Александр Грин: как советский писатель искал Бога

Здравствуйте. Меня зовут Алексей Николаевич Варламов, я — писатель, автор книги об Александре Грине в серии ЖЗЛ. Лекция, беседа, рассказ о писателях советского времени, о том, как они приходили в церковь, к вере, к Богу — это очень обширная тема. Я думал, что можно много говорить общих слов о том, что вообще нет крупного писателя в любую эпоху, который так или иначе не задумывался бы о вечных ценностях, но просто не хочется говорить общие слова, хочется говорить слова конкретные. Поэтому, когда я думал, о чем будет интересно сказать, кого ни возьми крупного, серьезного писателя XIX, XX века, современного, всегда найдется что сказать.

Александр Степанович Грин — это его псевдоним, настоящее его имя — Александр Степанович Гриневский. Годы жизни: 1880, он родился в Вятке, точнее в поселке Слободском рядом с Вяткой, умер в 1932 в Старом Крыму, где и похоронен. Вот, его жизнь, продолжалась 52 года.

Грин, конечно, с большой условностью может быть назван советским писателем. Тут вообще нужно определиться, кого мы называем советским писателем: того, кто просто принадлежит к советскому времени хронологически или того, кто разделяет советские ценности. Но я не хочу вдаваться в эти теоретические рассуждения. Поскольку Грин формально жил значительную часть своей жизни и многое из им написанного создавалось в советское время, то будем считать, что он под это определение «советский писатель» попадает, хотя, честно говоря, конечно, советского в нем было чрезвычайно мало. Гораздо меньше, чем у очень многих его современников. Он советской идеологии и антисоветской идеологии в равной степени сторонился, он жил в своем мире, но то, что этот мир несомненно был мир метафизический, то, что Грина глубоко интересовали вопросы религиозные, духовные, то, что творчество Грина нельзя сводить только к повести «Алые паруса», которая, скорее всего, большинству хорошо известна, — это для меня очевидно.

Итак, как очень многие русские люди, жители империи, Грин в детстве, в юности был далек от Церкви. И семья его была… это была хорошая семья в том смысле, что там было много детей, там детей любили. Это была трудная семья, потому что между отцом и матерью Грина были сложные отношения, мать Грина умерла, когда ему исполнилось 15 лет, отец второй раз женился. Кстати, заметьте, в творчестве Грина очень много вдовых отцов, хоть те же «Алые паруса» возьмите и ряд других его произведений, и почти никогда эти вдовые отцы не женятся. У Грина отец овдовел, женился, у мальчика не сложились отношения с мачехой. И картина мира в детстве у него была довольно безрадостная. Его выгнали из реального училища за дурное поведение, дальше получилось так, что он никак не мог войти в жизнь. Он вообще был человек очень с практической точки зрения не приспособленный. У него не было никакой профессии, не было никакого дела. Потом, в конце жизни, Грин написал произведение, которое, как правило, мало кому известно и которое обычно выпадает из контекста его творчества, потому что ничего романтического, ничего сверхъестественного, ирреального оно не содержит. И называется оно очень просто — «Автобиографическая повесть». По большому счету «Автобиографическая повесть» — это исповедь, в прямом смысле этого слова. Это покаяние. Это такая работа над ошибками. Это попытка человека разобраться в том, почему его жизнь не удалась. И тому, кто всерьез Грином интересуется, кто вообще хочет понять этого человека, я очень рекомендую «Автобиографическую повесть» прочесть. Она правда очень многое в нем объясняет. И вот там, в этой повести, Грин основные вехи своей жизни фиксирует.

А жизнь и молодость была действительно очень горькой. По сути дела, история жизни Грина — это антоним к «Алым парусам». Или «Алые паруса» можно считать антонимом к его жизни. Если помните историю капитана Грея, который проходит через все это морское посвящение простым моряком, потом он становится капитаном, владеет этой прекрасной яхтой, совершает путешествия по своей прихоти, дарит счастье бедной девушке по имени Ассоль… В жизни Грина все было ровным счетом наоборот. Из него не получилось моряка, мечта о море так и осталась мечтой о море. Он попадает в армию, в армии он служить не хочет. Тогда он совершает побег из армии. Это все еще, естественно, до революции, это начало уже XX века, 1901–1902 год. Когда он бежит из армии, он попадает к эсерам, потому что ему нужно было куда-то деваться: он был без документов, дезертир. Эсеры тогда были самой сильной оппозиционной политической партией, силой, они за такими людьми присматривали, можно сказать, охотились, выискивали. Грина завербовали в боевую организацию, его готовили к совершению теракта, он должен был в молодости стать террористом. Понятно, что ни о какой религиозности тут говорить уж точно не приходится. Грин был очень далек в молодости от Церкви, от всех христианских ценностей. Если ему в детстве их и пытались привить, то, скорее всего, это делалось достаточно формально, неумело. Система воспитания духовного в царской России, к сожалению… мы знаем из истории, очень многие люди, которые учились в семинарии или которых готовили стать священниками, шли, наоборот, в революцию, взять хотя бы Иосифа Сталина…

