Церковный сторож — человек, который следит за порядком в храме днем и закрывает его на ночь. Он может ночевать внутри, но это не обязательно: все зависит от прихода и настоятеля храма. Кто и зачем приходит работать в храм сторожем, страшно ли оставаться ночью в храме и насколько близок гоголевский «Вий» к реальности — в нашем проекте “Люди в храме”.
Валентина Ивановна, 77 лет, храм Казанской иконы Божией Матери в Коломенском, Москва
Я — блокадный ребенок, родилась в 1939 году в Ленинграде. Когда началась война, родители погибли практически сразу: папу убили в августе 1941 года, а мама умерла от голода в блокадную зиму — мне тогда 3 года было. Соседи отдали меня в детский дом, который позже эвакуировали в Самарскую область. Там я закончила школу и попала в геологическую экспедицию, в которой проработала 8 лет. По образованию я ученый-агроном, закончила сельскохозяйственный институт. Долгое время руководила группой ученых и инженеров, которая готовила территории под гидроэлектростанции. Потом я вышла замуж и переехала в Москву, работала во Всесоюзном институте сельскохозяйственных аэрофотогеодезических изысканий.
Когда вышла на пенсию в 55 лет, сначала даже растерялась — начисления мизерные, на них не проживешь. И тут мне через 10 дней позвонили из родного института и предложили работать сторожем. Конечно, я согласилась.
Церковным сторожем я начала работать в храме святых первоверховных апостолов Петра и Павла в Ясеневе, где теперь находится подворье Оптиной пустыни. Я как раз через дорогу от него живу. Первый раз зашла туда просто из любопытства. Это был 1989 год, храм только отдали Церкви: раньше в нем был склад, а вокруг — свалка. Прохожу мимо и вижу: стоит целая толпа народа. Оказывается, приехал священник и всех благословляет. А я тогда еще некрещеная была, даже крестик не носила, но тоже подошла под благословение.
Постепенно мне стало нравиться ходить в храм. На Рождество батюшка узнал, что я работаю в институте сторожем, и благословил работать в храме. Я сначала отказывалась: ну как я могу там работать, я же ни одной молитвы не знаю! На что он мне спокойно ответил: «Ну вот как раз и выучишь». Так все и началось.
Позже его перевели служить в Казанский храм, и он позвал меня с собой. Так вот и работаю сторожем до сих пор, только теперь нас четверо — два старика и две старухи, работаем сутки через трое.
Работа сторожа в храме отличается от работы сторожем в институте. Там все просто: вечером сотрудники сдают ключи от помещений, а утром я их обратно выдаю, больше меня ничего не касалось. В храме все по-другому: нужно следить за порядком, смотреть, чтобы пьяные не заходили или попрошайки не стояли возле крыльца — храм находится на музейной территории, администрация это строго запрещает (храм находится на территории музея-заповедника «Коломенское». — Прим. ред.).
Самое главное — это чтобы ничего не украли. Конечно, за всем сразу тяжело уследить: у нас церковные лавки открытые, только руку протяни. До смешного доходит: при входе две чаши стоят с платками и накидками для женщин. Так вот, за лето ничего не осталось, все утащили.
Ночью одной не страшно оставаться, привычно уже. Это мой дом, чего тут бояться? Это же не «Вий» гоголевский с летающими гробами. У меня ни разу гробы не летали, ни с покойником, ни без покойника — все тихо. Конечно, бывает и такое, что начинают в 4 утра ломиться — пустите срочно, мне к иконе нужно! А у меня указание: даже если сам настоятель в неположенное время придет, все равно не открывать.
На Крещение раздавали мы святую воду возле храма — во дворе поставили 8 баков. В конце дня один оставили, чтобы люди сами воду набирали. Уже часов 11 вечера было, смотрю: мужчина какой-то прям в бак лезет вниз головой, одни ноги торчат. Видимо, вода уже на самом дне была. Пьяный, скорее всего, трезвый бы туда не полез. И смех и грех — ну вот что с ним делать? Сейчас же совсем туда упадет и захлебнется, а потом скажут, что это храм виноват. Я уже думала спасателей вызывать или полицию, но ничего, он сам как-то вылез, обошлось.
