О социальной ответственности бизнеса сегодня говорят довольно часто. Но многие отказываются принимать все эти разговоры всерьез, продолжая считать русский бизнес “бессмысленным и беспощадным”. Да и можно ли вообще сочетать “души прекрасные порывы” и погоню за прибылью?
На эти вопросы “Фома” попросил ответить Петра Дмитриевича Голицына, представителя древней княжеской династии, ныне возглавляющего представительство немецкой компании BASF в России.
Справка: Пётр Дмитриевич Голицынродился 25 марта 1955 года в г. Мендоза (Аргентина). Из рода князей Голицыных. На их средства основана Голицынская больница для бедных (1804 год), 1-ая Градская больница (1828 год), Филатовская детская больница (1897 год) Окончил Массачусетский технологический институт. С 1976 года работал инженером в американских компаниях, с 1984 года – на руководящих постах в менеджменте транснациональных корпораций. С 1993 года работает в России. С 2005 года – глава представительства BASF AG в России и СНГ. Председатель попечительского совета реставрационной программы “Сельская церковь”. Женат, отец шестерых детей.“Если в жизни нет главного, то и человека нет…”
– Петр Дмитриевич, Вы родились в Аргентине, учились в Америке, работали в Европе… Как при такой “всемирности” Вы пришли к Православию?
– Я вырос в православной семье: дух Православия, православные традиции – все это было со мной с самого детства, так что прихода к вере как такового и не было… Молиться вместе с родителями было так же естественно, как принимать пищу. Семья эмигрировала из России после революции, но корней не потеряла, не отказалась от своего прошлого. А все наше прошлое для нас было связано с Православием. Очень хорошо помню, что все, начиная со страны и заканчивая домом, в который мы въезжали, родители выбирали в зависимости от близости православного храма. Будь то Аргентина, где я родился, Югославия, Лима в Перу… Правда, в Перу церковь была очень далеко, младшим детям порой трудно было преодолевать такие расстояния – тогда литургию служили дома, в спальне моих родителей. У них над кроватью всегда висели иконы… По вечерам вместе с матерью читали Новый Завет, молились вместе. От этих молитв остались такие теплые, светлые воспоминания, что традицию эту я решил продолжить в своей семье. Теперь мы молимся уже вместе с моими детьми, недавно даже построили часовню, где собраны иконы наших святых покровителей. Надеюсь, со временем это мироощущение передастся внукам.
Возвращаясь к моим детским воспоминаниям… Однажды в Перу я заснул в церкви, наклонился назад, упал и выбил стекло. По лицам присутствующих понял, что случилось что-то ужасное. Мама потом рассказывала, что все так мгновенно произошло, что я даже испугаться не успел, хотя шрамы до сих пор остались (смеется).
Конечно, “всемирность” несколько мешала, в основном из-за таких чисто прагматических вещей, как выбор места жительства. Уже после свадьбы, путешествуя по Северной Америке и Западной Европе, приходилось первым делом открывать справочник и искать ближайшую православную церковь. И если таковой не было, ехать дальше. Но в то же время все эти трудности укрепляют, помогают бережнее относиться к Православию, в котором ты воспитан.
Следствием “всемирности” стало то, что мы с женой (она наполовину русская, наполовину австрийка, исповедует католичество) приняли решение называть наших детей лишь именами святых, живших до раскола Церкви на Западную и Восточную – Православную и католическую. К счастью, шесть имен не так уж трудно было найти.
– Россия, в которую Вы вернулись в 1993 году, и Россия, которую Вы представляли в эмиграции, сильно отличаются друг от друга?
– Нет, не думаю, что мои представления радикально отличались от реальности. В Россию я вернулся ровно через семьдесят пять лет после того, как отсюда увезли моего четырехлетнего отца. Первые тридцать восемь лет своей жизни я провел в странах неправославных, поэтому, когда вернулся, видеть все без исключения православные церкви и храмы было какой-то необыкновенной радостью. Но грустно и тяжело было от их заброшенности, запустения. Больно было смотреть на то, как трудно было людям пойти в церковь, с каким риском это было связано. Приходилось делать выбор между верой и карьерой… Пусть в 1993 году таких строгостей уже не было, но еще в 1986 году, как мне рассказывали верующие, на Пасху перед входом в храм стояли крепкие молодые люди и просто не давали пройти мужчинам, пропуская лишь пожилых дам. В начале девяностых на смену такому воинствующему безбожию пришли апатия и полнейшее безразличие.
