Встреча на фоне военного детства
К вере меня привел человек, встретить которого на своем жизненном пути в советское время было крайне сложно — это был епископ. Точнее, архиепископ Астраханский и Сталинградский — владыка Филипп. Когда я была маленькой, мне посчастливилось некоторое время быть рядом с этим удивительным человеком, и он очень помог мне — исцелил от немоты. Я никогда не забуду его...
Детство мое пришлось на страшные годы Великой Отечественной войны. В выходной день 22 июня 1941 года мы с мамой отдыхали в парке культуры города Воронежа. Светило солнце, играла музыка, работали аттракционы. И вдруг сообщение по радио, что началась война. Что означало это слово, я не знала, но поняла: произошло что-то страшное, потому что все сразу переменилось: крики, слезы, аттракционы остановились и все гуляющие разъехались по домам.
Вскоре начались бомбежки. Мы прятались в подвале: сидели там по нескольку дней — без воды и еды. Однажды бомба шарахнула совсем близко — многие погибли, а оставшиеся в живых выбежали на улицу. Как же изменился город за то время, что мы провели под землей! Кругом руины, по улицам идут танки. Какой-то танкист крикнул: «Бегите, немцы в городе!». Мама схватила меня за руку, и мы кинулись к вокзалу. С собой ничего, только кукла в руках…
На вокзале стоял только один поезд — для железнодорожников. Он был забит людьми до отказа и в него никого не пускали. Налетели самолеты и стали стрелять по толпе. Все ринулись врассыпную, и в этой суматохе мы прыгнули в ближайший вагон. Поезд тут же тронулся. С неба сыпались бомбы, никто не знал — выберемся ли? Мы только миновали мост, как он рухнул от прямого попадания снаряда.
…Но все-таки мы едем. Куда? Оказалось, в сторону Сталинграда. Мы не знали, что там творится и даже обрадовались: под Сталинградом жила раньше бабушка, к которой мы приезжали летом на каникулы. Добирались неделю — станции пылали, состав продвигался по ночам. Во время бомбежек выбегали, прятались в кустах. В воздухе стоял гул самолетов, летевших туда, куда так хотели добраться и мы — к Сталинграду.
Бабушкин дом оказался наполовину разрушен, и вскоре нас направили в глубинку, в совхоз. Поселили в школе, где размещался госпиталь. Раненые лежали на полу, на соломе. Дали и нам соломы, котелок и ложки. Я и еще две девочки-беженки помогали, как могли: подметали коридоры, ходили в лесополосу за ветками и листьями, чтобы топить печи. Уроков, конечно, не было: так шестой класс и прогуляла. Потом переселили нас в барак для беженцев. Наступила зима. Одеть и обуть было нечего — бежали-то в летних платьишках, а тут морозы… И голод нас донимал.
Помню, в нашу маленькую комнату (но уже с кроватями и столом) ненадолго поселили полковника. Денщик сварил ему котелок рисовой каши с маслом. Котелок стоял на столе, запах был умопомрачительный. Я и соседская девочка, тоже из беженок, стояли рядом и не могли отойти. Офицер не выдержал и положил нам этой каши в блюдце. Никогда ничего вкуснее не ела. А потом была победа под Сталинградом, госпиталь уехал, заработала школа и мама стала там преподавать сразу несколько предметов. Потихоньку стали учиться: учебников нет, тетрадей нет, писали на книгах из библиотеки.
Жизнь налаживалась. Но ужас от бомбежек и пожаров не прошел бесследно для меня. Два года я не говорила, а потом долго заикалась. На уроках отвечала письменно. Многие ученики надо мною смеялись, считали, что я притворяюсь. Нужно было лечение, и мы поехали в Сталинград. Но город был разрушен — ни поликлиник, ни больниц, ни аптек. Сестра мамы тетя Катя, по специальности врач, жила с мужем — инженером лесхоза в городе Киквидзе Сталинградской области. И мама попросила ее взять меня к себе на лето, чтобы подкормить и подлечить по возможности.
Это было время, когда стали открывать некоторые православные храмы. И вот, на мое счастье случилось так, что в Киквидзе приехал архиепископ Филипп освящать местный храм, от которого остались только голые стены. Владыка поселился неподалеку от нас.
