В 34 года в результате крушения параплана его тело стало полностью неподвижным. Но сегодня к Роману Аранину приезжают не помогать, а искать помощи и учиться… быть счастливым.
Роман Аранин — российский предприниматель, генеральный директор компании Observer, которая производит и ремонтирует в России реабилитационную технику для инвалидов. Руководитель реабилитационного центра и Калининградской региональной общественной организации инвалидов «Ковчег». Лауреат премии «Импульс добра» и премии журнала «Генеральный директор». Живет в Калининграде.
Катастрофа
Я всегда с тревогой ждал своего 33-летия. Возраст Христа… Где-то я читал, что это — рубеж, перелом в судьбе, когда меняются ценности. Я с детства увлекался экстремальными видами спорта: виндсерфинг, альпинизм, полеты на параплане. Но когда исполнилось тридцать три, полгода не летал, решил — от греха подальше, не буду рисковать. И вот 1 июля — мне 34. А через сорок дней судьба меня нагнала.
8 августа у нас был полный сбор: жена, дети, родители, теща и даже бабушка. У меня красивый параплан, купол великолепный, мотор — должен же я всем показать, как лечу над городом, буревестником парю над пляжем. В общем, мальчишеская рисовка, конечно. Друг, с которым все время вместе летали, останавливал: погода не та, не нужно. Не послушал.
Место выбрал новое, неопробованное. Взлетел. А через 20–30 секунд увидел под собой высоковольтные провода — они так жужжали прямо под ногами, мама не горюй! В момент зажариться можно. Пытаюсь уйти в сторону, в панике совершаю ошибку — даю полный газ, меня бросает вниз, разворачивает, я падаю, ударяюсь спиной о землю, и всё — меня четко, аккуратно выключили: руки не работают, ноги не работают, лежу в полном сознании, а чувствительности никакой...
Тогда я первый раз в жизни попал в больницу. Перелом шеи, четвертый позвонок. По всем медицинским учебникам — это верная смерть. Лежу все время на спине, дышать трудно, задыхаюсь, на голове шурупами зафиксировали железную корону, сзади висит 15-килограммовая гиря — точно пыточная из Средневековья.
На третий день медсестры намекнули, что нет в больнице грамотного специалиста, который не побоялся бы «лезть в шею» и по сути врачи просто ждут, чтобы произошло, как описано в учебниках. В общем, я не должен был выжить. Но я оказался живучим.
Знаки
Это сейчас я понимаю, что предупреждения начались за месяц-полтора до травмы. Был неудачный полет: я попал в мощнейший нисходящий поток, упал, но тогда отделался ушибами и растяжением. Это был первый звоночек, но я его не услышал.
А недели за две до аварии меня стали преследовать странные истории с голубями: гуляю с собакой, рядом мост, ветер сильный, и прямо передо мной голубь тоже попадает в нисходящий поток, падает, ломает грудную клетку, а может, и позвоночник. Прошла неделя. Из мусорного контейнера на улице прямо мне под ноги вываливается молодой голубь, весь обмотанный нитками. У него три или четыре оборота нитки вокруг шеи. Подобрал его, размотал, выпустил. А буквально за три дня до аварии выхожу вечером из офиса, иду к машине, смотрю — опять покалеченный голубь, и здоровенный ворон его атакует: сверху запрыгивает, бьет по шее, по голове. Я было его отогнал, но потом из машины видел, как ворон голубя добил. И все это на протяжении двух недель. Ну не бывает таких совпадений!
Обещание Богу
Мой первый особенный опыт общения с Богом я пережил в больнице. Я уже был верующим, крестился еще на первом курсе летного училища, хотя тогда, в 1988 году, за это могли и отчислить. Я всегда много читал, такой вечный книжный голод, поглощал все книги у соседей, в шестом классе учебники истории за 7–10-й класс читал как художественную литературу, прятался ночью с фонариком под одеялом и улетал в далекие миры. Увлекался философией, а когда появилась возможность, запоем прочитал Библию, и что-то во мне откликнулось. Хотя родители были неверующие: отец — воинствующий атеист, а мама могла, конечно, у меня в офисе углы святой водой окропить, но это было скорее суеверие. Но случилась со мной эта беда, и мать и сестра покрестились — нужно же было на что-то надеяться, за что-то хвататься.
На четвертые сутки в реанимации была у меня очень тяжелая ночь, можно сказать, критическая точка. Я уже думал: все, ухожу. И тут вдруг четко так вижу себя откуда-то сверху, как медсестра меня переворачивает, а сам думаю: вот она его перевернет, а куда я-то лягу? То есть я существовал как будто отдельно от своего тела.
