Мне особенно ярко запомнилось наше прощание, — вспоминала супруга священника. — Батюшка мне говорил, отчеканивая каждое слово: “Ты в своих письмах часто занимаешься совершенно бесполезным занятием: считаешь дни, сколько прошло со дня нашей разлуки и сколько еще осталось до дня моего возвращения домой. Я этого не жду. Я уверен, что в вечности мы будем с тобой вместе, а на земле нет. Мне, вероятно, дадут еще три года. Здесь я прохожу вторую духовную академию, без которой меня не пустили бы в Царство Небесное. Каждый день я жду смерти и готовлюсь к ней”».
* * *
Священномученик Илия родился в 1886 году в Москве в семье Николая Михайловича и Марии Николаевны Четверухиных. В 1904 году Илья окончил с золотой медалью 2-ю мужскую гимназию в Москве и поступил на историко-филологический факультет Московского университета. В это время он глубоко заинтересовался вопросами духовной жизни, а чтение святоотеческих трудов натолкнуло его на серьезные размышления о смысле человеческой жизни. 8 мая 1906 года он направился в Зосимову пустынь к иеромонаху Алексию (Соловьеву). После встречи с отцом Алексием религиозные вопросы стали для него самыми важными, и, учась на втором курсе университета, он сдал экзамены за курс семинарии и вступительные экзамены в Московскую духовную академию.
6 февраля 1908 года Илья Николаевич обвенчался с Евгенией Леонидовной Грандмезон. Шаферами на этой свадьбе были его сокурсники Сергей Садковский и Николай Звездинский, будущие епископы-мученики. 1 сентября 1909 года ректор Московской духовной академии епископ Волоколамский Феодор (Поздеевский) рукоположил его в сан диакона.
В 1911 году диакон Илья окончил Духовную академию со степенью кандидата богословия и в том же году был рукоположен епископом Феодором во священника и направлен митрополитом Московским Владимиром (Богоявленским) в храм при Ермаковской богадельне в Сокольниках. В начале 1919 года богадельня была большевиками закрыта, а вместе с нею закрыта и вскоре разрушена церковь, и отец Илья был назначен настоятелем в храм святителя Николая в Толмачах и впоследствии возведен в сан протоиерея.
Протоиерей Илья так описывал в 1924 году положение на приходе епископу Звенигородскому Николаю (Добронравову): «Скоро будет пять лет, как я поступил в Толмачевский приход. Трудно мне было начинать свое здесь служение. В первый же год я остался один из причта. Один из псаломщиков умер, другой перешел в богатый приход, диакон уехал в хлебородные губернии и принял там сан священника, просфорня отказалась печь просфоры и уехала из прихода, трапезника, сторожа и звонаря не было при самом моем поступлении. Бог не оставил меня и расположил сердца прихожан помочь мне. Прихожане звонили на колокольне, убирали улицу около храма, пекли просфоры, читали и пели в храме. И приходская жизнь в Толмачах не только не погасла, а разгорелась, не умерла, а расцвела».
В 1923 году власти арестовали священника и заключили в Бутырскую тюрьму. Он был обвинен в распространении контрреволюционных слухов. В тюрьме его продержали три месяца. Впоследствии отец Илья рассказал о том, как молились в камере, как вызывали людей днем и ночью на допросы, на этап или освобождение. Живший до этого в замкнутом, тихом мире религиозных размышлений и книг, он окунулся в кипящий котел человеческих страстей и страданий и вышел из тюрьмы, потрясенный всем увиденным и пережитым.
Храм святителя Николая в Толмачах закрыли сразу же после престольного праздника — Дня Святого Духа — 24 июня 1929 года, и отец Илья перешел служить в храм святителя Григория Неокесарийского на Полянке, куда перешли вслед за ним и его духовные дети.
26 октября 1930 года власти снова арестовали протоиерея Илью, и он был заключен в Бутырскую тюрьму. Евгения Леонидовна вспоминала об аресте мужа: «Я его спросила: “Что ты сейчас чувствуешь?” — “Глубочайший мир, — ответил он. — Я всегда учил своих духовных детей словом, а теперь буду учить их и своим примером”».
В тюрьме отец Илья был помещен в общую камеру, где было столько людей, что между нар лечь было негде, и первое время он спал на заплеванном, грязном полу под нарами. Через некоторое время ему уступил свое место на верхних нарах один добрый юноша. Место было узким, в одну доску, рядом с парашей. В тюрьме уголовники сразу же обворовали священника.
Дело отца Ильи вел сотрудник секретного отделения ОГПУ Брауде, который настойчиво стал добиваться, чтобы священник оговорил себя и других и подтвердил домыслы, будто он и его духовные дети состояли в контрреволюционной монархической организации.
