10 июня исполнилось бы 90 лет Илье Глазунову — художнику-живописцу, основателю Российской Академии живописи, ваяния и зодчества Ильи Глазунова, написавшему за свою жизнь больше тысячи картин.
Дело перенял его сын — Иван Глазунов, художник и ныне ректор Академии. О самых дорогих воспоминаниях, связанных с отцом, он рассказал «Фоме».
Мои первые воспоминания об отце связаны с его известной башней-мастерской в Калашном переулке. Запах растворителя, винтовая лестница, иконы, бесконечный поток людей, разрывающийся от звонков телефон. К папе в мастерскую стекались священники, писатели, реставраторы, режиссеры, оперные певцы... Чтобы поговорить, посмотреть на картины и, конечно, вглядеться в удивительные живописные иконы — редкая в 1970-е возможность для многих людей, живших в официально атеистическом государстве.
***
Родители были не коллекционерами, а собирателями. Они ездили по ближайшим от Москвы городам — в Ростов Великий, Переславль Залесский — и спасали иконы: в то время царила разруха и полный произвол, церкви превращали в городские бани. Бывало, родители договаривались со сторожем и за бутылку спасали то, что можно было спасти: уносили иконы на себе — у них еще не было машины. Однажды большую икону святого Георгия Победоносца они вдвоем несли десять километров, пока не дошли от храма до шоссе.
Во время этих поездок родители, рожденные в Петербурге, смогли узнать настоящую Русь. Московский Кремль, Ростов, Ярославль, Поволжье дали отцу новый порыв вдохновения для творчества, он стал экспериментировать со стилем на основе языка иконы. Появилась серия картин с аппликацией («Борис Годунов», «Царевич Дмитрий», «Русская красавица»), где были использованы ткани в сочетании с живописью. Эта серия картин была наиболее пронзительна в те годы — она сделала ему имя: зритель в Москве не видел такого прежде.
***
У меня в школе — пионеры, комсомольцы, за окном моей комнаты — демонстрация трудящихся с транспарантами. Как же все диссонировало с тем, что было в нашем ковчеге, внутри мастерской на Воздвиженке! Мне трудно было это осознать и оценить в детстве, но сейчас я понимаю, что все впитанное мною в детстве дало мне ту опору, на которой я стою и сейчас.
Помню, мы с сестрой дома наблюдали, как при реставрации оживает образ, как из-под черного слоя старой олифы вдруг будто из ничего появляется изображение лика, нимба, голубого неба — это самые незабываемые впечатления детства.
***
Для нас было редкостью ездить куда-то вместе. При всей своей искрометности и зажигательности папа с нами, с детьми, был чаще весёлым, но иногда сдержанным и чопорным. Мы редко вместе путешествовали, поэтому я так хорошо помню нашу с ним единственную поездку вдвоем — в Суздаль и Владимир.
Помню, как мы неслись на его жигуленке, параллельно его кто-то снимал для фильма. В той поездке он научил меня плавать: вместе со мной переплывал речку Каменку в Суздале, которая сейчас мне кажется ручейком, а тогда представлялась чрезвычайно широкой полноводной рекой. Папа тогда больше делал вид, что плывет, — эту реку можно было перейти вброд. Помню, как мы с ним сели на другой стороне реки, где местные мальчишки ловили рыбу. Я полез в ведро и меня за руку укусила щука. До этого момента я не видел живых рыб.
Потом он часто вспоминал эту поездку и рассказывал мне, как я попал на территорию музея деревянного зодчества и, пораженный, стал часто дышать, будто страшно чем-то взволнованный. Папа сказал мне: «Когда я увидел твою реакцию, сразу понял, что эта тема будет твоей. Твоим интересом и любовью». И что-то он действительно угадал, потому что та поездка особенно запала мне в душу.
***
В нашем доме почти всегда звучала музыка, «Всенощная» Рахманинова или Мария Каллас — папа очень любил итальянскую оперу. Отец собирал старинные вещи, книги. Я довольно рано стал читать те фолианты, которые сейчас дают листать только в белых перчатках. «Древности Российского государства» Федора Солнцева, Энциклопедия Брокгауза и Ефрона — эти книги хранились в его мастерской.
***
С детства отец постепенно подключал меня к работе. С пяти лет у меня была обязанность проводить гостей по мастерской, рассказывать им про папины картины и собранные иконы, заправлять пленку и показывать фильм про него, снятый Павлом Русановым в 1976 году.
Когда я стал учиться в художественной школе, папа стал привлекать меня делать что-то серьезное. Давал мне задание — сделать фон, написать небо. И мы все помогали.
Мама-художник тоже принимала участие в создании многих картин. Идею с бисером, тканями, жемчугом в оформлении полотен они создали вместе, отталкиваясь от древнерусских традиций, смотря на оклады икон. И я там что-то клеил, помогал. Конечно, в подростковом возрасте мне хотелось куда-то сорваться, уйти, но я всегда знал о тех обязанностях, которые были закреплены за мной. Это был элемент воспитания.
Достаточно рано отец приобщал меня и к тому, чтобы делать экспозицию выставки. «Вот, Ванечка, расставь картины в Манеже, а я приду через час и посмотрю», — давал отец мне задание. Он приезжал вечером, и мы до 4-х утра доводили экспозицию до ума. Эта школа очень помогает мне сейчас.