И вот в ту самую ночь я начал с Богом «договариваться»: Господи, давай как-то решим: Ты мне помогаешь, я из этого всеми способами выбираюсь, а потом я пойду и буду Имя Твое славить, какие-то дела буду делать для людей.
И вот мне было плохо, совсем плохо, казалось, я умирал, но на душе вдруг стало спокойно и даже умиротворение какое-то пришло. Захотелось позвать жену, родителей, сестру — поделиться. Они пришли, смотрят — в коридоре лежит покойник с биркой: умер мой сосед по палате. Ну и настроение у всех соответствующее. А я зову их порадоваться, поделиться своим замечательным открытием и самочувствием, пою о том, как все хорошо, они слушали, а про себя думали: он уже не в себе, в каких-то последних мечтаниях перед концом. Сейчас уверен — это состояние радости и безмятежности пришло после того моего ночного обращения к Богу, хотя тогда я это так не считывал, просто помню, что на душе стало тихо и спокойно.
Возвращение
После того ночного разговора с Богом я стал возвращаться к жизни — обещания-то свои нужно выполнять. Началась моя четырехлетняя реабилитация.
В той моей доаварийной жизни по концентрации и насыщенности событий я точно прожил за троих. Летчик, альпинист, бизнесмен. Из авиации я ушел в 1990-е, летчику тогда платили 100 долларов в месяц, а у меня семья, ребенок. Коммерческая жилка во мне была всегда: еще на четвертом курсе училища в выходные, когда женатые разъезжались по домам, я на ужине собирал их котлеты, делал бутерброды и бежал на вокзал — продавать. Возвращался ночью, транспорт уже не работал, шел довольный с карманами, набитыми деньгами.
После увольнения из армии с головой ушел в бизнес, стал самым крупным оптовиком детских игрушек в Алма-Ате. А к моменту того злополучного полета у меня в Калининграде компания по продаже обоев и сантехники имела оборот в 120 млн рублей. Жил все время в гонке, пахал по 15 часов в день. А тут на четыре года — полный релакс: вся моя задача — ножки подгибать, массажик, да книжки читать. Красота!
Раньше я рядом с нашим калининградским кафедральным собором по утрам с собакой бегал, а теперь меня туда привозили гулять в инвалидной коляске, чувствовал я себя неважно, спинку коляски опускали и я лежа любовался свечками цветущих каштанов. До аварии я их даже не замечал. Совсем.
А потом мы нашли в Москве военного врача, который брался за тех, от кого все отказывались. Он приехал и начал «фашиствовать»: лежу, он подходит, стягивает меня с кровати на пол и за ногу тащит в соседнюю комнату — такая у него методика. Я верещу. Все мои верещат. Положил меня по центру и говорит: «Ползи». — «В смысле — ползи? У меня ни рук, ни ног нет!» — «А ты башкой трись. К обеду должен развернуться на 90 градусов». И я, стирая затылок до крови, за три-четыре часа разворачивался в указанном направлении.
После аварии тело становится гиперчувствительным. Любая пылинка попадает на лицо, и чувствуешь ее как ожог. Ну я и пожаловался. Он говорит: «Где тебе больно?» Отвечаю: «Вот щеки, лоб». Он берет и тянет сильно кожу в этом месте. Ору как бешеный. А он: «Что, где еще болит? Где еще тебе жжет?» — «Не, не, не, все нормально, все хорошо уже». Это происходило каждый день, недели две. У меня теперь никакой гиперчувствительности, все нормально, все вылечилось. И в результате этой своеобразной методики у меня больше нет вот этого отношения к себе как к хрустальной вазе. Ну тело и тело. Сейчас, анализируя свою жизнь до аварии, понимаю, что вся она — всего лишь подготовка к моему нынешнему пути. Все эти аэроклубы, летное училище, тренировки, тренажеры, чтобы переносить перегрузки, когда вся кровь отливает от головы в ноги и на какое-то время отключаются зрение и слух.
