Разбирая воспоминания, связанные с событиями 22 января (9 января по старому стилю) 1905 года, вошедшего в историю как «Кровавое воскресенье», и личностью священника Георгия Гапона, я решил сделать нечто вроде хрестоматии – столько, с моей точки зрения, полезных для нас сегодня аллюзий и размышлений вызывают документы. Отобранные тексты(это лишь часть собранного материала) я оставил без комментариев: по ходу чтения всё и так становится ясным.
Напомню: те события начинались с микроскопического (в масштабах Российской империи) события - увольнения четырёх рабочих Путиловского завода, выполнявшего гособоронзаказ для страны, находившейся в состоянии войны с Японией. Этот эпизод, по-своему «невинный», плюс безответственность работодателя, плюс растерянность власти, плюс маниакальное стремление с ней «пободаться» стоили России не только крови Первой русской революции. Пожалуй, ценой тех событий и сейчас, спустя более чем сто лет, может стать страна как таковая. Ничего ещё не кончено. Вот в чём проблема…
ВГ
1. Гапон знал, что по рабочей демонстрации будут стрелять
«Среди рабочих царило необыкновенное воодушевление. Все горело желанием: к царю, к царю. На окраинах были расклеены о том воззвания, их никто не срывал, о них знала полиция, и весьма естественно, что они считались разрешенными. Среди этого охватившего всех экстаза представители работавших в Петербурге революционных организаций заинтересовались невиданным еще явлением и вмешались в движение. Главным образом, то были социал-демократы. Они скоро сумели подделаться под лозунги рабочих, которые сперва не хотели иметь ничего общего с ними, и скоро стали как бы руководить рабочими. Отдельные революционеры стали действовать на Гапона (…)
Экзальтированный, ускользнувший уже от опеки градоначальства, Гапон увлекается еще больше своей случайной ролью, теряет равновесие и резко подается влево. Подстрекаемый революционерами, он как бы забывает своих покровителей из администрации. Он сначала уклоняется от них, а затем прячется. (…) Увлекшись окончательно своею ролью, окончательно сбитый с толку, (…) Гапон начинает действовать как заправский революционер и притом революционер-провокатор (…) Он, зная представителей власти и сам, состоя на правительственной службе, понимает хорошо, что этого шествия десятков тысяч рабочих власти не допустят. Он знал это и все-таки решил, что поведет рабочих. Он поведет их с целью вызвать столкновение с властью, с полицией, с войсками и тем дискредитирует в глазах наивного люда царя, возбудит против царя рабочих. Таков был поистине дьявольский и предательский план, выработанный революционными деятелями и воспринятый Гапоном. Гапон поддался революционному психозу».
(Спиридович А. Записки жандарма. Харьков: Пролетарий, 1928)
***
«При обсуждении плана шествия одним из представителей партии, противником шествия, Гапону был задан следующий вопрос: «А вы верите в то, что вы будете приняты, а не расстреляны?» — «Нет, не верю. Я убежден, что нас расстреляют». — «Так зачем же вы это делаете, зачем подвергаете риску, может быть, тысячи жизней?» — «Во-первых, отступать уже нельзя, а во-вторых, за один завтрашний день, благодаря расстрелу, рабочий народ революционизируется так, как другим путем нет возможности это сделать и в десять лет и затратив десятки тысяч жизней».
(И. Павлов. Из воспоминаний о «Рабочем Союзе» и священнике Гапоне / Минувшие годы, 1908, кн. 3 и 4)
***
«Гапон (…) предлагал отсрочить осуществление петиции до 19 февраля 1905 г., потом приурочить ее к какой-нибудь крупной неудаче на фронте — вроде падения Порт-Артура или разгрома русской эскадры японцами, — которая могла бы затронуть массы рабочих и вызвать всеобщую забастовку...»
(А.Шилов. К документальной истории «Петиции» 9 января 1905 года. «Красная летопись», 1925, № 2)
2. В петицию Государю Гапон включил набор стандартных, но заведомо невыполнимых либеральных требований, но рабочие их не понимали, зато живо реагировали на лозунги «Свобода!» и «Долой царя!»
«Я получил возможность присутствовать на одной из встреч с рабочими, которые отец Гапон почти ежечасно организует в разных концах города. Стоит сказать о том, что благоприятное впечатление, полученное мной из нашей вчерашней беседы с лидером движения, резко изменилось после того, что я увидел.
