«Раннее утро». Медленно поднимается солнце. Сквозь дымку тумана пробиваются первые лучи. А где-то сверху уже розовеет небо. Холодно. Настойчивая зима не спешит отступать, и роща полна хрустального звона заиндевевших берез…
Трава низко жмется к земле. Тяжелая от влаги, наполнившей воздух, она и подняться-то не может, да еще этот сильный ветер, несущий грозовые тучи. Вот-вот ливанет дождь, и проселочная дорога, вся в канавах и рытвинах, станет совсем не проездной. А в домах от перепадов электричества будет подрагивать свет. Так написан «Проселок».
В каждой новой картине Алексея Кравченко зритель улавливает неповторимое и изменчивое состояние природы. Больше, чем просто время года. Художник старается передать самые тонкие нюансы настроения, все, вплоть до запаха: здесь лес полон сырости, здесь стелется туман, тут дымка над уставшим и засыпающим после жаркого дня городом.
«Пейзаж ближе всех к изобразительному искусству, — считает Алексей. — В натюрморте, исторической картине, да и в портрете очень много литературы. Это все равно рассказ, — или случайно подсмотренный, или тематический, — про что-то конкретное. Пейзаж ценен, когда в нем нет литературы, но есть большая эмоция». «Я убежден: мы живем на уникальном пространстве, — продолжает художник. — Русский пейзаж чрезвычайно эмоционален, такого нигде больше нет. Как нет нигде, просто не может родиться, таких звучных названий, как „Над вечным покоем“ Левитана или как у Никиты Федосова — „Лают собаки“. Я много лет занимаюсь пейзажем, стараюсь делать его в русской традиции и считаю, что в первую очередь он должен быть искренен. Он не должен быть надуман, ведь интересничать в искусстве нельзя, как и нельзя быть равнодушным. Когда есть пристрастие, когда ты действительно с восторгом пишешь, это находит отклик».
Однажды на персональной выставке в Московском Английском клубе так и получилось. К художнику подошла зрительница со словами: «Вы совершаете экологический подвиг!» И тут же добавила: «Нам, городским жителям, сейчас очень не хватает восторга к этой нашей земле, которая отвоевывается и застраивается». «Я тогда удивился такому комплименту, — рассказывает Алексей Кравченко, — ведь мое собственное творчество — это взгляд жителя мегаполиса, московского интеллигента на деревенскую жизнь. Все мои работы — это сплав настоящего, ассоциаций и воспоминаний из детства».
Алексей Кравченко художник-пастелист, член Творческого союза художников России и Московского союза художников. Он провел более двадцати персональных выставок в России и Европе. А живописью начал заниматься в детстве. Видел, как рисовал отец, и сам взялся за кисти. Потом учился в МСХШ при Суриковском институте, работал в лаборатории техники и технологии в Суриковском институте, в 1999-м пришел преподавать в школу акварели Сергея Андрияки, где сейчас и работает. Он занимается пастелью, которая всегда считалась рискованной техникой. Пастель осыпается, двигается, мылится. Ею не добиться монументальности и основательности масла. Пастель никогда не считалась техникой большого искусства, но именно в этом еще в XVIII веке французские художники нашли ее прелесть. Камерность, мягкость и приглушенность тонов, бархатистость фактуры... К тому же хорошая пастель сохраняет свежесть и сочность красок многие века. Достаточно вспомнить «Шоколадницу» Лиотара: посетителям Дрезденской галереи трудно бывает поверить, что картине больше двухсот пятидесяти лет.
Неудивительно, что пастель стала популярна в век романтизма. Да и сам Кравченко по своим высказываниям типичный романтик. «Внутренний восторг от живописи передался мне от отца, и то, что я до сих пор рисую, — это ведь и воплощение в жизнь его личной мечты, — говорит он. — Я счастлив, что до сих пор не изменил этой „жизни в художестве“. Ведь самые важные слова для художника: быть верным себе, иметь внутренний стержень. Они громкие, но тот, кто занимается реалистическим искусством, должен иметь терпение. То есть не распыляться, потому что искусство не прощает сидения на двух стульях, и, если ты пытаешься делать одновременно творческую работу и откровенный заказ, такую измену искусство не прощает. Уметь пережить иногда безвременье и зрительское равнодушие».
«Реализму пытались заказать гробовую доску еще в позапрошлом веке, — размышляет Кравченко. — Чернышевский говорил, что незачем копировать природу, все равно лучше ничего не сделаешь, и розы на картине никогда не запахнут. Но реализм — это настоящее, он вечен, как вечен и неистребим восторг человека перед красотой. Первый пейзаж появился, когда Петрарка поднялся в горы и выразил свои чувства в стихах».
Южная, раздетая красота, которую ни искать, ни выдумывать не нужно, как художнику Кравченко не так интересна и не так близка, как среднерусский пейзаж. «Русский пейзаж открывается не сразу, — говорит Алексей. — Как-то я был на реке Мсте. Ходил и смотрел, ну что тут рисовать? Вообще нечего. Но здесь нужно терпение: русский пейзаж открывается постепенно. Он и ценен вот этим чудом ожидания: что же все-таки покажет тебе этот незамысловатый, такой неброский край. И при этом я уверен, что доля правды в словах тех, кто называет пейзаж религиозным жанром, тоже есть. Он очень ответственен. Когда в картине удачно процитировано произведение Создателя, тогда и получаются самые пронзительные вещи, не оставляющие зрителя равнодушным».
«Помню, как ездил по русскому Северу. А Север наш по краскам и со Средиземным морем не сравнится, и в Крыму такого не может быть, — продолжает свою мысль художник. — Когда серые камни Кирилло-Белозерского монастыря, освещенные последними лучами солнца, становятся малиновыми. Стоит перед Северским озером монастырь, бьет последний луч, становясь безумно оранжевого цвета, и в этот миг весь монастырь отражается в воде. Это длится минут пять. Как бы, чем бы ты ни работал, все равно не успеешь поймать этот момент с натуры. Многие бросаются делать почеркушки маленькие… И стоишь, и тебя пронизывает дрожь, внутренний восторг и наполняет божественная правда».