Грин находился в поле тех людей, для которых вера, Церковь в молодости совершенно точно ничего не значили. Нельзя сказать, чтобы его влекла революция, но он действительно готовился к теракту. Это было важнейшее событие в его духовной биографии. Я. когда занимался этим вопросом, для меня это было неким откровением: в России тогда было очень много людей, которые были готовы идти в террористы. Причем среди этих людей было очень много потенциальных самоубийц, тех, кто не мог совершить самоубийство по каким-то внутренним причинам, но вот погибнуть жертвенно, в теракте, принадлежа к какой-то политической силе, политической партии, — это им было интересно, это их влекло. Но Грин и здесь оказался полной противоположностью. Терроризм был не для него. В какой-то момент он понял, что он не хочет сводить счеты с жизнью, он не хочет никого убивать. Тогда эсеры не стали его за это наказывать, когда он отказался участвовать в этой деятельности, и предложили ему заниматься политической пропагандой среди моряков.

И вот это ему удалось очень здорово, именно здесь проявился его литературный талант. Но кончилась эта его подпольная революционная деятельность тем, что в какой-то момент — в Севастополе это произошло — его схватила полиция, его бросили в тюрьму. И в «Автобиографической повести» он все это очень подробно описывает, как это происходило. И там есть очень важный эпизод, в этой повести. Когда он находится в тюрьме, приходит священник, в обязанности которого, видимо, просто вменялось посещать заключенных. И реакция Грина на приход этого священника в тюрьму крайне недоброжелательная, крайне раздраженная. Ему совершенно не о чем и не хочется говорить с этим человеком. Грин крайне далек от Церкви в тот момент. Но это не значит, что он был писатель, скажем, атеистический или бездуховный. Ничего подобного. Грин, безусловно, — писатель Серебряного века. Как очень многие люди, как очень многие художники Серебряного века он пытался либо выдумать свою религию, либо искать какую-то другую религию, отличную от православия. И в каком-то смысле можно сказать, что вот такой религией для Грина в его молодости, в значительной части его литературной судьбы, карьеры, становится ницшеанство. Грин, с моей точки зрения, был безусловным ницшеанцем. И в его творчестве это можно очень хорошо проследить.

Что я имею в виду? Что в какой-то момент главными героями в творчестве Грина становятся сильные, уверенные в себе, очень яркие, мужественные люди, которые противопоставлены толпе, которые противопоставлены мещанству, которые противопоставлены обывательской силе, и несомненно симпатии Грина на стороне этих одиночек, этих сверхлюдей, а по отношению к остальной части общества автор испытывает презрение, высокомерие и не жалеет для этого темных красок. По большому счету на самом деле именно так написаны «Алые паруса». Другое дело, что «Алые паруса» — вещь очень романтичная и там, конечно, этот любовный нежный флер, он несколько маскирует гриновское ницшеанство. Но есть его произведения, есть его сочинения, в которых это ощущение выражено гораздо более остро, гораздо более пронзительно, очевидно. И таковым, с моей точки зрения, является первый роман Грина, потому что до революции он не писал крупных вещей, до революции этот человек писал преимущественно рассказы, очень яркие, очень интересные рассказы, они в принципе имели успех, хотя и очень такой локальный, небольшой успех. И само понятие Гринландии, которое обычно с Грином связано, этой его удивительной страны, которая непонятно где находится, и непонятно, люди какой национальности в ней живут. Но Грин себе представлял эту страну очень отчетливо, и там, как опять-таки все мы все помним из юности, когда, может быть, Грина читали, или сейчас, кто любит сейчас его читать, все эти города, Гель-Гью или другие какие-то города, которые находятся на этой карте, — все это было выдумано до революции.

Но по-настоящему, конечно, Грин как художник, крупный мастер сформировался уже в послереволюционное время. И его отношение к революции было отрицательным. В молодости прошедший увлечение революцией, покинувший среду революционеров, посидев в царской тюрьме, он понял точно совершенно, что революция не для него. Он абсолютно порвал с эсерами и больше никогда ни к какой революционной партии не примыкал, был вот таким художником-одиночкой, индивидуалистом. Когда произошла революция, сначала Февральская, а потом Октябрьская, он относился к этому негативно, в нем не было ярости контрреволюционной, как, скажем, у Зинаиды Гиппиус, Ивана Бунина, у Алексея Толстого, даже у Михаила Пришвина, но не было и такой попытки принять, понять революцию, как, скажем у Александра Блока, Сергея Есенина, Владимира Маяковского, с другой стороны. Грин скорее был равнодушен к общественной стороне жизни, потому что он в молодости всего этого хлебнул, получил стойкую неприязнь к любой политической общественной деятельности и существовал достаточно автономно. Я именно поэтому и говорю, что он был очень не советский писатель, потому что советское, равно как и антисоветское, прежде всего предполагает высокую степень социальности. А вот Грин был очень асоциальный человек. Но он жил в Советском Союзе, он не пытался эмигрировать, и вот именно здесь, в Советском Союзе, после революции были созданы самые важные, самые значительные его произведения, и роман, о котором, с моей точки зрения, надо сказать несколько слов, потому что это очень важная веха в его духовной биографии. Роман, который называется «Блистающий мир»