(…) Он выступал против чиновников, говоря, что они не дают народу свободу. «Свобода!» - воскликнула толпа с огромным энтузиазмом. «Если, - продолжал он все в той же торопливой, невыразительной манере, - если царь не удовлетворит наши требования, то долой царя!» «Долой царя!» - закричала толпа. Потом, призывая народ к большой демонстрации в воскресенье, Гапон прочитал петицию, которую собирался представить царю на следующий день. Основные требования: политическая амнистия, созыв Учредительного собрания, всеобщее избирательное право, отделение Церкви от государства, отмена косвенных налогов, передача земли народу и отмена института фабричных инспекторов - представляли собой странную смесь известных либеральных и других самых наивных и заведомо невыполнимых требований. Отец Гапон сделал попытку объяснить некоторые наиболее невнятные фразы, но было видно, что толпа не понимает значения петиции и энтузиазм, с которым она встречала чтение, был почти болезненным: они выглядят как люди, находящиеся в гипнотическом трансе.
Заключительная фраза петиции гласила, что страдания подписавших ее столь велики, что возможным облегчением будут свобода или смерть. Прочитав ее, Гапон поднял свою руку и заставил мужчин поклясться, что они придут в воскресенье на место сбора во всеоружии. «Мы клянемся!» - закричали люди, и над толпой вырос лес поднятых рук. «Если они тронут нас, если они причинят нам боль, мы будем бороться до смерти!» «Мы умрем! – радостно кричала толпа. - Мы умрем!»
(…) Это было странное и возбуждающее зрелище, однако было нечто ужасное в мысли, что эта невежественная необразованная толпа готова броситься на неминуемую смерть по просьбе священника, с такой легкостью говорившего о получении от царя уступок».
(Гарольд Вильямс, британская газета Manchester Guardian, 8 января 1905 года)
***
«В беседе со мной отец Гапон сказал, что уверен: рабочим удастся дойти до Дворцовой площади, и полиция не осмелится им помешать. Он лично написал письмо министру внутренних дел, поклявшись своей жизнью и жизнью своих сторонников, что царь вне опасности. За свою собственную свободу Гапон не опасается: полиция боится, а рабочие в настоящий момент обладают огромной властью. Они способны взорвать любой завод и положить конец военной промышленности в России на долгие годы. Когда я спросил у него, что он будет делать, если царь не выйдет, он заявил, что они будут ждать. «Царское Село не так далеко, а телеграф еще работает». - «А если он все paвно не придет?» - «Тогда посмотрим». (…)
Больше всего в речи Гапона поражает то безразличие, с которым он говорил о возможности своей смерти или убийства своих последователей, и полное отсутствие ощущения той огромной ответственности, которую он на себя взял. Он не оратор и, по-видимому, человек со средними умственными способностями и образованием.
Секрет влияния на массы кроется, скорее всего, в способности апеллировать к эмоциям, утверждения, что Гапон является агентом-провокатором, кажутся невероятными, хотя в его карьере были моменты, говорящие об обратном».
(Гарольд Вильямс, британская газета «Manchester Guardian», 8 января 1905 года )
3. И о Гапоне, и о готовящейся демонстрации многие члены царского правительства узнали лишь вечером накануне событий
«Впервые, вечером 8-го января, меня пригласил министр внутренних дел кн. Святополк-Мирский (…) Я застал в приемной (…) градоначальника генерала Фулона, товарища министра Трепова, начальника штаба войск гвардии и Петербургского округа генерала Мешетича.
(…) Тут впервые я узнал, что среди рабочих ведет чрезвычайно сильную агитацию священник Гапон и имеет большой успех в том, чтобы склонить рабочих на непосредственное обращение со своими нуждами к Государю и поставить себя под его личную защиту, (…) потому, что правительство слишком открыто, будто бы, держит сторону хозяев и пренебрегает интересами рабочих.
Все совещание носило совершенно спокойный характер. (…) На мой вопрос: почему же мы собрались так поздно (…), кн. Святополк-Мирский ответил мне, что он думал первоначально совсем не «тревожить» меня, так как дело вовсе не имеет серьезного характера, что еще в четверг, на его всеподданнейшем докладе было решено, что Государь не проведет этого дня в городе, а выедет в Гатчину, полиция сообщит об этом заблаговременно рабочим, и, конечно, все движение будет остановлено и никакого скопления на площади Зимнего дворца не произойдет.
