На протяжении практически всей христианской истории Церковь не раз пытались сделать марионеткой в политических играх. Для верующих это было временем испытаний, когда среди христиан открывались подлинные исповедники, готовые ради Церкви пожертвовать всем — даже своей жизнью. О том, как святые боролись за Церковь, в новом мини-проекте журнала «Фома».
Ересь как лекарство от раскола
VII век после Рождества Христова. Восток Византийской империи охватил очередной церковный раскол. Осужденная на Четвертом Вселенском Соборе (451) ересь монофизитства, утверждавшая, что во Христе только одна Божественная природа, а не две, как учит Церковь, и не признававшая тем самым Спасителя в качестве подлинного Богочеловека, продолжает распространяться в Сирии, Палестине и Египте. Положение это не только разрушает единство Церкви, но и создает реальную угрозу территориальной целостности империи.
Дошло до того, что императору Ираклию, прибывшему во время военного похода в город Эдесса (юго-восток современной Турции), в местном храме было отказано в причастии. Епископ-монофизит потребовал от него всенародно осудить постановления Собора, чего Ираклий сделать не мог. И тогда константинопольскому Патриарху Сергию пришло на ум создать новое учение о Христе, которое должно было примирить расколовшихся верующих. Император и большинство епископов поддержали Патриарха.
И только один монах во всей империи выступил против этого нововведения, уверяя всех, что такое примирение — путь к новой ереси. За это его предали анафеме, отрезали руку и язык и отправили в ссылку на Кавказ, где он вскоре скончался. Этот человек, бросивший ради Церкви вызов всему миру, — один их самых почитаемых святых, преподобный Максим Исповедник.
Учение, созданное Патриархом Сергием, в богословской науке известно как монофелитство, и на первый взгляд казалось тогда совершенно безобидным. Твердо отстаивая две природы в Спасителе — Божественную и человеческую — предлагалось говорить об одной, Божественной воле во Христе, будто бы полностью растворившей в себе волю человеческую.
Из учения следовало, что Иисус на протяжении всей Своей земной жизни действовал и поступал только как Бог, управляя человеческим телом подобно тому, как при помощи компьютерной системы управляется сегодня робот. Однако это означало, что полного преображения человеческой природы во Христе так и не произошло. Воля человека так и осталась укорененной во грехе, осталась неисправленной Богочеловеческим действием.
Но императору приглянулось это учение. Он решил воспользоваться им, чтобы примирить монофизитов и православных христиан и остановить сепаратистские поползновения в империи. Без колебаний он подписал составленный Патриархом Сергием эдикт, предписывавший всем членам Церкви исповедовать монофелитское учение в качестве догмата. В считанные годы новая ересь охватила огромные территории империи.
Государственные «изменники»
Преподобный Максим — тогда уже известный монах-интеллектуал — с дотошностью ученого изучил провозглашенный в Константинополе «догмат». За тонкими хитросплетениями монофелитства было непросто распознать глубинное искажение христианского учения, но святой, глубоко исследовав доступные ему тексты святых отцов и Писание, сумел разработать последовательное разоблачение этой ереси.
«Сам “Бог всяческих”, — говорил преподобный Максим во время публичного диспута в Карфагене с одним из главных идеологов монофелитства, — без превращения став человеком, не только как Бог желал сообразно Его Божеству, но — и как человек, сообразно Его человечеству».
Его оппонент диспут в итоге провалил и после окончания прений всенародно отрекся от ереси. Западные епископы и Папа Римский поддержали Максима Исповедника. Нужно помнить, что в то время Церковь еще не раскололась на Западную и Восточную. Великая Схизма, закрепившая раскол Церкви на католическую и православную, произойдет только в 1054 году.
Осенью 649 года в Риме на Латеранском Соборе, на котором вновь выступал святой, Папа Мартин осудил монофелитскую ересь. Казалось, что судьба учения предрешена, однако Константинополь решение Собора понял по-своему.