Плюс я же альпинист. А что такое альпинист? Напялил на себя 50-килограммовый рюкзак и поперся, как ослик, в горы. И чем выше поднимаешься, тем больше кислородное голодание. Ты приучаешь свой мозг жить без кислорода. И вот до вершины осталось пять шагов, а у тебя полные легкие и рот крови и нечем дышать, и пить нечего. И ты делаешь эти последние пять шагов и вдруг видишь — это ложная вершина, а до настоящей еще 200 метров вверх ползти. А ты уже себя превозмог до предела. Но делаешь еще какие-то сверхусилия и эти 200 метров преодолеваешь. И не знаю, что при этом меняется — душа, воля или еще что-то, но весь ты как-то вырастаешь, и в своей обычной жизни ты можешь этим пользоваться.
Это и теперь хорошо работает. Допустим, учусь я печатать голосом. Поначалу письмо, надиктованное буква за буквой, стоило мне неделю тренировок. Раньше я бы плюнул: не получается, ну и не надо. А сейчас: не получается сегодня — получится завтра, через месяц, да хоть через 17 лет.
Люди рядом
Но самое главное — это люди, которых я встретил за время реабилитации. За первые 5 лет мы потратили около 350 тысяч долларов: 150 — мои, от бизнеса и еще машину продали, а остальные 200 собрали друзья. Хорошо, что тогда в Москве открылся лучший по тем временам центр «Преодоление». Там работал Руслан Саидович Курбанов, он нас, колясочников, раз в неделю возил в храм, в театры: заказывал автобус, договаривался — приезжаем, а там ничего для инвалидов не оборудовано, двадцать ступенек верх, и помогать никто не спешит. Так он нас — человек семь на этих громоздких колясках — по очереди сам на эти ступеньки втаскивал. И так каждый «выход в свет».
И сегодня на территории созданного нами реабилитационного центра мы ставим памятник Саидычу или, проще говоря, «Тому, кто рядом». Про инвалидов-то еще говорят, а вот про тех, кто рядом — врачей, сиделок, жен, — забывают. А мы каждый год будем выдавать 150 000 рублей самому достойному — тому, кто помог инвалиду вернуться к жизни.
После аварии я выжил только благодаря тому, что рядом были такие люди. Если бы не друзья, никаких денег не хватило бы на мою реабилитацию, где-нибудь я споткнулся бы или сломался.
Меня часто спрашивают, была ли у меня депрессия. Нет, не было. Были моменты, когда было тяжело, но для этого были объективные причины. Помню поссорился с женой, поругался с отцом — мы с ним гуляли, температура на улице минус 15, и эта дурацкая пластина у меня в шее остывает и ломит так, будто болят все зубы, и еще умножить на сто. Естественно, у меня «депрессия» — минуты на две-три. Или перед тем, как попасть в центр «Преодоление», я восстанавливался в одной московской клинике — там не организация, а полное раздолбайство: кабинет ЛФК на 12-м этаже, мы на шестом, массажный где-то в подвале. И тут ты, такой гордый горец, а тебя голым практически везут в душ через весь коридор, где сидят люди, смотрят телевизор. Еще и горшок рядом тащат. Но все это мелочи. Я Богу доверял, хотя в начале признаюсь, даже к экстрасенсу ездил. Друзья рассказали, мол, он какую-то девочку в сложнейшем состоянии за месяц на ноги поставил. Оказалось — полная ерунда: через два месяца выясняется, что ты за какой-нибудь «волшебный кактус» отдал 15000 долларов.
Дать надежду
Статистика по тем, у кого позвоночник сломан на уровне шеи, в России пока печальная: где-то 90 % умирают в первые 3–4 месяца после травмы. Был у меня сотрудник, отличный, кстати, специалист, но я чувствовал, смотрит он на меня и думает: я тут пашу весь в поту, а этот гаврик ходит и сливки снимает: руководит, прибыль получает, да интервью дает — классно устроился! А потом соседка попросила его сук спилить, и этот сук, падая, выбил из-под него лестницу, и он сломал шею. И вот лежит он на полу, на матрасике, на пятом этаже в доме без лифта. Утром приходит бывшая жена — памперс меняет, вечером — соцработник. И весь день один. Мы с министром здравоохранения вместе за него боролись. Пять лет он продержался. Умер от сепсиса — пролежни были страшные...
Вот так бывает, когда у человека нет близких друзей, надежной семьи и денег. И таких — 90%. Я часто думал: ну зачем Бог мне его показал? Да чтобы я увидел, как это бывает у большинства, и попытался это изменить. Теперь это главная цель моего бизнеса.
После реабилитации у меня ничего, конечно, не задвигалось, но я научился жить в этом новом теле. Вернулся в бизнес, который во время моего отсутствия вели родственники, но там были уже свои порядки. Да и никто тебя нигде не ждет: начинать нужно с того, что необходимо прежде всего тебе самому, а потом делиться этим с другими.