Ни у кого из участников совещания не было и мысли о том, что придется останавливать движение рабочих силою, и еще менее о том, что произойдет кровопролитие. Витте (…) в понедельник, уже после всего происшедшего, (…) подтвердил мне, что не имел никакого понятия о готовившейся демонстрации и о принятых против нее мерах, резко осуждал распоряжения министра внутренних дел и не раз произнес фразу: «расстреливать беззащитных людей, идущих к своему Царю с его портретами и образами в руках, — просто возмутительно, и кн. Святополк-Мирскому необходимо уйти; так как он дискредитирован в глазах всех». На мое замечание, что князь состоит с ним в самых близких отношениях и неужели же он не говорил с ним о готовившемся событии, так же как он не говорил ранее и со мною, — Витте ответил мне, обращаясь ко всем присутствовавшим при нашем разговоре, что он не виделся с министром внутренних дел более недели перед событием и решительно не знал ничего. Говорил ли он правду или, по обыкновению, желал просто сложить с себя ответственность за печальный результат, — я сказать не могу».
(В.Н.Коковцов. Из моего прошлого. Воспоминания 1903-1919 гг. Тома I и II. Париж, 1933)
4. Гапона решили арестовать и… не арестовали
«8 января вечером совещание (у министра внутренних дел – В.Г.) (…) весьма быстро пришло к единогласному решению, а именно: Гапона арестовать, а рабочей толпы до Зимнего дворца не допустить, при этом предполагалось, что рабочие будут остановлены на периферии города, на что, однако, генерал Мешетич заявил, что по месту расположения казарм и позднему времени и, наконец, вследствие множества путей, ведущих из фабричных районов в центр города, быть может, не удастся преградить пути всем отдельным рабочим группам к Зимнему дворцу, а посему для безопасности следует, кроме того, занять войсками ближайшие подступы к нему. На деле, как известно, Гапон арестован не был, а некоторые рабочие группы все же проскочили до ближайших к Зимнему дворцу пунктов города, причем к этим группам по дороге присоединилась разношерстная толпа простых обывателей, примкнувших к ним из любопытства.
(...) Причина оставления Гапона на свободе совершенно анекдотична. Понимая, что вся его затея с подачей петиции неизбежно станет известной полиции до ее осуществления, Гапон, пользуясь своей близостью к Фулону, так сказать, заранее обеспечил себе свободу, и притом весьма своеобразным способом. Явившись к Фулону и, вероятно, указав ему на то, что у него много врагов, которые желают его погубить, он взял с него честное слово, что он не будет им арестован, что бы про него ни доносили, так как он работает на пользу страны. Фуллон, слепо веривший Гапону, слово это ему дал. Однако Гапон и этим не удовольствовался. «Нет, — сказал он, — ты дай мне свое солдатское честное слово, что меня не арестуют». (Говорить со всеми на «ты» было вообще привычкою Гапона.) Почему солдатское честное слово крепче других — неизвестно, но очевидно, что так на него смотрел и Фулон, ибо, давши его, он затем уже счел невозможным его нарушить (…), очевидно совершенно не подозревая, что, исполняя данное им слово, он одновременно нарушает данную им присягу. Во всем этом деле было, однако, что-то вообще роковое, ибо, казалось бы, чего проще было Фулону, получив распоряжение об аресте Гапона, объяснить Мирскому, что ему это неудобно и что посему это надлежит поручить кому-либо другому».
( В. И. Гурко. Черты и силуэты прошлого)
5. Организаторы рабочей демонстрации думали, где бы достать оружие
«Это было последнее совещание Гапона и его сотрудников. (…) Настроение у большинства боевое. Лица горят. Глаза сверкают. Движения решительные, порывистые. Мысли выбрасываются и как бомбы взрываются — двумя-тремя словами выражая и освещая целые идеи. Это особенно выражается Гапоном. Он не садится и в беспрерывном движении. (…) Ни у кого не было сомнений в кровавой расправе правительства с народом, но... пусть будет так! Лучше короткое временное страдание, при операции, чем вековая боль. Самодержавие и связанное с ним народное представление о «царе-батюшке» должны потонуть в крови, пролитой царем и его кликою.