***
Однажды я нашел на одной из московских мусорок старинный сундучок и еле притащил его домой. Вы не представляете счастье Ильи Сергеевича, когда он увидел меня и мою добычу в виде ларца XIX века! Он тогда понял, что и я вижу ценность в старинных вещах, разделяю его интересы, и был страшно этому рад.
А еще, помню, я нашел фотографию Николая II в разбитой рамке, но кто-то из ребят во дворе силой отобрал мою находку. Я пришел домой с фингалом и слезливо рассказывал папе о произошедшем. Он выслушал и ответил мне: «Сейчас я выйду к этим ребятам и попрошу, чтобы они поставили тебе еще один фингал», — так он учил меня отстаивать то, что тебе дорого. Это отстаивание было во многом смыслом его жизни.
***
Отец стоял у истоков общества охраны памятников. Мне пять, сносят храм, я сижу в ковше бульдозера, придел уже снесли, видно росписи центральной части церкви, а Илья Сергеевич пишет на стене: «Руки прочь от наших святынь!» Эта борьба никогда не прекращалась: если не помогали действия, он вел пропагандистскую работу с душами людей. И его слова находили отклик — потом многие занялись этой темой профессионально.
***
Мне было 17 лет, когда Илья Сергеевич начал писать свою известную картину «Христос Воинствующий». Ему тогда не хватило холста, и он попросил нарастить его. Я должен был включить изобретательность, чтобы успеть выполнить задание к утру. В итоге я даже сделал набросок, который помог папе закончить работу на следующий день. Эти задания были сложными, но очень бодрили, заставляли думать.
Такую технику встряски отец применял и к своим студентам мастерской портрета Суриковского института. Мы приходили рано утром, (опаздывать было нельзя) и сидели за работой весь день. Одиннадцать вечера, на дворе зима, мороз, кто-то боится не успеть на последний поезд метро, как вдруг влетает отец, приводит девушку, ставит ее в позу Венеры Милосской и дает задание: за полчаса написать портрет. Все сразу просыпаются, распрямляются и делают бодрый эскиз несуществующей картины. В тот вечер все расходились, вдохновленные новым сюжетом.
***
Однажды, когда я уже учился в Суриковском, папа пришел на урок с муляжным пистолетом и сказал, что у нас осталось 20 минут жизни и мы должны сделать последний эскиз картины, без которого не сможем умереть. Надо было собраться с мыслями и сделать что-то большое, значительное.
Он умел побудить студентов работать. Помню, как отец собирал всех в своей мастерской, я носил сосиски из ресторана «Прага», а они читали запрещенного Бердяева, поэтов Серебряного века, смотрели привезенные им из Италии альбомы с работами Микеланджело. Как он в шутку пояснял, это было «добровольно-принудительное вливание культуры». Студенты очень любили эти встречи, моменты общения.
***
Отец был чрезвычайно активным, терпеть не мог вялости. Однажды, до того как я сам стал студентом его курса, он взял меня на практику к студентам в Петербург (папа часто брал меня с собой в такие поездки, хотел, чтобы я был с ним рядом) — они должны были вместе с ним ехать в Новгород и Псков на автобусе. По-барски накормив студентов завтраком в отеле, Илья Сергеевич вдруг узнал, что автобус сломался и поездка отменяется.
Получив это известие, он выбежал на улицу в красивом шейном платке и оглушительно свистнув в два пальца, остановил пустой туристический автобус, проезжавший мимо. Папа подлетел, открыл водительскую дверь — секунда разговора и он уже машет студентам: «Господа, заходите, едем!»
В той поездке мы посетили Псково-Печерский монастырь, встретились с монахами, нас провели по пещерам, мы побеседовали с известным тогда отцом Нафанаилом. В Новгороде посетили Юрьев монастырь, Ильмень-озеро — путешествовали по плану, известному одному лишь Илье Сергеевичу.
Когда руководство Суриковского института узнало о нашем «паломничестве», провело специальное собрание. Однако отцу удалось убедить всех, что монастыри — это русская история, которую надо знать студентам. Вопросов больше не было.
***
Когда не стало мамы, ему постоянно была нужна моя поддержка. Наши отношения с отцом стали ещё теснее. Он был и величественным, и острым, и энергичным, и ранимым. Чаще всего он насквозь видел человека, но иногда доверчиво верил и обманывался — и тогда расстраивался как ребенок.
Помню папу и в день смерти. Вижу его в немощи, понимаю, что совсем скоро состоится его новое рождение для вечности. Оля с Глашей, его маленькие внучки, сидят рядом с ним, держат за руку. Феденька включает ему Марию Каллас на планшете. Он искренне удивляется, что это за прибор исполняет его любимую арию «Casta diva». За окном дождливое лето, качаются деревья, он показывает пальцем и говорит: «Вот, Россия. Там красиво. Надо бороться за Академию». После этого он тихо и мирно отошел к Богу.
Я привык видеть его в силе, в яростном сопротивлении, прижигающим взглядом — а тут другой человек, готовый к чему-то совсем иному. Это воспоминание мне дорого не только тем, что оно последнее, но и напутствием, обозначившим все, что он любит в жизни. Отец для меня — пример верности себе и своему делу.
***
А вот самые дорогие для меня детские воспоминания об отце — почти статичные, словно картина. Лето. Овес. Мы с папой за руку идем через поле. Зной, жажда — но я терплю, не жалуюсь. Не хочу портить момент. Хочу все дальше идти с отцом.
Подготовила Анастасия Бавинова
Фотографии предоставлены Ильей Глазуновым