Для меня быть сторожем в храме — это не профессия или служение. Для меня это — общение со своими единомышленниками, единоверцами. Родных у меня не осталось, что я буду одна дома делать? А здесь я со всеми общаюсь: с духовенством, прихожанами, со старушками своими. Мы тут дружно живем, как одна семья. Конечно, для этого сторожем быть не обязательно, но мне радостно от того, что я еще могу что-то делать для храма.
Поэтому мне и нравится быть сторожем — я тут с людьми. Конечно, всякое бывает: некоторые как с Луны свалились. Пришел на Рождество пожилой мужчина и спрашивает: «А что это у вас за праздник сегодня такой?» — я чуть в обморок не упала, ну как такое не знать? Казалось бы, храмы открыты, информации много, даже по телевизору программы церковные идут. Но я все объясняю и рассказываю, чтобы люди в храм осознанно потом приходили и хоть немного знали о церковной жизни, это очень важно. Сама часто в газетах читала про старух злобных, которые только отдаляют людей от Церкви — нельзя так. Людей нужно любить, они же сюда к Богу пришли, как можно на них кричать или плохо относиться, даже если они чего-то не знают? Расстраивает, конечно, когда люди просто приходят свечку поставить, «чтобы все хорошо у них было» — это потребительское отношение, я стараюсь это объяснить как могу.
Сплю я в боковом приделе храма на раскладушке. Конечно, нормально поспать не получается, но отдохнуть немного можно. Частенько ночью могут и в дверь ломиться начать. Странные люди — вот если магазин закрыт на ночь, они же не пытаются в нем дверь сломать? А в храме, выходит, можно. Еще в мои обязанности входит до начала службы лампады все зажечь, их у нас около 100 штук, времени на это много уходит. На ночь мы оставляем всего несколько перед особо чтимыми иконами и на клиросе, чтоб немного светло было. Но за ними нужно приглядывать ночью, чтобы пожара не было.
Сергей Федоров, 61 год, бывший сторож храма Воскресения Словущего на Успенском Вражке, Москва
Я был крещен в детстве, но в храм не ходил и вообще был неверующим человеком. Все изменилось после встречи с моим духовником в 23 года. Я тогда работал в разных театрах: реквизитором, артистом миманса (артист, участвующий в массовых сценах оперных и балетных постановок. — Прим. ред.), потом в пожарной части театра. У меня незаконченное театрально-художественное образование.
Духовник был против работы в театре, да и я устал от нее за 10 лет. Как раз в это время у меня был сильный порыв поступать в монастырь, но духовник не разрешал. Порыв был настолько сильный, что я лично обратился к отцу Иоанну Крестьянкину. И он благословил год ездить по монастырям, чтобы у меня развеялись романтические представления о монашеской жизни, он даже написал мне письмо по этому поводу. Год или полтора я путешествовал, и в итоге разочаровался не в монашеской жизни, а в себе.
Я понял, что монашество — это действительно не мое. В 1994 году, вернувшись из монастырей, я пошел работать в храм Воскресения Словущего на Успенском Вражке, я как раз жил недалеко от него и иногда пел в хоре, так что сторожем меня взяли работать без проблем. График был такой: три дня свободных и один рабочий, это меня очень устраивало.
Перед работой со мной провели целый инструктаж. Первая заповедь сторожа: никому не открывать двери храма ночью. В «лихие 90-е» был такой случай: женщина спряталась в столе для свечей о упокоении — он представляет из себя металлический короб с распятием и большим количеством подсвечников. Сторож ее не видел, но догадывался, что в храме кто-то находится — ночью особенно обостряются чувства. Начав обследовать храм, он увидел женские ноги, торчащие из-под стола. Сторож вытащил женщину, связал ее и вызвал милицию. Выяснилось, что она должна была изнутри открыть дверь храма своему сообщнику и помочь ограбить храм. В нем находится чудотворная икона Божией Матери «Взыскание погибших», вся увешанная драгоценностями. Образ особо почитался артистами Большого театра, и в годы изъятия церковных ценностей они выкупили ее у государства. Умирая, артисты завещали свои драгоценности на украшение иконы. Милиционеры устроили в храме засаду и, когда сообщник пришел, заставили женщину через дверь сказать грабителю, что все в порядке. Когда он вошел в храм, его тут же схватили.
Я всегда относился к работе церковного сторожа как к работе для Церкви и на ее благо. Я верующий человек, мне не все равно, где и как зарабатывать деньги, хоть и много там не заработаешь. Конечно, частенько приходилось ловить на себе насмешливые взгляды людей, которые иногда приходили в церковь. Для таких людей работники храма — какие-то неправильные и неполноценные. Кстати, о заработках: в 1990-е годы в храме лучше всех жилось «нищим», которые стояли возле церкви. Это были самые богатые люди из нашего окружения: когда за свечным ящиком нужно было разменять крупную купюру, обращались к ним.
В мои обязанности сторожа входило следить, чтобы на службе был порядок. Организовывать бомжей, якобы нищих, с которыми всегда были проблемы. Они воевали за лучшие места на ступенях у церкви и периодически устраивали разборки между собой или с рэкетирами, которым отдавали часть денег. Там была целая иерархия. Иногда доходило до поножовщины и приходилось их прогонять или вызывать милицию. Такое сейчас редко встретишь, чтобы попрошайки толпами собирались около храма, а в 1990-е годы на это закрывали глаза.
Больше всего мне нравилось в работе сторожем то, что в храме собирались интересные люди с высшим образованием, можно сказать интеллектуалы. Был алтарник, сейчас он диакон, преподает греческий язык в Сретенской семинарии. Он филолог, знает какое-то нереальное количество иностранных языков. Я постоянно общался с ним, с его другом. Все время велись какие-то разговоры о религии, политике, жизни... Туда же я привел театрального режиссера Михаила Фейгина, он в то время учился в Свято-Тихоновском институте. То есть у нас получился почти интеллектуальный клуб, нам было интересно общаться и работать в храме. Кстати, в то время у нас работала уборщицей Татьяна Щерба, которая сейчас регент в соборе святителя Николая в Вене. (Редакция «Фомы» уже общалась с Татьяной в рамках проекта «Люди в храме», она рассказала нам о своей работе регента. — Прим. ред.) Мы все ходили на ее концерты в консерватории, где она тогда училась.
Эта работа делает человека психологом: сразу понятно, верующий человек или неверующий, или какой-то мошенник. Например, к нам приходило много самосвятов — ряженых священников. Когда через тебя постоянно проходит большой поток людей, быстро определяешь, кто что из себя представляет.
В храме была икона Спиридона Тримифунтского с частью мощей. Часто приходили люди из фирм по продаже и строительству недвижимости поставить свечу перед его образом — святому обычно молятся о решении проблем с жильем. Работники приходили не по собственной инициативе — их присылало руководство в обязательном порядке. Это была часть работы — приехать, поставить свечи, чтобы у них квартиры лучше продавались.
По долгу службы приходилось общаться с разными людьми и отвечать на самые неожиданные и порой странные вопросы. Одна пожилая женщина тяжело переживала, что ее сорокалетний сын не хочет креститься и как-то спросила: «А если облить его неожиданно из ведра водой и сказать: “Крещается раб Божий Владимир”, — это будет крещение?»
Как-то в храм пришел очень высокий человек с огромными глазами. Обратившись к настоятелю, он сказал, что работает Богом и хочет устроиться в церковь. Настоятель ответил: «Это не к нам. Вам надо на небеса». Человек ушел умиротворенным.