Особенно это было заметно в провинции. Мы очень много ездили по регионам в то время, видели повсюду развалины церквей, “забытые” деревни, практически полное отсутствие мужского населения в селах, и самое страшное – духовную апатию…
– Тогда и было принято решение о поддержке реставрационной программы “Сельская церковь”, попечительский совет которой Вы сейчас возглавляете?
– В тот момент я понял: нужно что-то менять. Если в жизни нет чего-то главного, того, что стоит над всеми нашими бытовыми проблемами, то и самого человека нет. Он себя теряет… Но это, конечно, лирика.
На практике мы приступили к реставрации церквей. Где-то строили новые. При этом целью нашей было не просто восстановить памятник архитектуры, но возродить поселение вокруг него. Ведь строительство церкви – это прежде всего пусть временная, но работа для мужского населения. Кроме того, материалы для строительства мы обычно не привозим издалека, а заказываем у местных производителей. А значит, развивается торговля, повышается коммерческая активность…
– Напоминает главу из учебника русской истории – о том, как в старину строились города: сначала отстраивали детинец, затем закладывали церковь…
– …а потом возникали поселения. Совершенно верно! Порой приходилось начинать с чистого листа, что, конечно, нелегко. Но когда видишь, что работа действительно объединяет людей, учит их доверять друг другу, понимаешь, что “созидать добро всем миром” – не просто красивое словосочетание. Раньше их связывала общая безнадежность, а сейчас – общее дело. Дай Бог побольше таких общих дел…
– В прошлом году было впервые опубликовано социологическое исследование, проведенное Институтом общественного проектирования (www.inop.ru – ред.), согласно которому существует прямая зависимость между “воцерковленностью” человека и… близостью храма. Храм близко – человек в него ходит, причисляет себя к верующим, далеко – не ходит и от ответа воздерживается… Но может ли себя считать православным тот, чья вера зависит от географического положения ближайшего храма?
– Конечно, это подход, мягко говоря, легкомысленный. Но с другой стороны, давайте сначала сделаем все, что можно (то есть построим церкви, восстановим храмы, инфраструктуру, чтобы до них можно было добраться), а уж потом будем судить людей…
Хотя судить все равно никого не стоит… Вопросы веры не решаются по принципу “дважды два – четыре”… Ходят, потому что близко? Пусть ходят! Не стоит подходить ко всем с одной меркой. У каждого свой путь, кто-то приходит к вере, даже руководствуясь легкомысленными соображениями…
Мой брат, воевавший во Вьетнаме, все время мучился, потому что перед началом боя не успевал как следует помолиться, – все происходило так стремительно, он не мог вдуматься, прочувствовать произнесенные слова. Молитва казалась ему неискренней. Мне кажется, не нам решать, что искренне, что нет. Считать себя верующим, потому что до церкви близко, вроде бы не очень искренне. Но у Бога другая система оценки…
А социологам спасибо, возможно, многие задумаются, почему так происходит, что нам делать с этой тенденцией.
– Есть мнение, что возрождение Православия в России – временное явление, связанное с семьюдесятью годами насильственного насаждения атеизма. Пройдет этот этап возвращения к истокам, компенсации за советское прошлое, и религиозность в России ничем не будет отличаться от европейской “музейной веры”, лишенной искреннего чувства”, как писал Шпенглер в “Закате Европы”. Как Вы относитесь к таким прогнозам?
– Я думаю, причина возвращения Православия гораздо глубже. Возвращение Православия – это возвращение нашей истории, наших традиций. Православная культура – вне моды, вне сиюминутных тенденций. Семьдесят лет безверия не могут этого изменить. Люди, не любившие Россию, тем не менее, всегда признавали ее глубокую духовность. Если угодно, это архетип…
“Музейная вера” на Западе во многом связана с ростом уровня благополучия. Он в основном и стал причиной секуляризации культуры. Люди больше занимаются собой, укрепляют свою независимость, им “соборность”, даже если ее элементы когда-то и были в истории Западной Европы, сегодня не нужна.
Думаю, что в России такая ситуация невозможна. Церковь, как говорил Франциск Ассизский, должна быть бедной и творить добро… Мне кажется, православные это понимают.
“Социальная ответственность – философия жизни”
- Словосочетание “добрый бизнес”, с Вашей точки зрения, внутренне противоречиво?
– Не вижу противоречий между добром и бизнесом. Более того, я абсолютно уверен, что бизнес, несущий разрушительное, злое начало, или деятельность, ориентированная только на получение прибыли, в длительной перспективе обречены. Порой удобнее считать, что единственный способ выжить – жить по принципу “никакой морали: хорошо то, что хорошо для меня”. На мой взгляд, это неправильно, неважно, о ком или о чем идет речь: о человеке или о компании. Решив, что любое поведение, приносящее сегодня дивиденды, допустимо, мы отказываемся от его нравственной оценки. Так нельзя...
– Компания, для которой важны не только дивиденды, но и нравственная составляющая ее деятельности, – это компания, признающая свою социальную ответственность?
– Да. “Социальная ответственность”, к сожалению, часто воспринимается как составляющая рекламной кампании; на самом деле это – философия жизни, основанная на желании поделиться своим благим состоянием с другими. Из чего исходит президент банка или компании, когда принимает решение о поддержке местной общины, реставрации церкви или помощи детскому дому? Многие думают, что они опираются на корпоративные программы или этические кодексы, но на самом деле его желание помочь основано на Библии, на десяти заповедях, как и у любого человека.
В определенный момент возникает потребность поддержать другого, а о причинах и сути этого явления начинаешь задумываться позже. Но (и в этом, на мой взгляд, состоит принципиальное отличие отдельного человека от компании, особенно компании интернациональной) бизнес не может долго пребывать в “благостном неведении”, нужно четко понимать, как действовать, какие начинания поддерживать, какие средства нужны, кто за это отвечает, иначе доброе дело останется лишь проектом.
– Вы говорите о пожертвованиях нуждающимся, материальной помощи... Все это – благотворительность. А что такое социальная ответственность, или она ничем не отличается от благотворительности?
– Я думаю, в каждой компании это разграничение понимают по-разному, в зависимости от целей руководства. Мне не хотелось бы никого учить и навязывать определенные правила. Да и отличие, честно говоря, не кажется мне столь принципиальным. Если угодно, благотворительность – одна из составляющих социальной ответственности.
Важно другое – понять, чем социальная ответственность отличается от спонсорства. Спонсорство – это работа на имидж, работа на себя, когда компании нужно получить положительный отклик, определенное количество публикаций, медиа-сопровождение и так далее... То есть, проще говоря, спонсорство – это пиар.
А социальная ответственность – это, прежде всего, сопереживание, содействие, готовность частично взять на себя решение общественных проблем. Вряд ли для таких проектов нужно широкое освещение. Возможно, это звучит несколько абстрактно, но “общество” каждый раз приобретает очертания конкретных людей, которым действительно нужна помощь. Первый социальный проект BASF под моим руководством начался в 2005 году. Смысл программы “Добрый сосед” – в восстановлении старинной церкви семнадцатого века – храма Воскресения Христова в Кадашах, который находится в пяти минутах ходьбы от нашего офиса. Церковь входит во все основные федеральные справочники архитектуры, ее посещали и свт. Филарет, и великая княгиня Елизавета Федоровна. Но слава храма, к сожалению, не спасла его от разрушения. Когда мы впервые его посетили и встретились с настоятелем о. Александром Салтыковым, храм находился в таком запущенном состоянии, что совершать богослужения приходилось в бывшем каретном сарае. Сейчас, спустя полтора года, ситуация, слава Богу, не столь критична, но основные реставрационные работы впереди...
– Насколько я понимаю, для Вас важно не просто помочь храму деньгами и строительными материалами производства компании BASF. Ваши сотрудники непосредственно участвуют в этом деле: работают на территории храма, участвуют в его реставрации...
– Конечно, можно просто потратить деньги акционеров, но вряд ли от этого что-то изменится в нас самих. Другой вариант – собраться всем вместе, надеть рабочую одежду и пойти класть дорожки на территории храма. Я не говорю о том, что одно хорошо, а другое – плохо, речь идет о разной степени вовлеченности.
На мой взгляд, дело удается тогда, когда за него болит душа.
– Но у компании душа болеть не может...
– Конечно. Но она болит у тех, кто в ее добрых начинаниях участвует, то есть у сотрудников. Не думаю, что у компании или у ее руководителя есть моральное право влиять на душевные качества людей, делать их лучше – это не наша епархия. Но, как мне кажется, у руководителя есть иная привилегия: право создавать условия, в которых люди могли бы проявлять себя с лучшей стороны, понимать, какие они на самом деле хорошие. Фундаментально хорошие, я бы сказал. После наших социальных мероприятий сотрудники меня часто благодарят. Хотя, казалось бы, если человек работал сам, за что говорить “спасибо” другому?!