Роман «Блистающий мир», который, с моей точки зрения, является одним из самых ярких символистских романов вообще, принадлежащих к русской литературе, созданных на русской почве, на русском языке. Главный герой этого романа — летающий человек. Надо сказать, что Грин, по сути дела, открывает эту тему летающего человека, то, что мы к будем потом читать у Александра Беляева, то, что потом, кстати, будет у Булгакова появляться в «Мастере и Маргарите». Это во многом было заимствовано у Грина, либо это были какие-то переклички, либо это был какой-то диалог с Грином. Но факт в том, что роман «Блистающий мир» — это действительно очень важное, к сожалению, немножко забытое, немножко недооцененное произведение русской литературы. И главный герой мало того что он летает, — он противопоставлен толпе. Этот летающий человек, он не просто совершенен, он ненавидим толпой за то, что она не летает. И Грину эта оппозиция, вот это противопоставление сверхчеловека, наделенного высокими талантами, и толпы, которая ненавидит все, что отлично от нее, для Грина это противопоставление очень важно. И один из важнейших мотивов, одна из очень таких важных сюжетных коллизий этого романа — это сцена, которая тоже, мне кажется, многое проявляет в облике Грина, в общем, многое помогает нам в нем понять. Это сцена, которая… хотя это было написано в Советском Союзе, собственно советского в этом романе практически ничего нету. Действие происходит в этой же самой Гринландии, которая не очень даже романтизирована в «Блистающем мире», романтизация начнется немного позже. Но действие происходит непонятно — то ли это социализм, то ли это капитализм, то ли это до революции, то ли после — Грину это совершенно неважно, абсолютно неважно.

И толчком, одним из мотивов этого романа стало событие, которое произошло до революции, но которое на самом деле имело очень большое значение и совершенно поразило русских людей, в 1910 году.

Что произошло? В Петербурге произошла так называемая авиационная неделя, то есть жителям Петербурга тогда демонстрировали первые самолеты и они могли стать свидетелем того… то есть авиашоу такое было, говоря современным языком. Оно происходило на Коломяжском ипподроме, и туда буквально все население Петербурга пришло. Люди висели на деревьях, смотрели и поражались. Можно представить, насколько на наших таких уж недалеких предков чуть более ста лет тому назад, какое сильное впечатление на них произвел сам тот факт, что человек способен взлететь в воздух и человеческий ум создал вот эти машины, которые могут подняться в небо. Огромное количество людей приходило туда смотреть. Летчики были настоящими героями времени, шум был невероятный, успех был невероятный. И толпы людей с замиранием сердца смотрели, как эти первые, неуклюжие еще самолеты, которые тогда казались каким-то чудом техники, как они отрывались от земли, как они взлетали, как они делали круг в небе, как они возвращались. Толпа ликовала, кричала. И был в этой толпе один человек, наверное, всего один человек, который испытывал невероятную злость и ожесточение против этих самолетов. Это был Александр Грин. Об этом вспоминала его жена, и я думаю, эти воспоминания абсолютно точные, потому что они подтверждаются также и художественными произведениями Грина.

За что Грин так невзлюбил самолеты? Потому что, с его точки зрения, авиастроение, самолетостроение, хотя таких слов, наверное, тогда еще не было, — это был вызов этой вечной или очень древней человеческой мечте о том, что человек может летать сам. С точки зрения Грина, это ужасно… Грин вообще очень эстетский писатель. Если правильно относиться к этому понятию, не как к чему-то оскорбительному, а действительно, как человек, который любит красоту, подлинную, чистую, незамутненную красоту, Грин был несомненно таким. Он где-то в одном из своих рассказов писал о том, что это насмешка над человеческой мечтой, это надругательство над человеческой мечтой, когда человек поднимается в небо с помощью каких-то железных гаек, болтов, каких-то ненужных деталей, с помощью керосина, какого-то треска, шума мотора, запахов. Для него птицы, которые могут летать свободно, и люди, которые должны научиться летать, как птицы, — вот это путь, по которому должно пойти человечество.

