1917. Живая история — совместный проект журнала «Фома» и радио «Вера», посвященный столетию революционных событий.
В течение этого года мы будем говорить о событиях, которые имели место в России сто лет назад – в 1917 году. Попытаемся понять мотивации людей и разобраться в цепочке событий, которые привели, как писали раньше в учебниках, от Февраля к Октябрю.
Слушать:
Читать:
А. Митрофанова
В этой рубрике мы в течение года говорим о событиях, которые имели место 100 лет назад, в 1917 году. На прошлой неделе мы говорили о начале работы ВЧК – комиссии, которая, по сути, была мотором, машиной красного террора.
Возглавлял ВЧК Феликс Дзержинский, памятники которому все еще встречаются в наших городах, и некоторые топографические объекты по-прежнему носят его имя. Этот человек – вообще он загадочен, конечно, – с одной стороны, он фактически руководил красным террором и на его совести тысячи невинно убитых людей. С другой стороны, он организовал систему приютов для детей-беспризорников, которых в 1920-е годы в стране насчитывались миллионы.
Вот как это все совмещается в одном человеке и что вообще он был за личность – узнаем у эксперта. И на связи с нами Василий Цветков, доктор исторических наук, профессор Московского педагогического государственного университета и один из постоянных авторов журнала «Живая история». Добрый вечер, Василий Жанович.
В. Цветков
— Здравствуйте. Ну, вообще-то, если давать какой-то эпитет, то лучше всего на мой взгляд, словосочетание «пламенный большевик». То есть это был человек, который не просто числился в большевистской партии, не просто руководил какой-то структурой, безусловно, очень важной для советской системы того времени. Но это был человек, который, наверное, всего себя, со стопроцентной такой вот самоотдачей отдавал тому делу, которым он занимался и, безусловно, верил в правоту этого дела. А вот подобного рода идеализм, даже, наверное, можно так это определить, он, конечно, всегда привлекает и всегда вызывает какое-то подозрение в том, насколько искренен этот человек. Иное дело, что подобного рода идеализм, конечно, он может быть, как говорится, с разным знаком, с положительным или с отрицательным, но то, что это безусловно такой высокий момент состояния его взглядов, его настроений, его убеждений — безусловно, это важно.
Я думаю, очень важный факт его биографии, который в советское время практически не упоминался, а сейчас он стал известен, это то, что он в детстве был убежден в возможности для себя карьеры священника, карьеры ксендза —– это католический священник. И несомненно то, что такая вера, характерная, может быть, для католиков на тот момент, конец XIX — начало XX столетия, она двигала им вот как-то в детстве. То есть это был не материалист, наверное, по воспитанию, по складу характера своего — это первый момент. А второй момент, который тоже, на мой взгляд, обязательно нужно учитывать, это то, что ведь по национальности он поляк, но мало этого, польский дворянин. И человек, который, очевидно совершенно, был убежден в том, что Польша — это страна, которая подавлена, которая угнетена, которая разделена между тремя империями: Россией, Германией и Австро-Венгрией. И этот вот идеализм, он, безусловно, носил и революционный характер. То есть идея освобождения Польши, ведь неслучайно он перед тем, как стать уже социал-демократом, он достаточно активно сообщался с польскими революционерами, с польскими националистами, да и позже тоже, в общем-то, здесь он с ними сотрудничал. Да собственно и все его действия, и как раз его членство в организации Социал-демократии Королевства Польского и Литвы — СДКПиЛ, так называемая партия, тоже один из пунктов программы этой партии — это освобождение Польши.
То есть здесь мы видим как бы два таких момента: это вера, которая потом сменяется у него верой в правоту того дела, которым он занимается, — с одной стороны, с другой стороны, вот это революционное сознание в необходимости борьбы за свободу в таком, конечно, еще и национальном контексте. Ну а что дальше, если говорить действительно уже о его членстве в РСДРП непосредственно и руководстве большевистской партией, то здесь мы тоже видим такую страстность определенную. И неслучайно, наверное, он в годы Гражданской войны достаточно близок был именно к левым коммунистам, выступал, в частности, против Брестского мира. Ну вот смотрите, тоже интересная, наверное, такая его черта: при всех его таких оппозиционных настроениях в отношении того же мира в Германии, он никогда не позволял себе противопоставлять свою позицию Центральному Комитету.