Мой друг сконструировал для меня коляску-вездеход, на ней можно и с лестницы спускаться, и на пляж по песку, и в хрущевке развернуться. Выставили ролик с этой коляской в Сеть, и сразу пошло по десять звонков в день — «вышлем деньги вперед, только сделайте».
Сегодня наша компания ежегодно производит несколько сотен колясок, недавно открыли фабрику мощностью 2,5 тысяч в год и 9 мастерских по ремонту по всей России. Значительная часть работников у нас будут инвалиды. Пляжи оборудуем для людей с ограниченными возможностями, недавно открыли реабилитационный центр.
В первый заезд приезжает к нам мальчишка 27 лет, спинальник, у него только руки работают. Выгружают его из автобуса, смотрю, а на его лице вся скорбь мира. А я-то знаю, что уже сегодня он может идти ко мне работать в сборочный цех, а вечером поехать, скажем, в ресторан или играть на пианино, творчеством заниматься. Но он этого еще не знает. Мы его «подселяем» к человеку, у которого травма уже 18 лет и ничего не работает — ни руки, ни ноги. И через неделю этот мальчишка понимает, что у него не травма, а так, насморк. Потом поехали на экскурсию на наш завод. Он смотрит: работают ребята с большими ограничениями, чем у него.
Понимаете, массаж, ЛФК — это все хорошо, но реальное возвращение к жизни происходит тогда, когда человек востребован: когда у него есть работа, когда он что-то делает, получает деньги, приносит их домой, у него появляется уверенность в себе. Он может купить машину, познакомиться с девушкой. Все меняется. У меня нет проблем с трудоустройством. У меня проблема с людьми, которые хотят работать. Если человек сломался в тридцать, он уже зрелый, у него уже есть стержень, на который можно опереться. А вот если в шестнадцать, он часто так и остается шестнадцатилетним.
Для многих есть пенсия в 20000 рублей, и все, больше ничего не надо, жизнь удалась.
Два Романа
Я часто сравниваю свою жизнь до и после аварии. Роман тогда и сейчас — это два разных человека. В той жизни, до травмы, у меня все было: успешное дело, семья и при этом я понимал, что я не туда гребу. И мне шли звоночки: тут машины разбитые, тут ноги сломанные... А я все равно гребу туда, куда гребу.
Я был верующий человек, но в церковь ходить особого желания не было. Я понимал, что Бог есть, и Он со мной говорил, предупреждал через все эти машины разбитые, но я Его не слышал. Все крутилось, вертелось, и в этой движухе я крутой, рулю всем, всего добиваюсь. Тот Роман, он был про себя, максимум про семью и про самых ближайших друзей — и всё. По сути — про себя. Кайфушник: параплан, сёрфинг, горы, путешествия. А сейчас — искренне, я не наигрываю — я переживаю за людей, для которых работаю.
Да и в семье сейчас многое поменялось. Как я жил до аварии: вставал в 6 утра, бегал свои 5 километров вдоль кафедрального собора с собакой. Потом готовил себе завтрак, забирал ребенка, закидывал в детский сад, жена спит в это время. А после работы — летаю на параплане, или на сёрфинге в яхт–клубе. Приезжал домой около 12 ночи. Меня постоянно нет дома, и, скорее всего, мы бы развелись, все к этому шло. И при том, что внешне в жизни все было хорошо, я приходил домой несчастный, мне ничего не хотелось. Ни общения, ничего — падал на диван и засыпал. Сейчас думаю, травма нас сплотила. Хотя, конечно, первое время было непросто: раньше я все время был в деле, на работе, а тут привезли меня в коляске, и все 24 часа ей приходилось видеть мою физиономию кислую. Это ломка реальная. Думаю, нас спасло то, что я не позволил себе сломаться, не разогнал всех вокруг себя. Да и жена изменилась. Ей ночью нужно было по несколько раз вставать, чтобы меня переворачивать и так четырнадцать лет — почти без сна. Да и двое детей на ней. Я снова создал бизнес, вернулся в деловую жизнь. Но сами мы были уже другими, отношения стали глубже, мы испытали их, как говорится, и в радости, и в горе. Да и бизнес теперь другой. А то, чем ты занимаешься, реально имеет значение. Одно дело водкой торговать или даже обоями и сантехникой, но социально ориентированный бизнес дает не только прибыль, он приносит совсем другое удовлетворение. И в этой своей новой жизни я постоянно чувствую поддержку Божию, меня аккуратно в спину подталкивают, очень нежненько, так, что еле двигаться успеваю.