Грин не был антисоветским писателем, это правда, но он был совершенно точно писателем антитехнологическим. Он был контрреволюционным, имея в виду не Октябрьскую социалистическую революцию, а имея в виду скорее научно-техническую революцию, которая уже начиналась в XX веке. Грин ненавидел автомобили, у него есть рассказ, который называется «Серый автомобиль». Серый автомобиль, если мы вдумаемся, это прямой антоним к алым парусам: серый — алый, автомобиль — парус. Все, что связано с техникой, им было глубоко презираемо и ненавидимо. Поэтому Грей плавает именно на судне с парусами, на парусном судне, потому что это естественно, это нормально, надо под парусами ходить. И летать надо не с помощью мотора, а летать надо с помощью крыльев, с помощью какого-то усилия. Один из друзей Грина вспоминал о том, как Грин однажды и, может быть, даже на том же самом ипподроме… У меня есть роман, который я написал после биографии Грина, Грин в том числе — один из героев этого романа. И я, основываясь на этих воспоминаниях, такую сцену придумал, как Грин, когда взлетели эти самолеты, разбежался по земле и хотел взлететь. И у человека, который это видел, его друга, было ощущение, что он действительно сейчас взлетит. Не взлетел, упал, но он верил в то, что можно взлететь. И вот он пишет роман, часто же бывает повод, мотив… Для чего люди пишут романы? Чтобы осуществить в романах то, что вы не можете сделать в реальной жизни. Так вот он изображает героя, который может взлететь.

Но почему у меня такой долгий экскурс про коломяжский ипподром, и эту авиационную неделю вспомнил, потому что у него в романе «Блистающий мир» это как раз описано. Там его главный герой именно на похожем авиашоу, пока взлетают все эти неуклюжие первые нелепые самолеты, придумал самолет, который будет взлетать в воздух с помощью звона колокольчиков. Много-много колокольчиков, тысячи или несколько тысяч, и от звона этих колокольчиков эта конструкция должна подняться в воздух. И когда все это происходит на этом ипподроме, что делают собравшиеся зрители? Они начинают громко смеяться. Они начинают презирать этого человека, считая его безумцем. И есть только одна девушка, ее зовут Тави Тум, которая верит в то, что сейчас этот самолет поднимется. И самолет действительно поднимается. Он взлетает. И главный герой романа, его зовут Друд, в романе у него несколько имен, они не очень благозвучные, но Грин их так называет, он сначала называется Друд, потом он называется Крукс. Факт тот, что этот герой выбирает эту девушку, обращает на нее внимание и берет ее к себе и переводит ее в тот самый «блистающий мир», то есть в некую такую, если хотите, аналогию Царствия Небесного, хотя, повторяю, Грин на тот момент был далек от христианства. Он не был противохристианским писателем, чтобы намеренно полемизировать с христианской картиной мира. Но тем не менее этот «блистающий мир» — это некий другой мир, который намного лучше, чем тот мир, в котором живет толпа. Пусть толпа живет в этом жадном, черством, грубом, материальном мире, где люди радуются самолетам и всяким серым автомобилям, механическим пароходам, которые работают на угле. Вот пусть они погрязают во всех этих плодах цивилизации, а Грин придумывает другую вселенную, которая даже важнее, чем Гринландия, потому что Гринландия какой-то пуповиной еще связана с землей, а «блистающий мир» — он прекрасен. И герой как бы пришел из этого «блистающего мира». И что он делает? Он по сути дела, как некий вероучитель, как некий сектант, если опять-таки правильно к этому слову и к этому понятию относиться, он вербует в свою секту людей, которые верят в чудеса. Для Грина понятие чуда чрезвычайно важно. Ведь «Алые паруса» именно про это. Только мне кажется, что «Блистающий мир» сложнее и поэтому интереснее. Он богаче смыслами, там политика очень интересно показана. Там показана тоталитарная власть, с которой борется этот герой, и власть, которая охотится за этим героем, потому что она чувствует опасность, от него исходящую. Это очень интересный роман, и я очень советую тем, кто не читал этот роман, обратить на него внимание.

«Алые паруса» устроены проще немного, но смысл тот же самый. Никто в этой деревне не верит в то, что может совершиться чудо. Все смеются над этой девочкой, Ассолью, называют ее сумасшедшей, блаженной, безумной. Она одна верит в то, что однажды придет корабль с алыми парусами, и она награждается за это. Грину очень важно в его картине мира, и у него достаточно много произведений, я не могу обо всем рассказать, у него достаточно произведений, в котором этот мотив человека, который верит в чудо, будет награжден, человек, который не верит в чудо, будет отторгнут, проклят. Вера в чудо, вера в сверхъественное, вера в ирреальное — это то свойство, то качество души, которое отличает избранного человека от толпы. И Грин, как автор, как какой-то учитель, он проводит такую сегрегацию, он устраивает такой маленький «страшный суд» для своих героев, для своих читателей, берет тех, кто ему верит, и ведет в свой мир, ведет в эту свою Гринландию, берет на борт своего фрегата или, как это называлось, с алыми парусами, берет в свой «блистающий мир», а остальных бросает здесь. Это, с моей точки зрения, безусловно проявление ницшеанства, это безусловно попытка создать на русской почве своими русскими средствами, хотя он любил больше иностранные имена, но тем не менее это попытка создать некую сверхрасу людей творческих, людей, причастных к чуду, людей, причастных к чему-то ирреальному. Происходит вот такое крещение ирреальностью в рассказах Грина, и в романах Грина, повестях Грина и, надо сказать, происходит очень, с моей точки зрения, убедительно, ярко и увлекательно.