На чьи головы падет кровь невинных — рассудит время, а они докажут честность и чистоту своих намерений завтра, шествуя во главе отделов и безоружные, без ропота, разделят общую судьбу. Пусть будет так!
(...) Гапон говорит, что чуда он не ожидает, но на всякий случай будет иметь при себе два флага — белый и красный для общего сигнала: белый будет обозначать, что чудо свершилось — царь примет; красный же — как призыв к оружию и полная свобода действий для всех революционных партий, с которыми он условился, что они будут пассивны до последнего момента.
Загорается вопрос, где же добывать оружие после сигнала? Кто-то рекомендует арсенал Петропавловской крепости; другой оружейные магазины, и вопрос гаснет — дело само покажет.
Гапон сообщает, что обещание с.-р-ов снабдить оружием «Собрание» («Собрание русских фабрично-заводских рабочих Санкт-Петербурга» - В.Г.) — так и осталось обещанием, а предпринятые Гапоном розыски такового у частных лиц выразились в двух десятках револьверов, добытых купцом Михайловым, благодаря его связям с оружейным магазином Чижова.
Первоначальную помощь раненым им, Гапоном, предложено организовать В.Карелиной из женщин — членов «Собрания»; они будут иметь повязки на рукавах и будут снабжены бинтами для перевязок».
(Н.М. Варнашёв. От начала до конца с Гапоновской организацией. Историко-революционный сборник, том I, 1924 г. Стр. 177—208. )
6. Ближайшим соратником Гапона стал эсер Рутенберг, впоследствии участвовавший в его убийстве
«С первого дня петербургской забастовки перед 9 января 1905 г. видно было, что дело не ограничится одним принятием назад на работу рассчитанных с Путиловского завода четырех рабочих.
Я внимательно стал следить за стачкой и руководителем ее Гапоном.
Незадолго до 9 января 1905 г. я ушел с Н-ского завода, где заведывал одной из мастерских. Отношения мои с рабочими были хорошие, и во время стачки они предложили мне посещать их собрания.
5 января они познакомили меня с Гапоном.
Это было в тот вечер, когда, после бесплодных хождений и хлопот по разным власть имущим лицам, Гапон произнес свою знаменитую речь в Нарвском отделе "Союза русских фабрично-заводских рабочих".
— Товарищи. Мы ходили к Смирнову (Директор забастовавшего тогда Путиловского завода), ничего не добились. Ходили в правление, ничего не добились. К градоначальнику — тоже ничего. К министрам — тоже ничего. Так пойдем, товарищи, к самому царю, — говорил Гапон рабочим.
— Пойдем, — отвечала многотысячная толпа, увлеченная простотой логики своего "заступника" "батюшки".
— И если надо будет, головы сложим, но своего добьемся... — продолжал Гапон.
— Сложим... добьемся....
***
«Восьмого января войскам роздали боевые патроны. Они заняли все опасные для правительства пункты Петербурга. Отрезали окраины от центра города. Гапона я мог увидеть только 9-го утром. Я застал его среди нескольких рабочих, бледного, растерянного.
— Есть у вас, батюшка, какой-нибудь практический план? — спросил я.
Ничего не оказалось.
— Войска ведь будут стрелять.
— Нет, не думаю, — ответил Гапон надтреснутым, растерянным голосом.
Я вынул бывший у меня в кармане план Петербурга с приготовленными заранее отметками. Предложил наиболее подходящий, по-моему, путь для процессии. Если бы войска стреляли, забаррикадировать {10} улицы, взять из ближайших оружейных магазинов оружие и прорваться во что бы то ни стало к Зимнему дворцу.
Это было принято.
Пошли в ближайшую часовню и принесли хоругви и кресты. (Рутенберг лукавит: приход категорически воспротивился выдаче икон и хоругвей, и был ограблен дружинниками Гапона, Об этом есть отдельные воспоминания, - ВГ.) ...Во дворе «Собрания» собралось уже много народу. Ко мне стали обращаться за распоряжениями. Группа рабочих спросила, что хоругви-де имеются, так не взять ли и царские портреты. Я осторожно отсоветовал. Предстоявшая бойня казалась настолько бессмысленной, не соответствовавшей интересам правительства, что я опасался возможной патриотической манифестации. Не мне же ей содействовать.