Отвечая на вопросы следователя, отец Илья заявил, что он «священник тихоновского толка, с заграницей никакой связи не имеет, от всякой политики отошел». «Как человек верующий, с коммунизмом я идти не могу, — сказал он. — Идеи монархизма в настоящее время мне кажутся нелепыми. Вредительство я считаю подлостью; если человек не согласен с политикой советской власти, он должен говорить прямо».
23 ноября 1930 года Особое совещание при Коллегии ОГПУ приговорило священника к трем годам заключения в исправительно-трудовом лагере.
Этап из Москвы отправился 5 декабря. В первых числах декабря ударили сильные морозы, что сделало переезд крайне мучительным, так как вагон не отапливался. Затем колонне заключенных более ста километров пришлось идти пешком — от Соликамска до Вишеры. Дорогой отца Илью обокрали, отняв у него почти все теплые вещи, включая шапку, и если он не обморозился, то только потому, что у него были валенки и шарф, которым он вместо шапки закутал голову.
В конце мая 1932 года на свидание к священнику приехала его супруга Евгения Леонидовна, которая впоследствии вспоминала о пребывании отца Ильи в лагере: «По приезде на Вишеру в декабре 1930 года он был определен на общие работы. Сначала приходилось в сорокаградусный мороз копать землю, которая едва поддавалась лому, затем пилить бревна, потом выгребать из-под лесопильной машины опилки, а для этого то и дело нагибаться к полу. И эта последняя работа настолько утомляла, что однажды он в изнеможении упал на опилки и уже не мог сам подняться. Его отправили в больницу, где он пробыл более двух недель. Едва только выписали из больницы, он должен был идти в командировку в Буланово, за пятьдесят четыре километра от Вишеры.
Начальство, отправляя заключенных, обещало, что они пойдут с отдыхом, проходя лишь по семнадцать километров в день, на деле вышло иначе. Им пришлось сделать этот тяжелый переход в продолжение одних суток. Под конец пути отец Илья, совершенно обессиленный, падал на снег через каждые пять шагов, других же тащили под руки конвоиры. Наконец, поздно ночью доплелись до Буланова. Для ночлега отвели пустую нетопленую избу с выбитыми стеклами. Пришло утро. Погнали пилить хвойный лес.
К 1 мая 1930 года отец Илья вместе с другими заключенными вернулся в Вишеру. Вскоре снова послали его на общие работы. Надо было с 7 часов утра до 11 вечера в паре с другим заключенным таскать по две толстых доски с берега на баржу. Чтобы успеть выполнить “урок” вовремя, на берег подымались чуть не бегом.
В первый день “урок” был выполнен на все 100 %, однако наутро, когда снова послали их на ту же работу, они сговорились таскать по одной доске — уж очень болели израненные плечи. К 11 часам вечера “урок” был выполнен только на три четверти, пришло начальство и приказало докончить сегодня же. И пришлось им доканчивать ночью.
Только в 3 часа ночи кончили “урок”, а в 5 часов надо было снова вставать на ту же работу. И в глубокой тоске он возопил ко Господу: “Господи, Пресвятая Богородица, святитель Николай, я всегда вам молился, и вы мне помогали, а теперь вы видите, что я совсем изнемог, что я готов умереть на этой непосильной работе, и вы меня забыли. Ну что же. Или мне больше уж вас не просить ни о чем?” Лег на нары, но спать не мог от сильной во всем теле боли и горько заплакал. Но к утру вдруг душа снова замолилась, смягчилось его сердце, и снова явилась преданность и вера в Промысл Божий. “Нет, Господи, — шептал он, — хотя бы я умирал в моих страданиях, я никогда не перестану молиться и верить Тебе”. И тут произошло чудо. Когда в 6 часов утра все пошли на перекличку, чтобы идти на работу, начальник, читая фамилию Четверухин, запнулся и вспомнил, что батюшку требовали в учетно-распределительную часть для какого-то дела. Таким образом Господь избавил его от непосильной работы...»
18 декабря 1932 года, накануне дня памяти святителя Николая, в 4 часа дня в лагерном клубе случился пожар. Друзья священника знали, что он в это время находился в клубе, и направились туда, чтобы найти после пожара хотя бы останки, но не смогли их отыскать.
Накануне смерти, разговаривая с заключенным-врачом Сергеем Никитиным (впоследствии епископ Можайский Стефан), отец Илья на прощанье сказал ему: «Прохор Мошнин (имя преподобного Серафима Саровского до принятия монашества. — Ред.) так говорил: “Стяжи мир души, и около тебя тысячи спасутся”. Я тут стяжал этот мир души, и если я хоть маленький кусочек этого мира привезу с собой в Москву, то и тогда я буду самым счастливым человеком. Я многого лишился в жизни, я уже не страшусь никаких потерь, я готов каждый день умереть, я люблю Господа, и за Него я готов хоть живой на костер».