Теперь еще — чем интересна в контексте той тематики, которую мы сегодня затрагиваем, чем интересна повесть «Алые паруса». «Алые паруса». Действие происходит в деревне, которая называется Каперна. Каперна очень многими — или некоторыми — исследователями этой повести творчества Грина сразу вызывает ассоциации с евангельским городом Капернаум. И отсюда — мне приходилось читать несколько очень ярких литературоведческих работ, которые как раз говорят об этом евангельском подтексте «Алых парусов». И Грея иногда сравнивают — Жених, который грядет. Ассоль — которая ждет Жениха и дождалась. И вот весь такой евангельский текст. С моей точки зрения, такого рода работы они очень интересны, они в чем-то даже поучительны, но, как мне представляется, ничего сознательно евангельского, никакой попытки через художественную прозу дать какой-то евангельский опыт, как, скажем, делал Достоевский в «Преступлении и наказании», там, да, там — понятно, там вот эта евангельская картина мира, она очевидна. И когда Соня читает Раскольникову про воскрешение Лазаря, мы понимаем, что это имеет прямое отношение к сюжету, это сделано Достоевским совершенно сознательно, и евангельское содержание этого романа совершенно очевидно, спасибо большевикам за то, что они оставили его в школьной программе и для многих этот роман стал такой дорогой к храму. У Грина, с моей точки зрения, этого нет. И Каперна на самом деле взялась по очень простой житейской биографической причине. В Петербурге до революции был кабак, который назывался «Капернаум». И Грин был завсегдатаем этого кабака. Он вообще любил ходить по кабакам и до революции, и после революции. И поэтому он называет деревню этим самым словом Каперна, от кабака «Капернаум», и населяет ее этими несимпатичными людьми. И никакого евангельского подтекста, с моей точки зрения, в этом произведении нет.

Но вот дальше в творчестве Грина наступает… даже, может быть, вначале даже не в творчестве, может быть, даже в биографии Грина наступает очень важный перелом. Вообще, вот это советское время было для него чрезвычайно странное. Он не советский писатель, он пишет так, как будто никакой советской власти нет. Он и против нее не пишет и за нее не пишет. Он действительно создает свою, параллельную реальность, которая, наверное, как-то соотносится с той жизнью, которой живет большая страна. И больше того, на самом деле у него есть рассказы, действие которых происходит не обязательно в Гринландии, а действие которой происходит в революционном или послереволюционном Петрограде. Именно там он пишет свои лучшие вещи. Если не читали, обязательно прочитайте его рассказ «Крысолов», это просто абсолютная классика русского рассказа XX века, это гениальнейший рассказ. И изумительный совершенно рассказ «Фанданго». Но «Фанданго» — это тоже на самом деле история, которая в таком содержательном, что ли, ключе, она тоже представляет ту же самую гриновскую мысль: человек поверил в чудо и с помощью чуда он сумел пережить это тяжелое время холода, голода, спасся от всех этих испытаний, которые на него набросились в это время, которым он был подвергнут, сумел все это превозмочь — и поэтому уцелел. В каком-то смысле «Фанданго» можно интерпретировать именно в таком смысле.

И Грин уцелел. И уцелел он потому, что, как писатель, он спасался творчеством, спасался литературой, он писал, писал много.

И, кстати говоря, у него была очень трудная жизнь, трудная судьба. Но почти все, написанное Грином, было опубликовано при советской власти. Он не был запрещенным писателем. И «Алые паруса», и «Блистающий мир», и потом у него был совершенно изумительный роман, который назывался «Бегущая по волнам», тоже одна из таких совершенно классических вещей, романтических. «Бегущая по волнам» любопытна тем, что в этом романе Грин немножко смягчает свою жесткость. Там тоже есть чудо — девушка, которая бежит по волнам, там тоже есть герой, который видел эту девушку и который всем хочет рассказать, что он видел, она его спасла, эта девушка, которая бежала по волнам, на него все смотрят не так уж безнадежно плохо, как смотрели на героя «Блистающего мира», на него смотрят с жалостью: пережил человек кораблекрушение, наверное, какие-то галлюцинации, его не ненавидят, но просто жалеют. Но он действительно видел эту девушку. Но здесь Грин не судит так жестко тех, кто главному герою не верит. Он допускает, что есть люди, верующие в чудо, есть люди, не верящие в чудо. Верующие — молодцы, а неверующих просто жаль. Градус осуждения становится меньше. «Бегущая по волнам» была совершенно замечательно в советское время опубликована, много раз издавалась, переиздавалась, снимался фильм, и никто ничего дурного в этом романе не находил.

Он зарабатывает неплохие деньги, он в середине 20-х годов был вполне обеспеченный писатель. Он жил сначала в Петрограде, в Ленинграде. У него выходило много книг. Единственная была у него большая, серьезная проблема — он очень много пил. Он действительно был... в череде пьющих русских писателей Грин занимал одно из первых мест, это была действительно серьезная болезнь. И в какой-то момент жена, которая нежно его любила, она посоветовалась с доктором, и доктор ей сказал: «Давайте вы придете ко мне с вашим мужем». И когда они пришли, доктор сказал Грину: «Знаете, ваша жена очень больна, ей надо поменять климат». И Грин, который безумно любил жену, согласился переехать из Петрограда в Крым. Именно поэтому он оказался в Крыму, и прожил свои последние 8 лет жизни в Крыму. А там он все-таки был оторван от литературной среды и там ему некоторое время удавалось с алкоголем нормализовать свои отношения.

Так или иначе, какой-то период жизни он жил вполне себе неплохо. А потом стало плохо. Потом стало трудно. В конце 20-х годов, когда государство стало закручивать гайки, когда стало понятно, что вот этот самый возмутительно несоветский писатель, который не принадлежал никакому литературному направлению, течению, который, естественно, не хотел вступать ни в какие союзы писателей, поэтов, литераторов, не хотел принимать никакого участия в общественной жизни, он для себя точно совершенно отрезал любое участие в общественной жизни, — его стали постепенно замораживать. Его стали меньше печатать. Не то чтобы его стали запрещать — запрета прямого не было, он печатался. Но он печатался гораздо меньшими тиражами, ему платили гораздо меньше денег. Он очень остро на себе это стал чувствовать, на своем материальном состоянии. И его произведения, произведения позднего периода творчества Грина, которые, к сожалению, известны еще меньше, чем то, что он написал раньше, хотя, уверяю вас, оно ничем не хуже. На самом деле позднее творчество Грина, с моей точки зрения, именно там он достигает своего совершенства.

Он пишет очень интересный роман, который называется «Джесси и Маргиана», историю двух сестер, одна из них добрая, другая — злая. Одна из них очень красивая, другая — безобразная. Когда я обычно спрашиваю своих студентов, как вы думаете, кто из сестер какая, они говорят: добрая — некрасивая, а злая прекрасна. А вот и нет. Это не гриновская картина мира. В гриновской картине мира — добрая и красивая, злая и безобразная. Злая и безобразная пытается отравить добрую и практически ее отравляет, но в конце чудо спасает эту добрую девушку. И на самом деле очень интересный, очень яркий психологический роман, который пока что не экранизирован, хотя, я думаю, могла бы быть совершенно замечательная экранизация.

Этот роман был уже опубликован, тогда еще был опубликован, но практически никакого успеха он не имел. А самое главное, что и русская, советская публика, которая зачитывалась Грином в первой половине 20-х годов, действительно зачитывалась. Не могу сказать, что он был так же популярен, как Алексей Толстой или Зощенко, такой славы, конечно, у Грина не было, но то, что у него была своя ниша, то, что у него были свои читатели, — это несомненно так. Настоящий взлет славы придет к нему в 60-е годы, в 70-е годы все будут помешаны, все будут читать «Алые паруса», Грина назовут провозвестником человека с человеческим лицом, коммунизма. В «Алых парусах» будут видеть революционные символы. Никакого отношения к этому он не имел, совершенно не вкладывал в свои «Алые паруса» ничего революционного. Но его запишут в коммунисты и симпатизанты советского строя.

Но тогда, в 20-е годы, если оставаться на территории его жизни, то постепенно к концу 20-х годов число его читателей стало сокращаться. Потому чтострана, действительно, жила своей жизнью, страна входила в индустриализацию, в коллективизацию, в стране завертывались гайки, в стране укреплялась роль одного человека, становилось меньше свободы, вот как мы можем себе представлять историю советского времени. А Грин на это не реагировал, он жил в Крыму, сначала в Феодосии, потом, когда в Феодосии жизнь стала очень тяжелая, он переехал в Старый Крым, это не на берегу моря, поэтому там жизнь была более дешевая. И вот там, в Старом Крыму, он написал, на мой взгляд, лучший свой роман, хотя ужасно страшный, ужасно печальный роман, который называется «Дорога никуда». Который очень советую вам прочитать, если вы не читали, потому что это, конечно, великолепная, очень умная, очень глубокая, очень русская проза. Я не хочу сказать, что это уже христианский роман, но это движение в сторону христианства в том смысле, что Грин уходит от фигуры ницшеанской, он уходит от фигуры сверхчеловека. Да, в романе «Дорога никуда» тоже можно увидеть конфликт между личностью и его окружением. Но это уже нормальный конфликт, который в принципе присущ любому, так или иначе, художественному произведению, этот конфликт там присутствует. Но Грин уже не идеализирует сверхчеловека, он его не воспевает, он его не противопоставляет сознательнотолпе, скорее обстоятельствам противопоставляет. Это немножко другая история. И он показывает очень горький конец этого человека. Он показывает его мужество, его стоицизм, показывает его готовность принять еще не волю Божью, пока что принять просто свою судьбу. Но уже в этом приятии своей судьбой, мне кажется, какой-то важный сдвиг, который совершает писатель, несомненно происходит.

