Мне шесть лет, обычная казанская городская школа, самое начало восьмидесятых — первый раз в первый класс. Как-то очень быстро все ребята поняли, что одноклассник Дима — другой. Сейчас про таких детей говорят «особый», но в моем детстве Димке быстро нашли другое слово — «дебил». Учился плохо, из носа — вечно текло, глуповатая, как тогда казалось, улыбка…
Димка, Димка, Димка Веников… Даже фамилия какая-то несерьезная. Вот фотография первого класса — девочки в белых фартучках с бантами, мальчики в аккуратных чистеньких костюмчиках, белые рубашки. В руках — огромные, чуть ли не в рост, гладиолусы, колючие астры, пафосные розы.
И ты Дима, там такой же, как все — ровня, пришел получать знания, искать друзей…
Наверное, поэтому — чтобы найти друзей, быть, как все — отдала тебя мама в обычную среднеобразовательную школу, а не в ту, которую мы, дети, называли «школой для дураков». Да что там дети, если честно. Все так называли, и взрослые в первую очередь.
Когда красивая картинка начала раскалываться? Когда стали мяться и пачкаться от драк пиджачки, милые улыбки превращаться в озлобленные гримаски? Не всегда, конечно, ситуативно. Вот фото третьего класса, пятого, и вроде — везде обычные дети, только нет уже такой праздничной общности, все разделяются — по группкам, интересам. И ты, Дима, все дальше и дальше — не свой, чуждый.
Что у тебя было — умственная отсталость в легкой или средней степени? Почему у тебя из носа все время текло — из-за диагноза или из-за постоянных, не всегда явных, слез?
А пиджачок у тебя давно не чистый, как ни старается мама, как ни настирывает-наглаживает в выходные, с понедельника — все опять по новой. Вот на пиджаке отпечатки ботинок — я помню, как тебя пинали, по кругу. А еще тобой играли в «сифу». Это я уже после тридцати поняла, что «сифа» — от «сифилис». Обычно в роли сифы выступала грязная тряпка — в кого попали, кто не увернулся, тот, значит, осален. Но «сифой» часто делали тебя, тобой кидались в друг друга.
— Кидай Веника, фу, попал!
А ты смеялся. Ты хотел быть ровней, чтоб приняли, посчитали своим.
Учителя не вмешивались. Почему, я не знаю. А твоя мама не ходила биться за тебя… Нет, это неправда, она билась, только не в школе, ведь там всегда были правы только учителя, и они, кстати, отчитывали ее — за твое плохое поведение. А ты просто пытался вести себя как остальные, быть своим.
Мама билась за тебя с жизнью, пыталась организовать инклюзию тогда, когда такого слова-то никто не слышал, а уж о том, что любой человек имеет право на нормальную жизнь, — тем более. Она очень хотела, чтобы ты был такой же, как все. Но слишком неравные были силы.
Вот фотоальбом девятого класса. Как мы с подругами возмущались, что твое фото поставили на нашу страничку. Да, нам тебя было жалко, да, постоянно пытались остановить мальчишек, просили учителей, завучей изменить ситуацию. Но ставить Димку Веникова рядом с аккуратненькими девчонками — интеллектуалками, это, извините, слишком!
Тогда, в девятом классе ты еще мечтал стать своим?
После девятого класса ты ушел в какое-то ПТУ. Кто-то рассказывал, что тебя не раз видели пьяным в компании, где ты наконец стал своим. Нет, не среди бывших одноклассников: у тех — пристойная работа, семьи, все как полагается, спокойно, благополучно.
…1 сентября девочки в белых фартучках с бантами, мальчики в аккуратных чистеньких костюмчиках, белые рубашки... Димка, может быть, еще можно что-то изменить?
***
Как-то мы с моим средним сыном, тогда еще младшим, попали на новогодний праздник группы канис-терапии «Солнечный пес». Нормотипичный сынок весело участвовал в конкурсах, поедал вкусности, обнимал добрых больших собак вместе с детьми, которые занимаются в группе и многие из которых были в разы «тяжелее» Димы. Сын ни разу не задал вопроса: «А почему этот мальчик такой? Издает такие звуки?» Просто он уже знал, что все люди на свете — разные и все — ценны, точнее — бесценны. Об этом знают все мои дети, и очень надеюсь, что они ни на кого не посмотрят с брезгливой жалостью, которая хоть и отличается от злой травли, но одновременно — ее продолжение.
Здесь очень хотелось бы написать, что в каждом встреченном «особом» ребенке, который развивается, ходит на специальные занятия, общается с другими людьми, среди которых чувствует себя своим, я вижу Диму и мне становится легче. Хотелось, но не буду. Именно потому, что каждый человек — бесценен, неповторим. И у Димы не было занятий, счастливой работы с терапевтическими собаками, друзей, а было то, о чем написано выше. И никуда мне не деться от удушающих боли и стыда при воспоминании о нем…