Новый император, Констант, понимая, что деятельность Папы и святого подрывают политический проект примирения еретиков и христиан, потребовал от своего военачальника в Равенне в срочном порядке конвоировать Мартина в столицу. На суде его обвиняли в «государственной измене»; требовали аннулировать решение Латеранского Собора, но Папа остался непреклонен. Святого Мартина сослали в Херсонес, где он вскоре скончался.
Настал черед и преподобного Максима. В мае 655 года корабль с арестованным святым на борту прибыл в столичный порт. Через несколько дней преподобный предстал перед судом.
«Если и весь мир причастится, я один не причащусь»
- Христианин ли ты!? — взревел председатель суда, когда в зале наконец установилась тишина.
- Благодатью Христа, Бога всяческих, я христианин, — кротко ответил святой.
- Это неправда! — с напускным благочестием возопил председатель.
Начался допрос. Председатель так и этак пытался уловить исповедника, забрасывал его вопросами, выдвигал самые разные обвинения, но Максим с разумной твердостью и смирением последовательно опроверг все сказанное против него. Потом в зал суда стали приводить «свидетелей», изобличающих различные «преступления» Максима. Но и их клевета рассыпалась перед достоинством ответов святого. Судебное заседание окончилось ничем. Процесс над противником ереси затянулся на долгие годы.
Преподобного то держали в темнице, то приводили на допросы, высылали с конвоем из столицы, затем возвращали обратно. К нему приходили епископы и вельможи, уговаривали его прекратить упорствовать, сулили ему награды и звания, которыми осыплет его император, как только он примет ересь, говорили, что вся Церковь вместе с константинопольским Патриархом уже исповедует монофелитство.
«Поистине вся сила неба не заставит меня сделать это, – с незлобивой простотой отвечал им монах, – ибо что отвечу – не говорю Богу, но моей совести, – если бы ради славы человеческой, самой по себе не имеющей никакого существования, клятвенно отрекся я от веры, спасающих любящих ее?»
Все время судебного процесса преподобный держался с достоинством, не позволяя себе ни резких выпадов, ни патетических восклицаний о неминуемой каре, которая настигнет его обидчиков. Он был вежлив, сдержан и спокоен. «Когда ты оскорблен кем-нибудь или в чем унижен, — писал святой, еще будучи на свободе, в “Главах о любви”, — берегись помыслов гнева, дабы они, по причине этого оскорбления отлучив тебя от любви, не переселили в область ненависти».
На последнем заседании судья, перед тем как огласить приговор, уже без особенной надежды сломить преподобного Максима спросил, что он будет делать, когда узнает, что и римские епископы приняли монофелитство и причастились (то есть вступили в церковное общение) с Патриархом.
«Если и весь мир причастится, я один не причащусь», — ответил ему исповедник.
Через 18 лет после кончины Максима Исповедника на Шестом Вселенском Соборе ересь монофелитства была осуждена, а позднее ее когда-то главный противник был реабилитирован и прославлен в лике святых.
Столь быстрая реакция Церкви на провозглашенное Константинополем учение показывает, что, помимо императорского двора, едва ли кто из епископов действительно разделял положения этой ереси. Молчание, которым сопровождалась судебная «расправа» над Папой Мартином и преподобным Максимом, изобличало скорее обычный человеческий страх, чем богословскую позицию: иерархи просто не хотели разделять участь исповедников. И этот страх оказался настолько сильным, что даже на заседаниях Шестого Вселенского Собора имя главного противника монофелитства предпочитали не упоминать, дабы ненароком не разгневать царскую особу.
Тем значительнее выглядит подвиг одинокого монаха, написавшего когда-то удивительные слова:
«Любовь есть путь истины, и ею называет Себя Слово Божие... Ради этой любви все святые до конца противостояли греху, не заботились о здешней жизни и стойко сопротивлялись многовидным способам смерти, дабы, (уходя) от мира, сочетаться с самими собой и с Богом... Любовь есть истинное и безупречное богомудрие верных, концом которого является Благо и Истина".
Читайте также:
