Первый раз я задумался о вере, когда мне было лет девять. Мы с мамой проездом оказались в Троице-Сергиевой Лавре и увидели молодого монаха. Я возмутился: "Как он может так врать?" - "Почему это он врет?" - удивилась мама. "Но вера - это же удел старых людей, они к этому привыкли. Некрасиво с ними спорить. А он же молодой! Он родился при советской власти и знает, что мы летали в космос, но никакого Бога там не видели". Мама не стала спорить со мной, убеждать, а просто сказала:
"Знаешь, я не могу ответить на твой вопрос. Он видимо знает что-то, чего мы с тобой не знаем..."
Уважать верующих людей мама научилась еще в детстве, глядя на свою прабабушку Акулину, которую очень любила. Та никогда не говорила с детьми о вере, только читала про себя какую-то книгу в ободранном переплете, да изредка уходила из дому в храм. Своим молчаливым постоянством она внушала уважение к тому, чем она живет, но по каким-то причинам не делится. Мама рассказывала мне, что после смерти прабабушки она скорее ощутила, чем поняла, что поддерживать какую-то связь с покойной можно только в храме. Причем мама тогда была неверующей. И вот с тех пор несколько раз в год она стихийно заходила в храмы и ставила свечи за упокой. Мы с моими младшими братьями никогда не знали свою прапрабабушку, видели только на фотографиях, но она стала настоящим членом семьи и сыграла серьезную роль в воцерковлении нашей семьи.
Огромное значение для моего прихода к вере имела личность преподобного Сергия Радонежского. Это началось с книжки "На поле Куликовом" Олега Тихомирова, которая была издана к 600-летию Куликовской битвы. Можно сказать, и автор, и художник совершили гражданский подвиг. В советское время выпустили книгу о святом - с иллюстрациями! Сегодня для меня совершенно ясно, что художник был человек верующий и, не имея возможности нарисовать нимб, изобразил максимально иконографический образ. Эта иллюстрация мне так понравилась, что я, не рискнув выдирать ее из книжки, положил под стекло на столе. Фактически это была моя первая икона.
Мне повезло, что в начале 80-х о преподобном Сергии Радонежском уже было разрешено писать. Вышло очень много литературы, в том числе его житие. Когда я до него добрался, оно меня потрясло. Я даже вести себя стал мягче, иначе взглянул на других людей.
Православие, к примеру, помогло понять, что неяркость - это не поверхностность. Святые жили очень скромно, они не были выдающимися людьми в европейском смысле этого слова. Но они были очень глубокими - святыми.
Такой взгляд на человека многое открыл. Тогда начинаешь замечать в самых обычных людях нечто новое. Как-то в последние годы советской власти дворники отгоняли Кремлевской стены в Александровском саду: "Нельзя туда! Не ходите!" Я про себя начал возмущаться: что за холуйство! Этим дворникам приказали - и они работают, как цепные псы. Дети убежали, а я немного задержался и услышал, как одна дворничиха сказала: "Ноги ведь промочат ... " И ты видишь в них личности, хотя на них эти оранжевые жилеты.
Иногда, глядя на людей в метро, я одевал людей в сарафаны, в косоворотки и кафтаны. И увидел, что в таком виде они не отличаются от прежнего народа, это никуда не ушло! Да, конечно, на лицах лежит печать нашего времени, но любой серьезный катаклизм сразу ее смоет. Когда осознаешь, что все это живо, что ценности, которыми жил Сергий Радонежский - бессмертны, то начинаешь разделять, что преходяще, а что вечно и неистребимо. Это часто проявляется, как ни странно, в испуге. Приносишь неверующему в дом икону, а он ее боится: "Ой, лучше унеси ее отсюда. Я не знаю, что с ней делать. Не знаю, куда ее поставить, и вообще..." На самом деле это благоговение, просто оно не может быть выражено правильно, поскольку не осознано. Равнодушный, холодный человек сказал бы: "Да поставь ты эту доску куда-нибудь, мне все равно".
Еще большим открытием для меня стал "Антихристианин" Фридриха Ницше, его последнее произведение. Оно меня шокировало. Сложно сказать об идее, легче о настроении. А настроением является бешенство в адрес христианства. Причем, бешенство настолько фундаментальное... Я уже знал, насколько духовное произведение может быть красиво. Теперь я увидел, насколько человек может быть безобразен, когда он старается излить свою ненависть к Богу. Ницше раздражало в христианстве не что-то определенное, а абсолютно все. При этом он был очень серьезен, без иронии и злой издевки. Он уже сходил с ума, когда начал писать это. И, видно, по мере написания сходил с ума еще больше. Когда человек посылает проклятия Богу это так неестественно... И я понял, что должен выбрать другую дорогу.
А потом было два потерянных года, с 15 до 17 лет, когда я считал себя недостойным крещения. Может быть, я бы еще десять лет так думал. Человеку кажется, что он отказывается от слишком высокого, а на самом деле - от должного. Просто в глубине души он боится, потому что понимает: на него лягут определенные ограничения и обязанности. А он, конечно, не хочет себя ограничивать. Он хочет просто верить... издалека. Я жалею об этом потерянном времени и рад, что оно кончилось. Причем, опять-таки благодаря моей маме. В день, когда, мне исполнилось 17 лет, она записала меня на крещение в Ново-Девичий монастырь. Это стало ее подарком мне.
Какое-то время я ходил в разные храмы, но потом вернулся в Ново-Девичий. Помню свою первую исповедь там. Раньше священники или ругали меня, или сочувствовали, когда я им исповедовался. А там батюшка вдруг стал смеяться... Сначала это меня возмутило. Но потом я понял, над чем он смеется - над моим копанием в ненужных мелочах вместо того, чтобы задуматься о главном. И его веселье передалось мне. После этой исповеди я первый раз пришел домой с легким сердцем. Я зацепился за этого священника, учился у него, как надо исповедоваться.
...Мне сложно проанализировать себя и сказать: вот, сейчас я нахожусь в таком-то месте по отношению к Богу. Я о многом узнал, немного воцерковился, но некоторые фразы в Евангелии до сих пор остаются для меня неясными. Например, "Кто захочет душу свою сберечь, тот потеряет ее" - я бьюсь над этим больше 10 лет. Одно могу сказать наверняка -- если бы у меня не было веры, в моей жизни было бы очень темно, пусто, страшно и скучно.