Большинство историй, которые произошли со мной за время работы церковным сторожем, шокируют окружающих. Но нужно понимать, что такое было возможно только в упомянутые «лихие 90-е», когда в стране был хаос и высокая преступность, что порой отражалось на церковной жизни. Сейчас, слава Богу, все по-другому.
Однажды вечером, когда служба уже закончилась, в храм пришел человек лет сорока с очень живыми глазами. Одет он был несколько экстравагантно, в черной бархатной куртке, в черных джинсах, золотые украшения на руках. В опустевшем храме он обратился ко мне с просьбой сказать ему, как надо подать записку о поминовении умерших. Женщина, продающая свечи за ящиком, уже ушла, священников в храме не было, а человек именно в этот вечер хотел подать записку.
«Вы напишите записку с именами, положите на нее деньги, и я ее сейчас отнесу в алтарь, а утром батюшка на литургии ее прочитает».
Человек обрадовался. Очень долго пришлось объяснять, как надо правильно писать заголовок о упокоении рабов Божиих таких-то, таких-то. Человек дважды переписывал записку. Взяв этот листок вместе с деньгами, и не прочитав, что там написано, я прошел в алтарь и положил записку на стол рядом с жертвенником. Человек ушел очень довольный. На мое следующее дежурство алтарник спрашивает: «Сережа, а что, бандиты приходили?»
«Почему Вы так решили?!»
«Ну, это была ваша записка с деньгами?»
«Да».
«А там было написано: “Помяни, Господи, Подольскую братву” и перечислялись клички: “Кольку Косого, Серегу Дзюпу, Ваську Самосвала и т. д.” — но батюшка всех помянул».
Я считаю, что работать сторожем храме — это для людей помоложе. Нагрузка очень большая, все время в нервном напряжении. Это только кажется, что работа сторожа простая и спокойная. Может быть, в каких-то небольших храмах так и есть, но только не в таких как у нас в центре Москвы. Нужно все время следить за людьми, за порядком, убирать на территории. Покоя не бывает, все время приходится что-то делать. В 1999 году я переехал, стало очень далеко добираться, да и со здоровьем начались серьезные проблемы - мне пришлось оставить эту работу. Я с большой радостью вспоминаю то время, которое было насыщено необычными событиями и историями. Их накопилось такое количество, что я стал их записывать и назвал «Записки церковного сторожа». Сначала просто публиковал их на портале Проза.ру, а потом издал несколько книг.
Лидия Алексеевна, 76 лет, сторож в храме великомученика Димитрия Солунского Мироточивого. Село Новое Семеновское, Тверская область
До 1994 года я жила с мужем в Твери, но родилась и выросла здесь. Потом умер мой папа, мама сильно заболела, и нужно было за ней ухаживать, вот мы и переехали обратно. До этого я 39 лет проработала на военном заводе: 20 лет маляром, потом комплектовщиком.
В 1992 году открыли храм, но постоянного священника не было. Приезжали иногда батюшки из соседних сел или Твери, чтобы покрестить, отпеть или другие требы совершить.
На престольный праздник Димитрия Солунского приехал батюшка и благословил меня здесь за всем присматривать. Вообще меня знакомая женщина уговорила: я хоть и на пенсии уже была, но все равно самая молодая из жителей села. Но сам священник надолго тут не задержался — так, приезжал иногда послужить.
Все остальное время здесь был один мужчина по имени Алексей. Он приходил, читал какие-то молитвы, люди слушали и ставили свечи. Что он читал — не знаю, я ничего на тот момент не понимала в церковной жизни, до этого я в храм практически не ходила. Знаю, что бабушка была верующим человеком, а дедушка помогал в храме.
Когда мы только начали служить, храм был весь завален строительным мусором, крыша была частично разобрана и стояла одна маленькая печка. И вот Алексей стоит читает, я топлю печку, а все равно дух от нас идет такой, как на улице. Так мы и отслужили сами первую зиму.