Как-то утром я выгоняла корову и вдруг увидела в саду его. Это было тихое раннее утро, всходило солнце и пели птицы. Он стоял в белых одеждах и молился, раскинув руки. Я застыла завороженная… Ведь было такое время, что мы очень мало знали о Боге — храмы разрушены, икон почти нет… И вот я стояла и думала, глядя на Владыку, что так, наверное, должен выглядеть Бог. Именно таким я его и запомнила.
Архиепископ Астраханский и Сталинградский Филипп был человеком блестяще образованным, интеллигентным, необыкновенной доброты и обаяния. Он располагал к себе всех и, особенно, детей, которых очень любил. Стройный, с красивой белой бородой и очень высокий. Казалось, что он стеснялся своего роста. Однажды какой-то мальчик спросил его: «А вам не одиноко так высоко?». «Нет — ответил он, — зато, когда в нас стреляли, за мною могли спрятаться двое».
В Киквидзе я подружилась с дочкой священника. Однажды батюшка этот попросил мою тетю приготовить обед для Владыки, а мы, две девочки, накрывали на стол. Потом моя подруга играла на скрипке, а я пела молитвы. Не заикаясь, свободно! Мое заикание вдруг совершенно пропало! Я пела… Владыка сказал, что у меня ангельский голос и попросил все повторить. И я повторила — легко-легко! По его просьбе я пела потом в хоре на освящении Храма.
Владыка был внимателен ко мне, расспрашивал о жизни, часто клал руку на мою голову, и мне становилось необычайно спокойно. Он радовался моим длинным, до пояса, косам. Я очень привязалась к нему как к родному человеку. И так плакала, когда он уезжал! Мои каникулы закончились, я вернулась к маме. В школе очень удивились, что я заговорила, а вот мама сразу поняла, что своим выздоровлением я обязана Владыке.
Через два года я снова приехала к тете Кате и вновь встретилась с ним. Случилось так, что архиепископ Филипп, объезжая свою епархию, приехал в Киквидзе. Я не надеялась, что он узнает меня, хотя втайне мечтала об этом. Но разве может он помнить всех, с кем встречался? И вдруг он спросил: «А где та девочка с ангельским голоском и длинными косичками?». Я бросилась к нему, не помня себя от счастья.
Владыка пробыл в Киквидзе несколько дней и должен был ехать дальше, в другие приходы. И он предложил тете отпустить меня с ним в эту поездку. Сколько радости тут было! В его окружении были два мальчика — Юра и Георгий, мои ровесники и мы очень подружились. Они много рассказывали о жизни в монастыре, и под впечатлением от этих разговоров я твердо решила стать монахиней.
В этой поездке я стала намного спокойнее и уже совершенно нормально, совсем без трудностей, разговаривала. А Владыку полюбила так, что когда поездка окончилась, рыдала взахлеб. За мною приехала мама, и они долго беседовали с Владыкой о моих планах стать монахиней. Мама объясняла, что, кроме меня, у нее никого нет. Что она — директор школы, и если узнают, что дочь ушла в монастырь, ее выгонят с работы и посадят. Тогда архиепископ отпустил меня с нею, и только просил, чтобы я писала ему по почте. Так я стала его духовной дочерью. Мы переписывались несколько лет. Письма он всегда начинал так: «Милость Божия будь с тобой!». На левой ножке буквы «М» ставил крестик. Он высылал мне маленькие книжечки с Евангелием. Где-то они теперь?
От моего заикания после той поездки не осталось и следа. Я успешно сдала устные выпускные экзамены, поступила в Ленинградский педагогический институт имени Герцена. Потом преподавала в педучилище, работала в Министерстве просвещения РСФСР, написала и издала два учебника. Сейчас на пенсии, мне семьдесят семь лет, и теперь я часто думаю: если бы Владыка не исцелил, кем бы я стала, что бы со мною было?
Главное — он привел меня к Богу, и я не представляю свою жизнь без Церкви. Фотография Владыки Филиппа стоит у меня на полочке с иконами. Только теперь я узнала, что он вылечил не только меня, что у него был дар исцеления. Но уже давно, детским сердцем своим почувствовала я доброту и красоту души этого замечательного человека, который так много значил в моей жизни.