Роман «Дорога никуда» был опубликован в Советском Союзе в 1929 году. Теперь представьте: 1929-й — год великого перелома, страна вступает в первую пятилетку, всеобщая коллективизация, сталинские статьи, борьба с оппозицией. И вдруг появляется роман, который называется «Дорога никуда». Понятно, что в лучшем случае автора могли бы посадить, в худшем — расстрелять, но его просто не заметили, сделали вид, что нет такого романа. Было несколько критических статей, но они были такие, в общем… ну были и были. Другое дело, что фактически после этого романа Грин понял, что ему перекрыли воздух, что «дорога никуда» настала лично для него. Он не мог ничего делать, он умел только писать. Алкоголизм стал мучить его еще больше, потому что в пору литературного успеха он как-то умел справляться с этой проблемой. Теперь, когда наступает безденежье, когда наступают черные дни, когда впереди все беспросветно, а плюс еще к этому надо прибавить: конец 20-х — начало 30-х годов, в Крыму — голод. В Крыму засуха, голод, люди живут очень бедно. И семья Грина — он живет с женой, с тещей, детей у него не было, — они фактически остаются без средств к существованию. И потом так получается, что Грин тяжело заболевает. Болезнь его, очень страшную болезнь, диагноз удалось установить не сразу, но это заболевание длилось год, два. И этот период жизни Александра Степановича, практически выпадающий из нашего сознания, поскольку мы больше знаем Грина романтического, мы больше знаем Грина периода «Алых парусов», — этот период очень важен, потому что именно здесь происходит его приход в Церковь. Он становится прихожанином, он причащается, он, насколько это в его силах, следует церковной жизни. И он пишет, пишет совершенно в другом ключе, он пишет ту самую «Автобиографическую повесть», с которой я начал. Повесть, которая, на мой взгляд, может быть и должна быть прочитана именно как исповедь. Именно как исповедь, именно как покаяние. Именно как признание того, что в его бедах никто не виноват, кроме него самого. Что очень важно в пафосе этой вещи: он никого не обвиняет. Он не обвиняет ни царскую власть, которая засунула его в тюрьму, он не обвиняет ни советскую власть, которая подвергает его такой, достаточно жесткой, цензуре в последний период его творчества, он никого не обвиняет, кроме самого себя. Он занимается в этой повести тем, что анализирует собственную душу и пытается понять истоки, те черты, те страсти, которые были ему свойственны, которые его наполняли и которые привели его, с его точки зрения, к жизненному краху. Это повесть, в которой надежда и отчаяние странным образом сосуществуют.

Я не так давно прочитал в книге своего хорошего друга и однокурсника, человека, очень известного в церковном мире, протоиерея Максима Козлова. У него вышла не так давно книжка, я даже к ней предисловие написал, она называется «Промысл — штука нелинейная». Очень интересная книжка, если не читали, советую прочитать. Она скорее такая художественная. Он рассказывает истории из собственной жизни, собственной молодости, и в то же время там есть очень интересные размышления над опытом духовной жизни. И я у отца Максима прочитал там фразу, которая меня просто повергла в мыслительный трепет, я до сих пор хожу и думаю про нее. Он говорит о том, что путь от самокопания в душе к самооправданию — это путь в погибель. А путь от отчаяния к надежде — это путь к спасению. Мне кажется, гриновская повесть — это совершенно замечательный пример того, как человек не занимается, в общем, самокопанием и совершенно точно не занимается самооправданием, но то, что отчаяние и надежда бьются в этой вещи, — это для меня несомненно.

Но, пожалуй, самым ярким примером этого христианского света, который пробивается в последних произведениях Грина… к сожалению, этот период был не очень долгим в творческом отношении, к сожалению, Александр Степанович ушел из жизни, не успев сказать много на этом поле, но то, что он успел сказать, оно редко и поэтому оно очень драгоценно. У него есть совершенно потрясающий рассказ, и я его тоже очень вам советую прочитать, рассказ, который называется «Комендант порта». Главный герой этого рассказа — он старый пьяница, который живет в порту и занимается тем, что с утра до вечера пропадает в кабаках вместе с моряками и рассказывает морякам какие-то истории. Провожает тех, кто уходит в море, встречает тех, кто с моря возвращается. И все его очень любят и наливают ему рюмочку, наливают ему какую-то тарелку супа. И вот он, как такой гений места, он живет в этом порту. Это немножечко напоминает сказочника Эгля из «Алых парусов», но если сказочник Эгль провокатор, другое дело, что он провокатор в хорошем смысле этого слова, он внушил Ассоль мысль, что придет принц на алых парусах, Ассоль свихнулась на этой идее и, если бы не было капитана Грея, который своими руками сотворил чудо, что бы было с бедной девочкой Ассоль? А непонятно, чего бы с ней было. Кстати, Андрей Платонов очень хорошо это чувствовал, у Платонова есть совершенно замечательная статья о творчестве Грина, где он как раз показывает, что Грин — антинародный писатель. Для Платонова, который, наоборот, очень любил народ, для Платонова это гриновское ницшеанство глубоко оскорбительно, глубоко невозможно для писателя. У Платонова есть совершенно потрясающая фраза, что в «Алых парусах» народ остается на берегу. Вот тема. Эти понятно, эти уплыли в море, что их там ждет, то и ждет, но народ остался на берегу, Платонов — с этим народом. Вот пример христианского отношения, на мой взгляд.

