«Будьте как дети», — призывает Небесный Владыка. «Народ — дитя», — вторит Ему Царица земная*. К сожалению, младенческие слабости народа не всегда ведут к обретению Царствия Небесного. Так, бывает, школьный класс, стоит учителю на минуту отлучиться, мигом теряет всякое подобие благообразия: летят, рассыпая содержимое, рюкзаки и портфели, трещат столы и стулья, а то и оконные стёкла вылетают прочь…Пока прибывающая физическая сила не уравновешена разумом, к отрокам и отроковицам искони приставляют дядьку с палкой или строгую бонну: по мнению ребёнка, они тиранят его и ограничивают его свободу, по мнению родителей — берегут от беды.
90 лет назад учителю даже не дали выйти из класса: «народ-дитя» начал безобразничать в столице и жечь помещичьи усадьбы, не смущаясь присутствием Государя, от Бога поставленного присматривать за поведением своего народа. Была в ходу даже особая поговорка: «Народ согрешит — Царь умолит», возводившая в норму подобное «разделение труда»: народу — безобразничать, Царю — молить Бога о прощении.
В одном из номеров журнала «Фома» диакон Андрей Кураев (исполняет функции иностранного агента) высказал предположение, что утрата Россией своего Государя явилась знаком Божьим: детство кончилось, пора учиться самим отвечать за себя. Но «свято место пусто не бывает»: скоро, скоро утвердился над беспризорным народом новый, лютый пастух, пасущий свои стада «жезлом железным» и готовый истребить 99 овец ради того, чтобы одна оставшаяся вполне соответствовала его представлениям об овечьей породе… На десятилетия вопрос об ответственности и свободе выбора отпал за ненадобностью: накрытые непрозрачным колпаком идеологии, мы ели, что давали, смотрели, что показывали, и говорили, тщательно выбирая слова.
И вдруг колпак рассыпался, а мы оказались предоставлены самим себе.
И как же мы воспользовались неожиданной свободой? Да так же, как это делают неразумные дети, не способные предвидеть последствия своих поступков!
Есть такой анекдот. Человек звонит в дверь, ему открывает маленький мальчик: на голове — отцовская шляпа, на ногах — мамины туфли на каблуках; в одной руке — дымящаяся сигара, в другой — рюмка коньяку. Оторопевший гость спрашивает ребёнка: «Есть кто взрослый дома?» — на что тот резонно отвечает: «А ты сам-то как думаешь?»
Сравнение некорректно, скажут нам. Не превращайте читателя и зрителя в неразумного младенца!
Но ведь мы росли в стерильной идеологической теплице, где железный занавес надёжно ограждал и от плохого, и от хорошего (нельзя было провезти в страну ни прозу Набокова и Солженицына, ни порножурнал). А наши дети — осваивались на руинах 90-х, где о морали упоминали только в шутку, а словом «патриот» обзывали врагов. Манипуляция сознанием потерявшихся, дезориентированных, одурманенных поколений — это гнусность, а не борьба за демократические идеалы и гражданское общество!
Поборники безграничной «свободы слова» убеждают нас: человек вправе сам выбирать, что ему смотреть и что читать. За подобными утверждениями стоит либо незнание социальной психологии, либо полное равнодушие к судьбе своей Родины, либо подлый и тщательно скрываемый корыстный расчёт. Мне так и слышится усмешка наркоторговца на школьном дворе: не ограничивайте свободу ребёнка, пусть он «сам выбирает», что ему пить и курить!
Долг того, кто считает себя интеллектуально сильным, — ограждать слабого от «мысленного хищника», готового ради наживы подсадить своего потребителя на любую тухлятину. Долг человека, обретшего для себя укоренённые в глубине нашего существа ценности веры, — свидетельствовать о них не менее громогласно, чем ратуют за право «взять от жизни всё» безнаказанные молодёжные телеканалы. Наконец, долг власти, желающей стать преемницей тысячелетней российской государственности, — принять на себя заботу о тех, кто не способен самостоятельно выбирать дорогу, пищу и удовольствия, кто привык полагаться в этом на других.
Страшное слово — цензура! Мы ненавидим его генетически, нам отвратительна мысль, что кто-то будет за нас решать, что нам можно, а что — нельзя… А не страшнее ли — потерять отечество, которое растворится в безликом глобальном ширпотребе, утратит облик и культурное своеобразие, а следом за тем — неминуемо и территорию, и самостоятельность, и свободу? Добровольное самоограничение может оказаться ценой выживания России во втором тысячелетии её истории.
Ключевым вопросом остаётся моральный авторитет тех, кто возьмёт на себя смелость «отделять овец от козлищ». Ах, если бы в XXI веке, как в XIX, цензорами стали люди масштаба И. Гончарова и С. Аксакова, а не невежественные функционеры, получившие доступ «к рубильнику» за выслугу лет во властных структурах!
Но, так или иначе, благая воля, которая «в журнальных вымыслах стесняет балагура», необходима — так же, как неизбежно родителям заботиться о рационе питания своих детей. Иначе первое и второе останутся нетронутыми, зато банка с вареньем из глубины шкафа будет опустошена, а в итоге — диатез, перхоть, кариес и прочие недуги, столь популярные в телерекламе. «Я уже большой», — бурчит недовольный телезритель, до тошноты объевшийся сладкого и липкого содержимого эфира. «Большой, конечно, большой!» — поддакивает мама и наливает ему тарелку супа, со вздохом предвидя последствия своего недосмотра.
