неумелые родители, изрядно запустив дело воспитания своих подростков, обращались к Антону Семёновичу с последней надеждой.
«Верю в тебя, что ты можешь сделать», — эти слова творят чудеса. Сегодня мы часто жалуемся, что наши семьи испытывают дефицит понимания и жизненной энергии, что наше родительское воздействие на детей — бессистемно и пресно, что школа устранилась от воспитательных задач, а ложно понятая социализация плодит индивидуалистов-потребителей… И если мы ищем помощи в разрешении этого узла проблем, то опыт Макаренко ничуть не устарел. Если мы хотим в корне менять ситуацию, нам нужен такой же настоящий, яркий подвиг, напоминающий подвижнические усилия А.С. Макаренко и его последователей.
На заставке фрагмент фото flickr.com/dmych
Не будем забывать, что "великий" Макаренко работал по сути в зоне для малолетних преступников (иногда и здоровых 18-летних лбов) - насильников, убийц, грабителей. Может, не нам его судить, у нас не было таких "воспитуемых". Но методы у него чисто "зоновские" были, это факт. По сути Макаренко поставил над малолетками "смотрящих" - наиболее отмороженных лидеров из их же числа. Пусть детки сами порядок наводят. В результате появилась система жесточайшей дедовщины. По Макаренко работают и современные учителя, которые устраивают травлю неугодного ученика классом. Мой ребенок - не бандит, чтобы его так воспитывать. А что стоит его цитата "если отец арестован, нужно, чтобы ребенок считал отца врагом своим и своего общества". Классика жанра от НКВД
Например, потому что в статье совершена попытка отделить Макаренко от коммунизма, что, как бы, нонсенс. Макаренко именно что во всех своих произведениях делает акцент на том, что ему выпала задача воспитать нового коммунистического человека, именно коллективиста революционного и классового (точнее, бесклассового), но никак не абстрактного порядочного человека с упором на христианские принципы.
В книге для родителей он пишет, что там где в дореволюционной России о добре начинали говорить батюшки, сразу же наступала тотальная скука.
А вот пример его ссылки на Библию:
"[...]Все эти остатки старого - вовсе не случайный набор вредных атавизмов. Они образуют систему, в общей своей сложности представляют остаток доживающей, но живучей старой этики.
Отдельные детали этой системы не просто соседствуют, они логически связаны, они поддерживают друг друга, и вредное значение всей системы гораздо
больше просто математической суммы отдельных пережитков.
Эта старая этическая система, еще до сих пор направляющая довольно
широкие потоки поступков, выросла на религиозной почве. Сюда я отношу не
только этику православного или католика, а и еврея и магометанина - всю
накопленную историей этическую жизнь классового общества.
Может казаться, что от этой старой нормы у нас ничего не осталось. На самом же деле остался моральный опыт, вековая традиция поведения. Все это продолжает жить в нашем обществе в качестве сложного и скрытного пережитка, истинная сущность которого не всегда очевидна и иногда кажется даже революционной.
Говоря о системе религиозной морали, нужно разуметь не только
официально высказанные ею положения, но и все те исторические формы,
которые, естественно, из этих положений выросли. Поэтому нас совершенно не
интересует какая-нибудь ортодоксальная догматика. Для нас одинаково важно
и то, что религии формально считают положительным, и то, что относится,
так сказать, к искривлениям - к сектантству. Искривления эти есть плоть от
плоти всей этической системы, они заложены в самой ее сущности. Для нас
важен весь мир этого морального опыта, вся его фактическая инструментовка.
Если обратиться к христианству, то и здесь правила поведения выросли в
развитии общества, основанного на эксплуатации, и были прежде всего
необходимы для более успешного процесса эксплуатации. Именно поэтому
христианская мораль внедрялась в сознание трудящихся, в этом сознании она
создавала нормы поведения, а самое главное - в историческом опыте она
создавала традиции поведения. Нужно при этом отметить, что эта система
этики сделана искусно. Если бы она была построена так же грубо, как
мифология или догматика, нам сейчас бы пришлось наблюдать гораздо меньше
пережитков.
Христианская религия существует около двух тысяч лет, и за это время не
так уж много было людей, которые серьезно могли верить в троичность
божества, или в непорочное зачатие, или в грехопадение прародителей. А
если даже и пытались верить, то едва ли сомневались в настоящей сущности
служителей культа в условиях эксплуататорского строя. И в литературе, и в
народном творчестве нет, кажется, ни одного образа, изображающего
церковников в виде, вполне адекватном их официальной святости.
В историческом развитии эксплуататорского общества церковная иерархия
складывалась как аппарат принуждения и классового порабощения. Недаром
в эпоху пугачевского восстания, происходившего как будто в довольно
религиозное время, народ расправлялся с попами так же, как с помещиками. В
этой своей части все религиозные культы сделаны грубо. Совсем иную историю
переживают этические религиозные системы, в частности, христианская. Нет
никакого сомнения в том, что эта система родилась гораздо раньше
официальной церкви, родилась при этом, безусловно, в среде подавленных и
порабощенных классов в эпоху плачевного отчаяния. Это была попытка
утвердить хотя бы самые малые признаки своего человеческого достоинства.
Потеряв всякие надежды на какой бы то ни было суррогат свободной
жизни, люди решились на самоубийственную попытку найти эту свободу в
пессимистическом индивидуализме, в полном отказе от борьбы, от
сопротивления. Нравственное "совершенство", заключающееся в отказе от
счастья, в беспредельной, противоестественной уступчивости, в добровольной
отдаче себя в распоряжение первого попавшегося ближнего, было все-таки
утверждением личной, "моей" силы - пусть даже эта сила только и
проявляется в насилии над собственными страстями.