То есть это был, помимо его таких как бы идеалистических убеждений, это был еще и человек, который четко совершенно следовал линии ЦК. Поэтому когда сейчас иногда говорят, что вот, его деятельность на посту руководителя ВЧК — это как-то собственные какие-то действия, его собственные деяния, его собственные установки — нет абсолютно. Он выполнял установку, которая была обозначена как классовая борьба, уничтожение классовых врагов, борьба с этими классовыми врагами. И делал это на том профессионально-революционном уровне, на котором он действительно, наверное, считал необходимым это делать.
А. Митрофанова
— Василий Жанович, но вы знаете, я прошу прощения, все равно не очень понимаю. Если человек в юности, в детстве был верующим, верил в Бога и, ну как следствие, наверное, понимал природу человеческую, что каждый из нас это образ и подобие Божие, какая метаморфоза должна с ним произойти, чтобы в зрелом возрасте он стал причастен вот к этой машине, которая уничтожает людей? Причем уничтожает сотнями, тысячами, действительно реки крови льются. Что это за переворот такой внутренний?
В. Цветков
— Я не думаю, что здесь был серьезный переворот. Я думаю, что здесь скорее была не только вера в Бога с точки зрения категории милосердия, добра, справедливости, а здесь скорее, может быть, была вера, основанная на самоотречении, вот такая близкая вера, которая, наверное, можно о тоже такую параллель провести, она иногда подстерегает искушение, то есть соблазны здесь подстерегают. И искушение, в частности, честолюбия. Но я бы не акцентировал внимание на детских его годах, потому что уже к совершеннолетию он отходит от этого, он порывает с католической традицией, но вот в характере его это остается.
То есть это как черта характера, но не убеждение, это не религиозный какой-то смысл жизни, который, может быть, шел с ним постоянно, держал его как бы на определенном каком-то таком религиозном ключе. Идеализм этот остался, идеализм отразился в его поступках, в его таком самоотречении, когда он был на посту и ВЧК, и позднее. Ведь это был совершенно аскетичный человек. Это аскеза, которая удивляла многих его соратников по Совнаркому. И «железный Феликс» — такое словосочетание, в общем-то, оно подразумевало и очень высокую степень самоотдачи. Но опять же, я еще раз это отмечу, она, эта самоотдача, это самоотречение во имя не какого-то вот светлого, радостного, милосердного, высшего света, а это самоотречение во имя революции, во имя революционной идеи. Здесь все-таки нужно эти вещи очень четко, мне кажется, обозначать.
А. Митрофанова
— Василий Жанович, напоследок скажите, пожалуйста, а не осталось ли каких-то записей или, может быть, зафиксированы где-то его слова: не думал ли он когда-то о том, что совершает ошибку, идя по этому пути уничтожения людей, хотя, в общем, создания ВЧК? Если даже это не личная его инициатива и ответственность, а так скажем, то что факт, что он придерживался партийной линии, но вместе с тем он был участником этого процесса и руководителем вот этой самой комиссии, Всероссийской чрезвычайной комиссии по борьбе с контрреволюционными настроениями.
В. Цветков
— Я думаю, что здесь Дзержинского мало что отличало от многих его соратников, в том числе и от самого Ленина. Ведь и опять же есть свидетельства тех людей, которые общались и с Лениным, есть свидетельства тех людей, которые общались со многими другими руководителями большевистской партии. И, конечно, их посещали сомнения, определенные колебания в правильности тех политических действий, которые они предпринимают. Но безусловно и другое, то, что когда возникало это сомнение, когда появлялось такое, может быть, тоже искушение революционера, да, если такое словосочетание вообще употребимо, какой должен был быть ответ на это?
Ответ на это должен был быть именно таким, что да, мы нарушаем заповеди, да, мы перешагиваем через кровь, да, мы там совершаем какие-то насилия, убийства и так далее. Но мы делаем это ради великой светлой идеи построения коммунистического будущего. Вот в этом был, может быть, определенный такой именно религиозный подтекст. Я не хочу сказать, что это был подтекст связан с христианством, ни в коем случае. Но как бы это именно вот та вера, та установка, которая требует вот этих жертв. И это нужно иметь в виду. Вот действительно этот идеализм, эта самоотдача ради светлого будущего. То есть, наверное, вот так это можно объяснить.
А. Митрофанова
— Спасибо вам большое за комментарий.
В. Цветков
— Спасибо вам.
А. Митрофанова
— Василий Цветков, доктор исторических наук, профессор Московского педагогического государственного университета и один из постоянных авторов журнала «Живая история», был с нами на связи.