Прежде чем двинуться в путь, надо было предупредить собравшихся, на что идут. Предупредить разброд в случае каких-нибудь неожиданностей. Гапон так ослабел и охрип, что сказать ничего не мог. От его имени я предупредил рабочих, что солдаты в них, может быть, будут стрелять и ко дворцу не пропустят. Хотят ли все-таки идти?
Ответили, что пойдут и во что бы то ни стало прорвутся на площадь Зимнего дворца. Я объяснил, какими улицами идти, что делать в случае стрельбы. Сообщил адреса ближайших оружейных лавок. Когда раздалось последнее «с Богом», люди стали усердно креститься. Дрогнули хоругви. Дрогнула толпа. Суетливо сжалась у мостика. Еще раз сжалась, стиснутая у ворот. И вылилась на широкое шоссе.
Мои предупреждения о возможности стрельбы, об оружии обратили внимание толпы, но не пристали к ней, не проникли в душевную глубь ее.
— Разве к Богу можно идти с оружием? Разве к царю можно идти с дурными мыслями?
— Спа-си, Го-ос-по-ди, лю-уди Тво-я и бла-го-слови до-сто-я-ние Тво-е... — разрезало звонкий морозный воздух криком последней надежды и веры десятков тысяч исстрадавшихся грудей».
(Рутенберг П.М. Убийство Гапона. Ленинград. 1925 )
7. Пока Гапон по ходу дела пытался придать акции вид крестного хода, на Васильевском острове строили баррикаду
«Огромные толпы народа, с разных концов города, начали направляться к центру столицы (…) Гапон, продолжая действовать на религиозные и верноподданнические чувства народа, предварительно начала шествия, отслужил в часовне Путиловского завода молебен о здравии Их Величеств и снабдил вожаков толпы иконами, хоругвями и портретами Их Величеств, для придания демонстрации в глазах народа характера крестного хода, в это же время в другом конце города, на Васильевском острове, незначительная группа рабочих, руководимая действительными революционерами, сооружала баррикаду из телеграфных столбов и проволоки и водружала на ней красный флаг. Такое зрелище было настолько чуждо общему сознанию рабочих, что тут же из направлявшейся к центру города громадной толпы раздавались восклицания: «Это уже не наши, нам это ни к чему, это студенты балуются»».
***
«Что потом произошло, всем известно (...) Общим ужасом и протестом возмущения не прочь были воспользоваться некоторые элементы (...) В некоторых местах и были сделаны попытки грабежа, но они сами собою прекратились. На Васильевском острове, правда, были и попытки организовать сопротивление, были свалены на некоторых линиях телефонные столбы, спутана проволока; в одном доме даже забаррикадировались на случай возможного нападения казаков и были даже пущены в отряды прискакавших войск несколько камней из дома, но, конечно, все это ни в малейшей степени не характерно для общего мирного движения рабочих. Странно было бы, если бы решительно нигде не было оказано никакого сопротивления — это было бы совсем не в человеческой природе. Но в общем, безусловно, надобно лишь удивляться той выдержке, с которой рабочие шли умирать под стены Зимнего дворца».
(И. Павлов. Из воспоминаний о «Рабочем Союзе» и священнике Гапоне / Минувшие годы, 1908, кн. 3 и 4)
8. Гапона нашёл и спас его будущий убийца
«Неожиданно из Нарвских ворот появился мчавшийся во весь опор кавалерийский отряд с шашками наголо, разрезал толпу, пронесся во всю ее длину.
Толпа дрогнула.
— Вперед, товарищи, свобода или смерть, — прохрипел Гапон остатком сил и голоса. Толпа сомкнулась, двинулась вперед.
Кавалерия опять врезалась в нее сзади наперед и промчалась обратно в Нарвские ворота. Народ, вооруженный хоругвями и царскими портретами, очутился лицом к лицу с царскими солдатами, державшимися скорострельные винтовки наперевес. Со стороны солдат раздался глухой, перекатывавшийся по линии из края в край, резкий треск.
