В нашей новой рубрике друзья «Фомы» выбирают и советуют читателям книги, которые - Стоит прочесть.
«Воспоминания» — это великая книга. Несмотря на то, что она не является научной (Лихачев известен прежде всего как исследователь древнерусской литературы), ее можно назвать одной из самых важных в наследии ученого. Это размышления об истории нашей страны. Особенность этих мемуаров состоит в том, что Дмитрий Сергеевич в них говорит, как правило, не о себе. Он вспоминает тех, для кого его текст — это последний шанс остаться в человеческой памяти. Лихачев освобождает этих людей от мрака забвения.
Есть люди, которые много видели, но в их сознании это не отпечаталось, и они не способны сказать ничего внятного о пережитом. Дмитрий Сергеевич Лихачев — один из самых глубоких умов нашей культуры. Он был способен осмыслить происходившее в стране. Особо я хочу отметить воспоминания Лихачева о его пребывании в блокадном Ленинграде. Об этом он пишет в главе «Блокада»:
«В голод люди показали себя, обнажились, освободились от всяческой мишуры: одни оказались замечательные, беспримерные герои, другие — злодеи, мерзавцы, убийцы, людоеды. Середины не было. Все было настоящее. Разверзлись небеса, и в небесах был виден Бог. Его ясно видели хорошие. Совершались чудеса».
Автор
Дмитрий Сергеевич Лихачёв (1906–1999) — ученый-литературовед, академик, исследователь древнерусской литературы и культуры.
Время написания
«Воспоминания», заметки к которым Лихачев делал на протяжении всей жизни, вышли отдельной книгой в 1995 году.
Содержание
Это книга размышлений автора о событиях своей жизни. Дмитрий Лихачев много рассказывает о своем детстве, роде Лихачевых, передает юношеские впечатления о Первой мировой войне и революции. Ученый вспоминает об университетских годах, философских кружках, студенческих обществах, в которых он участвовал.
Много страниц «Воспоминаний» посвящены пребыванию Лихачева на Соловках в конце 1920-х — начале 1930-х гг., он приоткрывает страшную реальность лагерной жизни и рассказывает о судьбах других арестованных, среди которых были профессора, поэты, художники, философы и офицеры. Автор подробно пишет о политических потрясениях в стране: о «красном терроре», репрессиях 1930-х годов, о взаимоотношениях правительства и Церкви.
Самые пронзительные строки посвящены Ленинградской блокаде, они о том, как раскрываются люди в таких страшных испытаниях, и о том, как вера помогает выжить в тяжелейших условиях. Также Лихачев рассказывает о своей научной деятельности, работе в Институте русской литературы Российской академии наук.
Интересные факты
1. В сферу научных интересов Лихачева входили не только гуманитарные дисциплины. Много лет академик изучал садово-парковое искусство и много писал на эту тему. В 1985 году был снят документальный фильм «Поэзия садов», в котором сам Лихачев рассказывает о садах и парках Санкт-Петербурга.
Кадр из фильма "Поэзия садов"
Даниил Гранин, писатель: «Стиль — это человек. Стиль Лихачева похож на него самого. Он пишет легко, изящно, доступно. В его книгах счастливая гармония внешнего и внутреннего. И в облике его то же самое».
2. В 1928 году студент Лихачев был ложно обвинен в контрреволюционных взглядах и отправлен в Соловки за шуточный доклад о реформе русской орфографии, в котором иронично утверждал, что реформа правописания была внушена самим дьяволом и преследует антирелигиозные цели.
3. Воровским словечкам и брани как «болезни языка» посвящена одна из увлекательнейших филологических работ Лихачева «Черты первобытного примитивизма воровской речи».
Сергей Аверинцев, ученый:
«В <Лихачеве> жила память прежде всего о том, что успел застать и увидеть в самом конкретном и простом биографическом смысле. Им была прожита с сознательно зорким вниманием долгая жизнь посреди катаклизмов сменявших друг друга эпох».
4. Активная исследовательская и культурная деятельность Лихачева сделала его всемирно известным ученым. Одна из малых планет (2877 ) носит имя академика Лихачева.
5. Многие сочинения Лихачева посвящены самому загадочному древнерусскому произведению — «Слову о полку Игореве». Вопрос о времени создания этого литературного шедевра до сих пор вызывает горячие споры среди исследователей. Лихачев, сделавший собственный перевод «Слова…», уверенно считал, что оно было написано в конце XII в. Некоторые ученые решительно с ним не соглашаются, относя создание произведения к более позднему времени.