“Бизнесмен не может думать только о высоком…”
– Но согласитесь, скорее всего, ни одна компания не занималась бы подобными проектами, если бы ее усилия в конечном счете не приводили к улучшению экономических показателей, созданию положительной репутации... Возможно ли вообще увидеть главное, если так велика роль сиюминутного?
– А я не вижу в “сиюминутном” ничего страшного, в человеке ведь тоже сочетается божественное и тварное, это реальность, которую нужно признать. Идеальных условий в мире не бывает. Бизнесмен не может думать только о “высоком”, иначе он уже не бизнесмен.
Не стоит ставить недосягаемых целей, полностью отказываясь от сиюминутных интересов, такой подход заранее обречен. Жизнь ставит нас в определенные условия, наша задача научиться достойно в них существовать. “Делай что должно, и будь что будет”.
– А разве возможны качественные изменения, если человек ориентируется, прежде всего, на собственное душевное состояние? Ведь это уже не помощь ближнему, а просто “разумный эгоизм”...
– Причины и следствия добра можно взвешенно оценить только тогда, когда начинаешь специально об этом задумываться. В момент помощи мы, образно говоря, просто кладем дорожки.
Но в чем разница между бизнесом и отдельным человеком? Не задумываться о причинах и следствиях добра бизнес не может, иначе мы никогда не сможем добиться нужного результата. Компания хорошо работает тогда, когда в коллективе хорошая атмосфера, есть настрой на созидание. Профессионального развития для этого недостаточно. Человек, имеющий возможность духовной самореализации, выходит на совершенно иной профессиональный уровень, а это, в свою очередь, улучшает работу организации в целом. Следствие добра – это и экономическая прибыль в том числе. Вот тот “разумный эгоизм”, о котором Вы спрашивали. Но если эта прибыль снова идет на добрые дела – никаких противоречий я не вижу.
– К сожалению, та социальная ответственность, о которой говорите Вы, в российском бизнесе пока не так часто встречается. А как оценить ответственность, в основе которой лежат принципы, далекие от десяти заповедей?
– Не нам судить о том, что движет тем или иным человеком, той или иной компанией. Тот вариант, который описал я, идеален. К нему, безусловно, нужно стремиться, но это не значит, что следует отметать все то, что существует на данный момент. Конечно, бывают случаи, когда социальная ответственность основывается на желании не отстать от конкурента, сделать яркий имиджевый ход, замаскировать проблемы компании в другой области... Но неверное начало – не приговор.
Приведу пример: реставрационную программу “Сельская церковь”, попечительский совет которой я возглавляю, поддерживают разные люди и разные организации; мотивы у каждого свои, но Церковь никого не лишает права на доброе дело, надеясь, что рано или поздно придет осознание его истинного смысла. Такие нелогичные прогрессии действительно существуют, как ни парадоксально с точки зрения математики это звучит. Можно начать с плохого и прийти к хорошему. Духовная жизнь – своеобразная вещь. Господь не бюрократ, он видит устроение твоего сердца.
Если изменений в душе не произошло... в конечном счете, это беда оказывающего помощь, а не того, кто ее принимает.
– Ваша компания принципиально не участвует в громких акциях, отказываясь от широкого медиа-освещения, но в то же время размещает пресс-релизы, посвященные своей социальной деятельности. Разве это не тот же пиар, только в несколько иной форме?
– Вы забыли о том, что пиар – это работа на внешнюю аудиторию, а наши пресс-релизы подобной цели не преследуют. Да, мы действительно не скрываем, что поддерживаем храм Воскресения в Кадашах, издаем книги для слепых детей, участвуем в образовательных программах, поддерживаем детскую клинику доктора Романова в Санкт-Петербурге. Помните, как говорил князь Мышкин в романе Достоевского “Идиот”? “Две мысли сходятся!” Так и у нас: с одной стороны, желание делать добро, с другой – возможность таким образом повлиять на сотрудников. Именно они должны знать о социальной ответственности, понимать, в какой компании работают, какие ценности она несет обществу. Иначе деятельность каждого из них сведется лишь к улучшению своего материального положения, а этого недостаточно.
Многие мои коллеги ведут свои собственные социальные проекты, не связанные с инициативами руководства. Мне кажется, это очень позитивный знак, свидетельствующий, что все то, о чем мы говорим, воплощается.
Кроме того, Вы спрашивали о глобальных целях. Наверное, такой целью является наше желание подать хороший пример другим: приобщать компании к социальной ответственности, делиться опытом. Для этого и существуют пресс-релизы, социальные отчеты и многие другие механизмы.
