Художник Сергей Тутунов: Когда лицо на портрете приближается к лику

«Зима пришла. Детство», художник Сергей Тутунов. У огромного окна мальчик смотрит на снег. Вся композиция — и не умещающееся в пространстве холста окно, и подбежавший к нему и застывший в восторге мальчик, — всё до перехвата дыхания возвращает нас в собственное детство, когда мир вокруг огромный, яркий, вызывающий радостное изумление.

Детство самого художника, родившегося в 1925 году, прошло в Москве и Загорске (Сергиевом Посаде), где его отец работал на птицефабрике. А рядом была Троице-Сергиева лавра, куда учительница водила детей на экскурсии. Его дед по материнской линии, священник Николай Сахаров умер в 1943 году в Москве, куда бежал из тамбовской деревни Городище. Спас его сельский милиционер — подошел и сказал: «Отец Николай, уходи, тебя завтра арестуют». Одного его сына в 16 лет красные расстреляли прямо у их избы во время Антоновского восстанияОдно из самых крупных крестьянских восстаний против власти коммунистов, произошедшее в Тамбовской губернии в 1920–1921 гг., другого — в 1937 году в Вологде.

В конце 1930-х Сергей вместе с младшим братом Андреем поступил в Московскую среднюю художественную школу, а в 1945-м — в Суриковский институт. Учебу Сергей продолжал, даже будучи в эвакуации во время войны.

Боль прощания

Тема войны звучит у Тутунова остро: никакой парадности и пафосности, только боль. «На вокзале. Прощание» (1970-е) — остро-драматический момент, за которым годы разлуки. Возможно, это вообще последнее соприкосновение в этом мире. Ведь герои не мальчишки из ахматовского стихотворения, которые «как в солдатики шли играть». Человек в военной форме — взрослый, он понимает: старая жизнь закончилась, и велик шанс оказаться там, «где ни первых нет, ни последних...»

Его триптих «Памяти погибших» (1962–1979) монументален. И здесь — обо всем том, казалось бы, непереносимом, что выпало на долю наших людей в ХХ веке. Потому-то с одной стороны — узник фашистского лагеря, с другой — советского. «Дед считал это произведение главным в своей жизни», — говорит внук художника, епископ Зеленоградский Савва.

«Человек, с которого Сергей Тутунов писал одного из героев, не один год провел в сталинских лагерях и потерял там близких. Это отразилось на его психике, и как-то ночью он пробрался в мастерскую и вырезал из холста свое лицо. Я очень хорошо помню: спиленный замок и холст, на котором вместо лица зияет треугольник», — рассказывает сын художника Виктор.

«Добрый и ругучий»

Портрет отца он написал в 1947 году за два часа — столько длилось тюремное свидание. Андрея Тутунова арестовывали дважды и оба раза — по политической статье. Первый — в 1928 году, второй — в конце войны. Но вынести это последнее испытание он уже не смог и в 1949 году умер. Ему был 61 год.

Вообще все портреты Сергея Тутунова хочется не просто рассматривать, в них хочется всматриваться. За каждым героем — биография, достойная отдельного рассказа: Софья Михайловна Мейн, Алексей Петрович Арцыбушев, Владимир Владимирович Трубецкой... Художник умел увидеть и передать не просто внешнее сходство, а ту внутреннюю, глубинную сущность человека, которая, по мнению искусствоведа Николая Третьякова, во многом связана с иконой.

Внук священника, чье детство прошло возле обители святого Сергия, конечно знал, что значит смотреть на человека по-христиански, какое мировидение лежит в основе иконописи — при том, что церковным человеком сам он не был.

«У деда были непростые отношения с православием — на словах он декларировал скорее деистические взглядыДеисты считают, что Бог, сотворив мир, не принимает в нём какого-либо участия и не вмешивается в закономерное течение его событий. Но отпевать его пришли человек десять священнослужителей. И не случайно, — вспоминает епископ Савва. — Дед был человеком сложным. Очень добрым, охотно бескорыстно помогавшим людям, но не покладистым и очень ругучим. Хорошо, что это сглаживало замечательное чувство юмора. Он нежно любил свою жену, которой, при этом, с ним приходилось ох как непросто. Человек исключительного ума и глубины познаний, он мог упереться в сформулированную им же самим концепцию и спорить с собеседником, что называется, до потери пульса».

«Спецкусок» для художника

Тутунов писал не ради карьеры. Не мог он из конъюнктурных соображений «увековечивать» какого-нибудь видного советского чиновника, героя революции или «борца за мир». Хотя, казалось бы, большая семья, трое сыновей… Но он не мог. Слишком высоко ценил искусство. Он утверждал: «Искусство передаёт высшие духовные ценности от сердца к сердцу. <…> Я приемлю любую форму в изобразительном искусстве, начиная с наскальных рисунков в пещере Альтамира в Испании, искусства Египта, Греции, раннего Возрождения, не говоря о древнерусской живописи — Феофана Грека, Рублёва — и кончая Ван Гогом. Но при одном условии: что через нее, через форму, светится величие человеческого духа, обращенного вовне с сочувствием и любовью. Но как только художник замыкается в себе и своим произведением даёт почувствовать, что ему ни до кого, кроме себя, нет дела, — а это в искусстве скрыть невозможно, — такой подход у меня вызывает отчуждение» (журнал «Московский художник», март 1988).

И все же семью надо было кормить, и Тутунов писал то, что закупало государство, пусть и за небольшую цену: жатву в средней полосе России, уборку хлопка в Средней Азии, сюжеты из сказок для детских садов. Жили, конечно, очень скромно. «Я помню, как мы на троих делили яблоко, — рассказывает Виктор Тутунов. — Знаете, в советское время были в ходу слова с приставкой «спец»: спецбуфет, спецраспределитель. А у нас в семье говорили «спецкусок»: это кусочек мяса, который мама оставляла для папы — ему нужно было работать».

Ничто не перевесит душу

За десять дней до смерти художник сказал: «Все эти стремления добиться чего-то в искусстве… А с другой стороны — как бы на весах — Душа…Ничто не может по важности перевесить Душу»…

«На его похоронах в 1998 году кто-то, посмотрев на пришедших, заметил: “Лица из другой эпохи, из другого общества”, — рассказывает епископ Савва. —Дед принадлежал к тому немногочисленному и, боюсь, почти ушедшему слою, который можно назвать старомосковской мыслящей интеллигенцией. Дед, насколько он остался в моих воспоминаниях, превыше всего в себе и других ценил интеллект, желание и способность мыслить. Именно так можно его охарактеризовать — человек мыслящий. Собственно, его лучшие картины и являются не просто результатом талантливой художественной работы, но плодом его размышлений».