Вот, скажем, выясняется, что в России нет ни одной мастерской по ремонту колясок. Решено: будем эти мастерские открывать. Но денег нет. И вообще ничего нет. Вечером помолился — и неожиданно появляются какие-то люди, звонит человек из фонда «Наше будущее»: мы вам даем займ в 5 миллионов на 5 лет, нам нравится ваша идея. И мы на эти деньги открываем первые четыре мастерские, потом едем в Англию, учимся у коллег, создаем огромный склад запчастей.
А строительство нашей фабрики по производству колясок? Ведь у нас было всего 5 гектаров земли, заросшей бурьяном! А сейчас приходят друзья и коллеги, видят фабрику, зеленые газоны и каются: слушали мы тебя, Рома, три года назад и думали — хороший человек, но фантазер.
Иногда слышу упреки: у вас, мол, слишком дорогие коляски. Но у нас разные линии, как у автомобилей — есть Kia, а есть Rolls-Royce, и цены на них разные. При этом инвалиды ни за что не платят. За все платит Фонд социального страхования. Процент индивидуальных заказов минимальный.
Я называю себя серийным социальным предпринимателем. У нас 12 разных бизнес-проектов. И я уже не могу остановиться. А когда кажется, что перестаю контролировать ситуацию, так Богу и говорю: Господи, я не справляюсь, давай притормозим немножко. Но потом помолишься, и приходят организационные решения — берешься еще за какую-то тему, оставляя себе 6 часов на сон.
А тут познакомили меня со священником в Знаменске, в нашей Калининградской области. Добираться к нему далеко, выгружаться трудно, но я приезжаю туда как в свой семейный храм. И он рад, что у него на приходе не только бабушки, но и молодые люди. А после службы идем с ним в трапезную и часами выясняем, так мне поступить или иначе, прав я тут или не прав, и всегда я получаю дельный совет. Батюшка, когда у нас мастерскую после открытия освящал, такую проповедь сказал, что у меня треть коллектива в церковь начала ходить.
Вместе с Ним
У меня нет вопроса к Богу, почему со мной это произошло. Для себя я ответ нашел. И при въезде на нашу фабрику повесил на дубе табличку с цитатой: Довольно для тебя благодати Моей, ибо сила Моя совершается в немощи (2 Кор 12:9). У меня в уме и в душе все сложилось, все встало на свои места. И теперь, как это ни парадоксально, свои немощи я рассматриваю как благословение.
И еще к вопросу, кто я есть: я никогда не был телом. Да, мне важно было, как выглядит мое тело, чтобы живот плоский с кубиками, ноги загорелые и мускулистые и чтобы каждое утро я спокойно мог пробежать 5 километров, в горы подняться... Но это общая физическая культура. А теперь, когда есть пузо, плечики похудели — это немного грузит, но не сильно. Я не тело. У меня нет ни ручек, ни ножек фактически. Я в чистом виде воля. Но здесь главное — вектор моей воли, чтобы она совпадала с волей Божией. Тогда и появляются 5 гектаров, фабрика, центр реабилитации. Смешно звучит, казалось бы, я полностью парализованный человек, при этом я абсолютно и безоговорочно счастлив. Вчера сидел во дворике, напротив фабрики, сиделка поливает траву, я пузо грею на солнце и я понимаю, что я счастливее, чем был в той жизни.
Я же понимаю: я умер. После этого каждый день — бонус. Можно, конечно, сконцентрироваться на том, что у тебя ничего в организме не работает, тут у тебя трубочка, тут пластина, тут еще какая-нибудь штуковина, и спал ты всего 4 часа. Можно уйти в депрессию. Но ведь меня вообще не должно было быть, а я есть! Я люблю жизнь, людей, которых встречаю, я вижу какие они необыкновенные! Я что-то делаю, я реально продуктивен. А если вдруг заболеваю и работать становится сложно, я ложусь на бок, разворачиваю компьютер и голосом даю команды. Я все равно работаю. И когда я продуктивен, когда меняется пространство вокруг меня, меняется мир, город, еще что-то, я от этого балдею. Иногда становится страшно: не случилась бы эта авария, так и прожил бы свою жизнь кайфушником, никого по-настоящему не жалея. Если бы мне дали еще раз выбрать судьбу, я бы выбрал свою. Однозначно. Ведь в конце — happy end, абсолютно счастливый конец.
Подготовила Инна Волошина