Со стороны народа раздались предсмертные стоны и проклятья. Передние ряды падали, задние убегали. Три раза стреляли солдаты. Три раза начинали и долго стреляли. Три раза переставали. И каждый раз, когда начинали стрелять, все, кто не успел убежать, бросались на землю, чтоб как-нибудь укрыться от пуль (...)
Трупы были направо и налево от меня. Около них большие и малые алые пятна на белом снегу. Рядом со мной, свернувшись, лежал Гапон. Я его толкнул. Из-под большой священнической шубы высунулась голова с остановившимися глазами (…) Мы поползли через дорогу к ближайшим воротам. Двор, в который мы вошли, был полон корчащимися и мечущимися телами раненых и стонами. Бывшие здесь здоровые также стонали, также метались с помутившимися глазами, стараясь что-то сообразить.
— Нет больше Бога, нету больше царя, — прохрипел Гапон, сбрасывая с себя шубу и рясу...»
(Рутенберг П.М. Убийство Гапона. Ленинград. 1925)
9. Максим Горький был в восторге от совершившегося кровопролития и с надеждой ждал новой крови
«Гапон каким-то чудом остался жив, лежит у меня и спит. Он теперь говорит, что царя больше нет, нет Бога и Церкви, в этом смысле он говорил только сейчас в одном собрании публично и — так же пишет. Это человек страшной власти среди путил[овских] рабочих, у него под рукой свыше 10 т. людей, верующих в него, как в святого. Он и сам веровал до сего дня — но его веру расстреляли. Его будущее — у него в будущем несколько дней жизни только, ибо его ищут, — рисуется мне страшно интересным и значительным — он поворотит рабочих на настоящую дорогу. (…)
Рабочие проявляли сегодня много героизма, но это пока еще героизм жертв. Они становились под ружья, раскрывали груди и кричали: «Пали! Все равно — жить нельзя!» В них палили. Бастует всё, кроме конок, булочных и электрической станции, которая охраняется войсками. Но вся Петербургская сторона во мраке — перерезаны провода. Настроение — растет, престиж царя здесь убит — вот значение дня. Ты поймешь это и поверишь, когда узнаешь подробности, я, видишь ли, не могу писать связно, ибо очень утомился за день. В свисте пуль нет ничего грустного, но — трагичны и подавляют раненые женщины (...)
Итак — началась русская революция, мой друг, с чем тебя искренно и серьезно поздравляю. Убитые — да не смущают — история перекрашивается в новые цвета только кровью. Завтра ждем событий более ярких и героизма борцов, хотя, конечно, с голыми руками — немного сделаешь...»
(М. Горький. Полное собрание сочинений. Письма. Том пятый. Письма 1905-1906.Москва, 1999 г.)
***
«По поводу своих ожиданий от этого шествия Гапон разно высказывался: то он говорил, что считал возможным исполнение по крайней мере некоторых его требований; то, наоборот, заявлял, что заранее был уверен в отказе, но считал полезным это движение, как наглядный урок для масс, возлагавших все свои надежды на царя.
(...) Все свои рассказы о событиях 9-го января Гапон неизменно заканчивал заявлением о необходимости готовиться к террористическим актам, а также и к вооруженному восстанию. При этом он высказывал глубокое сожаление о том, что революционные организации не заготовили к 9-му января достаточного количества оружия».
(Л.Г. Дейч. Священник Георгий Гапон. Из книги: Провокаторы и террор. Тула, 1926 г.)
10. Даже сами революционеры не ожидали такого успеха – «пришел конец и царю и Богу»
«Да, надо сказать, что ни у Гапона, ни у руководящей группы не было веры в то, что царь примет рабочих и что даже их пустят дойти до площади. Все хорошо знали, что рабочих расстреляют, а потому, может быть, мы брали на свою душу большой грех, но все равно уже не было тогда такой силы в мире, которая бы повернула назад. Рабочих удержать было нельзя.
Гапон, однако, не верил сначала и в то, что пойдет весь рабочий Петроград, и потому накануне девятого послал меня и Харитонова на разведку, узнать настроение рабочих (…) Иду я по Обводному, встречаю двух старушек и слышу, как они говорят: «За нас батюшка идет, за нас пострадать желает».