После открытия храма люди понесли сюда разные иконы — наверное, кто-то сохранил их со времен закрытия церкви, а кто-то просто домашние принес.
Помню, мне еще бабушка рассказывала, что, когда коммунисты закрыли храм в 1938 году, они все иконы из храма выбросили в реку. А люди собирали и уносили к себе домой. Может, это и были те иконы, а может, люди свои принесли. Теперь уже не выяснишь.
Году в 1997-ом пришли к нам на престольный праздник двое — опрятные, вежливые, в черных пальто. Купили свечи, все тут ходили рассматривали и интересовались храмом. Мы со знакомой прихожанкой так удивились: какие ребята хорошие, все посмотрели, свечи поставили! А через неделю нас обокрали. Вынесли все старинные иконы, разбили рамы — сейчас у нас ни одной старинной иконы не осталось. Вообще к нам забирались два раза, последний раз воров удалось спугнуть, но все равно они унесли с собой все, что смогли.
Первое время у нас в храме дохода почти не было, разве что свечку кто-то купит. Вот мы всем селом решили, что будем брать деньги за похороны на церковном кладбище. Брали немного — 100-200 рублей. Так смогли собрать деньги, чтобы обновить полуразрушенную ограду храма.
А потом этот Алексей просто пропал в 2004 году. Мне соседка ключи от храма принесла. Я сначала растерялась — а мне то их куда? Что я одна делать буду? Алексей-то хоть читал молитвы какие-то, а я и того не умею. Но отдавать их больше некому было, я и взяла. Так 4 года сама за всем и следила: мыла полы, топила печь, продавала свечи, вызывала священников для треб.
Как-то пришла к нам одна компания, у них друг умер. Постояли, осмотрелись — тут как раз старая печка почти развалилась. Подходит ко мне девушка и спрашивает: что же у вас печки нормальной нет? Холодно как! А что тут скажешь: людей нет, денег тоже. Так она мне и дала нужную сумму. Я наняла рабочих, они выложили новую печку, ступеньки отремонтировали. Все приходилось самой делать — искать, нанимать, руководить. Даже в епархию за свечками ездила. Ну и храм открывала по праздникам: знаю, например, что завтра день Святой Троицы, так я приду, уберу в храме, печь растоплю. Вот люди и приходили на праздники — кто свечи поставить, кто просто постоять, помолиться.
Вначале у нас и электричества в храме не было, а разрешение достать очень тяжело, чтоб его сюда провести. Один мужчина вызвался нам помочь, все ходил по разным инстанциям, бумаги носил, пороги обивал. И вот, наконец, разрешение почти получили, а он взял да и помер. И началось хождение по мукам: сама ездила, просила, доказывала. Целый год все это тянулось. Но потом, слава Богу, электричество провели.
Конечно, мы просили назначить сюда батюшку. Нам вроде как и дали одного, но он приезжий был, еще где-то служил. И получалось так: на праздник он у себя в церкви служит, а к нам только на следующий день приезжает.
Только в 2008 году дали нам настоятеля, который тут до сих пор. Конечно, все по-другому стало. Хоть и тяжело, но стараемся как можем для нашего храма. После прихода батюшки стало намного легче, но я все равно занимаюсь своими привычными делами: храм открываю, топлю печь, облачения стираю, свечи продаю. Теперь, правда, стали приходить женщины и помогать.
Мне свой храм жалко. Сюда ходили мои бабушки, дедушки, у нас была очень большая семья. Из нашего дома ходило 7 человек, а теперь вот я осталась одна.
По ночам я не сторожу — здоровье не то, да и выносить тут уже нечего. Что я одна ночью могу сделать? — Ничего. Даже если кто и полезет, пользы от меня никакой. Днем — другое дело. Я и печку топлю, и за храмом слежу, женщин собираю, с которыми мы вместе убираем. Так-то меня и сторожем не назовешь, но выходит, что за всем слежу я, просто не ночью.