– Но если социальная ответственность должна быть публичной и “прозрачной” (как сейчас принято говорить), почему так мало информации о деятельности бизнеса в этой области? Кроме отдельных публикаций, сведения получить практически неоткуда. Руководство компаний не хочет работать над этой проблемой, или механизмы отчетности до сих пор не налажены?
– Проблема и в том, и в другом. На мой взгляд, многие корпорации до сих пор не поняли, что они не просто кому-то как-то помогают, а как раз и практикуют ту самую социальную ответственность. Благотворительные проекты кажутся им лишь отдельными эпизодами (поэтому и пишут о них в отдельных ярких публикациях). Конечно, порой все действительно начинается с “солнечного удара”, с внезапного желания помочь, с потребности разделить чужую проблему, но потом такой “удар” должен стать системной работой, порой трудной, порой скучной, не всегда благодарной, но, на мой взгляд, необходимой. Когда изменится подход к самому явлению, изменится и форма его подачи. Главное, как мне кажется, – осознать, что единичные порывы ничего не решают. Действенная помощь требует грамотного экономического подхода. Слова Христа “Когда творишь милостыню, пусть левая твоя рука не знает, что делает правая” подходят для отдельного человека, компания такое “незнание” себе позволить не может. Это безответственно. Хорошим примером в этой связи, на мой взгляд, может служить российское купечество. Как работали все купеческие предприятия? Бухгалтерия, с одной стороны, контролировала все торговые сделки, с другой – следила за тем, как полученная прибыль распределяется, какие благотворительные проекты поддерживаются, какие учреждения строятся. Не “бессмысленность и беспощадность”, а нестяжательство и практичность – такой подход современный бизнес, пожалуй, и должен взять на вооружение.
Кроме того, очень важно, на мой взгляд, ответить на вопрос: зачем бизнес вообще зарабатывает капиталы? На мой взгляд, компания не может просто зарабатывать прибыль, эта прибыль должна идти на добрые дела, чтобы “нажитое от общества вернулось так же обществу”, как писал
П. М. Третьяков.
– Какие особенности православного сознания необходимо учитывать для того, чтобы развивать социальную ответственность бизнеса в России, с точки зрения BASF, немецкой компании, основанной на протестантской этике?
– Компания наша действительно основана на протестантской этике, это определяет принципы ее работы, но, с другой стороны, невозможно развиваться, игнорируя национальную специфику разных стран. Те схемы, которые отлично срабатывают на Западе, не всегда приживаются в России.
Протестанты верят, что успешность в жизни – свидетельство богоизбранности, именно успех дает надежду на спасение. В Православии более сдержанное отношение к благополучию – “удобнее верблюду пройти сквозь игольные уши, нежели богатому войти в Царство Божие” (Мф. 19, 24). Оба варианта, с моей точки зрения, экстремальны. Не стоит абсолютизировать ни тот, ни другой принцип. Жизнь – это золотая середина, компромисс между двумя противоположными позициями. Возможно, протестантской этике суждено работать с православным сознанием для того, чтобы наши люди смогли это понять?
Кстати, большинство наших сотрудников здесь – русские. Поэтому, преодолевая стереотипы, мы не боремся с православной культурой, а стараемся изменить себя. Но православному бизнесмену, как мне кажется, не стоит бояться восхваления. Духовная сила не в том, чтобы уберечь себя от возможных соблазнов – важнее, как мне кажется, через эти “медные трубы” пройти и не поддаться искушению.
– Возможны ли иные формы взаимодействия бизнеса и общества в будущем?
– Думаю, что в будущем компании постепенно перейдут на сотрудничество с крупными благотворительными фондами (эндаументами). Сегодня такая практика уже существует на Западе. Деньги поступают в фонд, его руководство решает, на какой проект их направить. Это нововведение, на мой взгляд, свидетельствует о росте доверия друг к другу. Бизнес зарабатывает деньги, фонды их аккумулируют – каждый делает свое дело. Кроме того, деньги находятся в фонде и не могут быть отозваны до момента оказания помощи. Сегодня на такую практику решаются лишь Билл Гейтс и Уорен Баффет, то есть те, кому, по большому счету, нечего терять. Надеюсь, в будущем степень доверия не будет зависеть от уровня доходов.
Что касается таких социальных инициатив, как программа “Добрый сосед” (восстановление храма Воскресения в Кадашах), они, я думаю, никуда не исчезнут. Человечеству свойственно стремление к добру – “душа по природе христианка”. А если бы его на самом деле раздирали война всех против всех и центробежные инстинкты, оно бы давным-давно перестало существовать...
На заставке фрагмент фото с ourtx.com