Все время в нашей агитации мы выдвигали Гапона, упирая на то, что массы поведет Гапон, что за ним идут. После этого обхода не осталось у меня сомнения, что народ пойдет на все, даже на смерть, потому что не только рабочие шли за Гапоном, но и мелкая буржуазия, лавочники, торговцы, интеллигенты.
О Гапоне говорили и говорят много нехорошего, что пил он, развратничал. Неверно все это. Он не нуждается в моих оправданиях, он умер, а мертвые срама не имут. Мы же, гапоновцы, верили и верим в его чистоту. Такого человека, как он, честного, чистого, простого я больше в жизни не встречал.
Я шел вместе со своим Василеостровским районом (…) Дошли мы до площади, когда уже расстрел окончился. Узнали скоро, что нашу организацию не расстреляли, убивали людей посторонних; много ведь пришло и просто любопытных, — (…) посмотреть, как царь с народом говорить станет.
В душе же у нас сомнения и боязнь стояли (…) Что, если после этого расстрела движение лет на десять замрет? Проклянут нас рабочие. Так думали в этот день мы. Заранее было условлено, что после шествия мы все вместе сойдемся, кто уцелеет. Со страхом шли мы в отделы, а как пришли, убедились, что пришел конец и царю и Богу, что нет для рабочих ни Бога, ни царя».
(А.Е.Карелин. Девятое января и Гапон. Воспоминания. Записано со слов А.Е.Карелина )
Эпилог
Парадоксальная реакция Николая II на трагические события в Санкт-Петербурге, на мой взгляд, объясняет, почему крах православной монархии был предрешен.
«6-ГО ЯНВАРЯ. ЧЕТВЕРГ.
До 9 час. поехали в город. День был серый и тихий при 8° мороза. Переодевались у себя в Зимнем. В 10½ пошел в залы здороваться с войсками. До 11 час. тронулись к церкви. Служба продолжалась полтора часа. Вышли к Иордани в пальто. Во время салюта одно из орудий моей 1-и конной батареи выстрелило картечью с Васильев [ского] остр. И обдало ею ближайшую к Иордани местность и часть дворца. Один городовой был ранен. На помосте нашли несколько пуль; знамя Морского корпуса было пробито. После завтрака принимали послов и посланников в Золотой гостиной. В 4 часа уехали в Царское. Погулял. Занимался. Обедали вдвоем и легли спать рано.
7-ГО ЯНВАРЯ. ПЯТНИЦА.
Погода была тихая, солнечная с чудным инеем на деревьях. Утром у меня происходило совещание с д. Алексеем и некоторыми министрами по делу об аргентинских и чилийских судах{1}. Он завтракал с нами. Принимал девять человек. Пошли вдвоем приложиться к иконе Знамения Божьей Матери. Много читал. Вечер провели вдвоем.
8-ГО ЯНВАРЯ. СУББОТА.
Ясный морозный день. Было много дела и докладов. Завтракал Фредерикс. Долго гулял. Со вчерашнего дня в Петербурге забастовали все заводы и фабрики. Из окрестностей вызваны войска для усиления гарнизона. Рабочие до сих пор вели себя спокойно. Количество их определяется в 120 ч. Во главе рабочего союза какой-то священник — социалист Гапон. Мирский приезжал вечером для доклада о принятых мерах.
9-ГО ЯНВАРЯ. ВОСКРЕСЕНЬЕ.
Тяжелый день! В Петербурге произошли серьезные беспорядки вследствие желания рабочих дойти до Зимнего дворца. Войска должны были стрелять в разных местах города, было много убитых и раненых. Господи, как больно и тяжело! Мамá приехала к нам из города прямо к обедне. Завтракали со всеми. Гулял с Мишей. Мамá осталась у нас на ночь.
10-ГО ЯНВАРЯ. ПОНЕДЕЛЬНИК.
Сегодня особых происшествий в городе не было. Были доклады. Завтракал дядя Алексей. Принял депутацию уральских казаков, приехавших с икрою. Гулял. Пили чай у Мамá. Для объединения действий по прекращению беспорядков в Петербурге решил назначить ген.-м. Трепова генерал-губернатором столицы и губернии...»
(ЦГАОР, ф.601.ОП.1, д.248. Дневник Николая Романова. Запись от 9 января 1905 г )
Читайте также:
Революция: новая вера или старый царь
Фото на заставке – Войска на Дворцовой площади