Возвращаясь к «Коменданту порта». Там происходит очень важное смысловое изменение. Этот комендант ни на что не претендует, он не умеет летать, он не умеет красочно разговаривать, он не умеет никому туманить голову, он просто добрый, хороший человек, смиренный, который живет в этом порту, и приносит людям маленькую толику радости. А дальше происходит такая история. Там есть буфетчица, которая этому коменданту порта наливает иногда какую-то рюмку, с ним разговаривает. И случается горе. У этой буфетчицы есть жених, которого она ждет, тоже, кстати рифма к «Алым парусам»: вот тебе невеста, только теперь это не Ассоль, а буфетчица, которая живет посреди народа и этим морякам наливает, подносит, они ее любят, она любит его. Так вот, у нее есть жених, моряк, которого она ждет. И вдруг происходит совершенно страшная история — этот моряк погибает. И никто не знает, как этой бедной девочке сказать, что она напрасно ждет жениха, он не придет. И все подговаривают Тильса. Тильс — это имя этого главного героя, коменданта порта, все ему говорят: «Тильс, у нас не получится, а ты пойди скажи ей, что ее жених скончался». И дальше совершенно потрясающая по накалу идет сцена. Этот комендант подходит к этой девушке. Она говорит: «Ну что, что ты на меня так смотришь? На тебе тарелку супа, а рюмку налью в следующий раз, когда придет Джон (или как там этого жениха зовут) и мы выпьем за мое здоровье, за мою свадьбу». Он смотрит и понимает, что ничего не может ей сказать. Он просто как-то отходит. Но как пишет Грин, в сердце девушки в этот момент произошло какое-то смятение, какая-то волна тревоги поднялась. И потом, когда она узнала, что жених ее погиб, ей было легче перенести это горе, потому что Тильс как бы его смягчил.

Рассказ заканчивается тем, что Тильс умирает. С моей точки зрения, это абсолютно христианское произведение. Потому что здесь от сверхчеловека Грин переходит к герою, который призван утешать, который призван являть сострадание, который призван являть милосердие. То есть происходит смирение не самого Грина перед нищетой, перед болезнью, его воцерковление, его исповедание грехов, что очень важно в личном отношении как факт его личной биографии, безусловно, важный. Но поскольку мы говорим не только о человеке, Александре Степановиче Гриневском, но мы говорим о писателе Александре Грине, то здесь гораздо важнее или, по крайней мере, не менее важно увидеть вектор этого творческого, художественного мировоззренческого изменения. И оно происходит. Гордыня и ницшеанство сменяются смирением, сменяются состраданием. Вот с чего начинал и к чему пришел Александр Грин. И вот какое движение можно увидеть в его жизни.

Он умер 8 июля 1932 года. Перед смертью он исповедовался. Священник, который его исповедовал, потом рассказывал вдове, что, когда он, священник, спросил умирающего примирились ли вы со своими врагами, Грин ответил: «Батюшка, вы имеете в виду большевиков? Я к ним равнодушен». Совершенно потрясающая формулировка. Потому что никто из русских писателей больше не мог такого сказать. Большевиков ненавидели, проклинали, обожали, боялись, пресмыкались, боролись с ними, вступали в их ряды. Но сказать «я к ним равнодушен», это мог только один человек, только один писатель — Александр Грин. Но он действительно всех простил. Он действительно умер… христианская кончина живота нашего — это действительно то, что с ним произошло, хотя это была тяжелая болезнь, он долго, мучительно умирал, но он умер как христианин. И он был в Старом Крыму похоронен.

И потом, конечно, из Грина сделали такой жупел, если хотите. Сначала космополитизма. Грина ведь после войны запрещали. И на самом деле, правильно, что запрещали, потому что он был космополит. Если разумно относиться к понятию космополитизм, то запрет Грина, изъятие его книг из советских библиотек в послевоенное время — это было абсолютно правильное с точки зрения тогдашней советской логики действие. Они его расчухали, они его раскусили, они увидели на самом деле, к чему он, по крайней мере в юности и в зрелом своем возрасте (я не говорю про последнюю часть жизни), вел.

Потом, в 60-е годы, из него сделали советского кумира. Потом из него стали делать какого-то очень сложного автора и снимать интересное авторское кино. Это все верно. Но мне кажется, что для того, чтобы расставить какие-то точки в жизненном и духовном пути Александра Грина, очень важно сказать, что это был долгий путь, это был непрямой путь, это был извилистый путь, это путь, который приходил через соблазны и эпохи того времени, в которое Грин жил, — эпохи Серебряного века, революции и первых послереволюционных лет. И это был путь к Церкви, к Богу, путь ко Христу и человек, который начинал с такого отрицания, с нигилизма, с терроризма, в который его вовлекали, этот человек умер как христианин и это, может быть, самое главное, что нужно знать об Александре Грине. Спасибо.