Это основная идея обладала чрезвычайно важными особенностями,
"счастливо" определившими ее двухтысячелетний успех и живучесть...
Если говорить о классовом лице такой этической схемы, то нужно признать
ее удивительную универсальность: этический максимализм, заключающийся в
максимуме покорности и непротивления порабощенных - плоть от плоти
эксплуататорского общества, ничем лучшим заменен быть не мог. Такая этика
оказалась очень живучей как привычка, как система нравственных традиций,
как закрепленная опытом нравственная логика. И ей обеспечено было
длительное существование вплоть... до пролетарской революции, положившей
конец классовому обществу. Несмотря на свое смирение, подчеркиваемое на
каждом шагу, старая мораль насквозь индивидуалистична. "Праведнику" нет
никакого дела до коллектива, общества, до ближнего. Если его ударить в
правую щеку, он подставляет левую, беспокоясь в этом случае только о своем
совершенстве, о своей заслуге. Его абсолютно не интересует тот изувер,
который колотит по щекам своих "ближних". С таким же усердием "праведник"
готов разводить клеветников, ибо прямо рекомендуется: если вас преследуют,
"ижденут и рекут всяк зол глагол на вы лжуще" (гонят вас и клевещут на
вас), - вы не только не должны огорчаться, или жаловаться, или
беспокоиться, напротив, вы должны "радоваться и веселиться". так как ваша
личная "премия" - "мзда" от такого несчастья значительно повышается -
"много на небеси".
Разумеется, на практике немного находилось охотников совершать подобные
подвиги, и дело совсем не в этом. Существенным здесь является полное
безразличие отдельной личности к интересам общества, решение морального
вопроса в пределах узкого, индивидуального устремления. Этическая норма
находится, следовательно, в полном, безраздельном владении личности. Эта
личность привыкла не всегда подставлять щеку, правую или левую, но она
крепко утвердилась в своем праве на личное совершенствование, а отсюда уже
пошли многие тенденции индивидуализма. Они еще живут даже в нашем
обществе. Иногда эта тенденция личного чванства, одинокой слепой гордости
своим "совершенством" без всякой мысли об общественной пользе, иногда это
личное кокетство, эстетический припадок эгоизма, для которого собственная
слеза дороже общей радости.
Ревнивая, пропитанная личной нравственной жадностью и самолюбием, этика
индивидуалиста на каждом шагу отталкивает человека от общественных
явлений. "Не судите, да не судимы будете, ибо каким судом судите, таким и
вас будут судить". Это значит - не обращайте внимания на все то, что
вокруг вас происходит, не ввязывайтесь в неприятности,
руководствуйтесь правилом "моя хата с краю". Полная непротивления по
отношению к другим, такая этическая норма не так много требует и от самого
субъекта совершенствования. Все совершенствование заключается в
пассивности, поэтому одним из главных отличий этики сделалось
универсальное положение: ничего ни при каком случае не нужно требовать ни
от других, ни от себя. "Грех" - поступок неправильный, противоречащий даже
прямым нормам этики, - не такое страшное дело, всегда можно покаяться,
пережить новый припадок унижения и после этого можно жить спокойно и даже
рассчитывать на царствие небесное...
Нельзя подсчитать, невозможно охватить взглядом этот двухтысячелетний
нравственный опыт человечества, основанный на прямом утверждении: тяни
как-нибудь свою лямку, думай только о себе, не связывайся с неприятностями, не требуй ничего ни от других, ни от себя, а нагрешишь - всегда успеешь покаяться.
Подобная нравственная система была необходима для того, чтобы классовое
подавление, всеобщая и ничем не сдерживаемая эксплуатация могли
существовать с "чистой совестью" и с наибольшими успехами...
Коммунистическое поведение, коммунистическая нравственность,
коммунистическое воспитание должны иметь иные линии развития, совершенно
новые формы и новую терминологию. Линия раздела между "хорошим" и "дурным"
должна проходить у нас по абсолютно новым местам. Христианская этика не
интересовалась вопросами труда и трудовой честности. "Посмотрите на птиц
небесных, они не сеют, не жнут, не собирают в житницы, а живут". У нас
труд есть дело чести, дело доблести, геройства. В нашем обществе труд
является не только экономической категорией, но и категорией нравственной.
То, что считалось нормальным - нищенство, попрошайничество, беззаботность,
- у нас должно считаться прямым преступлением.
Логической осью нравственного закона ни в какой мере не может быть
обособленный индивид, безразлично относящийся к общественным явлениям.
Наш поступок должен измеряться только интересами коллектива и
коллективиста.
Поэтому даже одноименные добродетели, которые как будто признавали
прежде и признаем мы, в сущности, совершенно различные явления. Честность
"праведника" и честность коммунистическая - принципиально разные вещи.
Честность всегда начиналась со слов "не хочу" - не хочу чужого, не хочу
лишнего, не хочу неправильного.
Наша честность всегда должна быть активным требованием к себе и к
другим: хочу и требую от себя и от других полного внимания к общим
интересам, полного рабочего времени, полной способности отвечать за свое
дело, полного развития сил, полного знания, хочу и требую наиболее
совершенных, наиболее правильных действий. [...]"
Могу ли теперь я убрать комментарий со словом "бред" и показывать Ваш критический отзыв автору без обидных определений?
Какой бред!
Почему бред?