6. Наследие Лихачева насчитывает более 1500 наименований трудов: книг, статей, переводов.
Отрывок из книги Д. С. Лихачева «Воспоминания»
Мы плакали и молились
Молодость всегда вспоминаешь добром. Но есть у меня, да и у других моих товарищей по школе, университету и кружкам нечто, что вспоминать больно, что жалит мою память и что было самым тяжелым в мои молодые годы.
Это разрушение России и русской Церкви, происходившее на наших глазах с убийственной жестокостью и не оставлявшее никаких надежд на возрождение.
Многие убеждены, что любить Родину — это гордиться ею. Нет! Я воспитывался на другой любви — любви-жалости. Неудачи русской армии на фронтах первой мировой войны, особенно в 1915 г., ранили мое мальчишеское сердце. Я только и мечтал о том, что можно было бы сделать, чтобы спасти Россию. Обе последующие революции волновали меня главным образом с точки зрения положения нашей армии. Известия с «театра военных действий» становились все тревожнее и тревожнее. Горю моему не было пределов.
Естественно, было много разговоров в нашей семье о врожденной якобы беспечности русских (говорилось, что русские всегда полагаются на свое «авось»), о немецком засилии в правительстве, о Распутине, о плохом поведении в Петрограде огромной массы слабо обученных солдат и отвратительных прапорщиках, грубо обучавших новобранцев на улицах и площадях. Этих-то прапорщиков из скрывавшихся от фронта «революционеров», зарабатывавших свое право оставаться в тылу, в Петрограде, жестоким обращением с новобранцами, я наблюдал в районе Исаакиевского собора, где мы жили, ежедневно. Эти «народолюбцы» на деле презирали и ненавидели новобранцев из крестьян.
Когда был заключен позорный Брест-Литовский мир, было невозможно поверить, что это не прямая измена, не дело рук самих врагов нашей родины.
Почти одновременно с Октябрьским переворотом начались гонения на Церковь. Эти гонения были настолько невыносимы для любого русского, что многие неверующие начали посещать церковь, психологически отделяясь от гонителей. <…> Это было только начало, после которого последовало объявление «красного террора» (5 сентября 1918 г.). Хотя самосуды и массовые расстрелы (те, что происходили в Петропавловской крепости) были и раньше.
Затем начались еще более страшные дела с «живой церковью», изъятием церковных ценностей и т. д., и т. п. Появление в 1927 г. «Декларации» митрополита Сергия, стремившегося примирить Церковь с государством и государство с Церковью, было всеми, и русскими и нерусскими, воспринято именно в этом окружении фактов гонений. Государство было «богоборческим».
Богослужения в остававшихся православными церквах шли с особой истовостью. Церковные хоры пели особенно хорошо, ибо к ним примыкало много профессиональных певцов (в частности, из оперной труппы Мариинского театра). Священники и весь причт служили с особым чувством. Мой педагог Пантелеймон Юрьевич Германович особенно часто ходил в церковь. Там же бывал и мой школьный друг Миша Шапиро из сугубо традиционной еврейской семьи. Тогда же крестилась Мария Вениаминовна Юдина, мой школьный товарищ Володя Раков стал прислуживать в церкви на Петровском острове у отца Викторина Добронравова, и т. д.
Чем шире развивались гонения на Церковь и чем многочисленнее становились расстрелы на «Гороховой два», в Петропавловке, на Крестовском острове, в Стрельне и т. д., тем острее и острее ощущалась всеми нами жалость к погибающей России. Наша любовь к Родине меньше всего походила на гордость Родиной, ее победами и завоеваниями. Сейчас это многим трудно понять. Мы не пели патриотических песен, — мы плакали и молились.
И с этим чувством жалости и печали я стал заниматься в университете с 1923 г. древней русской литературой и древнерусским искусством. Я хотел удержать в памяти Россию, как хотят удержать в памяти образ умирающей матери сидящие у ее постели дети, собрать ее изображения, показать их друзьям, рассказать о величии ее мученической жизни. Мои книги — это, в сущности, поминальные записочки, которые подают «за упокой»: всех не упомнишь, когда пишешь их, — записываешь наиболее дорогие имена, и такие находились для меня именно в древней Руси
