Семен Франк: как русский философ искал истину в эпоху глобальной катастрофы

В 1922 году философ Семен Людвигович Франк на одном из печально известных «философских пароходов» был выслан из России. Вместе с Франком тогда вынужденно покинули родину более двухсот представителей российской интеллигенции. Их интеллектуальные и философские взгляды принадлежали разным школам и направлениям, объединяло их одно: идеологическая чуждость новой советской власти. «Мы этих людей выслали, — скажет Лев Троцкий, — потому что расстрелять их не было повода, а терпеть было невозможно». Каждый из них был официально уведомлен, что за попытку вернуться в Россию полагался расстрел. Франк в сорок пять лет лишился всего: от родной культурной почвы до того будничного, бытового привычного уклада жизни, который замечаешь только после его потери. Перед ним открывалась перспектива новой реальности — оказаться в Европе без денег, без определенности с работой, всегда и везде чужим. С ним уезжали жена Татьяна и четверо детей. Он сидел на корме отплывающего парохода и плакал о том, что больше никогда не увидит Россию.

Однако и этот вынужденный отъезд, и необходимость, сохраняя свои российские корни, привиться на европейской почве позднее отразятся в его духовной биографии, сделают его философом русско-европейского охвата. «Вся философия, в конце концов, не что иное как исповедь — исповедь о том, что смутно ощущаешь и любишь, что шевелится в душе, что поддерживает тебя и помогает жить», — писал Франк в «Предсмертном».

«Пусть даст мне судьба упиться чистыми страданиями»

Франк родился 16 января 1877 года в семье врача Людвига Семеновича Франка. Отец, служивший военным врачом во время русско-турецкой войны, за заслуги по службе получил личное дворянство, что было редким случаем для еврейского населения дореволюционной России. Дед Франка, Моисей Миронович Россиянский, был знатоком иудейской теологии, Торы и Талмуда и приобщал маленького Семена к этой традиции, помогал ему выучить древнееврейский язык, чтобы читать на нем Библию. «Благоговейное чувство, с которым я целовал покрывало Библии, когда в синагоге обносили “свитки завета” ... стало фундаментом религиозного чувства, определившего всю мою жизнь (за исключением неверующей юности, примерно с 16 до 30 лет)».

При этом рядом были русские православные няньки, была отложившаяся в детской памяти московская жизнь с пирующей городской толпой на Масленицу, с длинной вереницей свечных огоньков в темноте церковной ограды в Пасхальную ночь. Однако ни в одной религиозной традиции молодой Франк не укоренился, а в личном дневнике этого времени он решительно отвергает серьезность метафизического взгляда на мир: «Если я перед смертью буду волноваться мыслью об уничтожении, я приму брома (снотворного. — Прим. ред.) или буду стараться забыться, но не начну верить в бабьи сказки».

Но точно ли эти слова, так похожие на манифест нигилиста, отражали горение уже не сознания, но юной души его о чем-то, превосходящем логику холодного рационалиста? Ведь в то же время он, словно противореча самому себе, говорит: «И пусть даст мне судьба упиться моими чистыми страданиями — одиночеством, болью за людей, болью за веру, нравственным негодованием и пр. и пр.»

«Я действовал скорее как загипнотизированный, как во сне»

В 1891 г. давно овдовевшая мать Франка выходит замуж за народовольца Василия Зака. Из-за высылки евреев из Москвы, организованной правительством Александра Третьего, семья переезжает в Нижний Новгород. Тогда-то под влиянием отчима Семен сближается с участниками народнического движения и с кружками начинающих марксистов, впервые читает «Капитал» Маркса. Через три года вернувшись в Москву для учебы на юридическом факультете, он начинает участвовать в студенческих сходках, пропагандирует социал-демократические идеи среди рабочих в Сокольниках. Однако душа Франка, по складу вдумчивого мыслителя, не лежит к революционной деятельности. Радикальные взгляды соратников-марксистов на преобразование общества отталкивают Франка, равно как и вся сектантская атмосфера их деятельности. «Я действовал скорее как загипнотизированный, как во сне».

Он уже почувствовал в революционизме реальную опасность подмять под себя личность, «тиранически насиловать» ее беспрекословными требованиями служения справедливому делу общественного переустройства. Позднее он резко выскажется о марксистском учении как о системе, «которая, несмотря на всю широту своего научного построения, не только лишена какого бы то ни было философского и этического обоснования, но даже принципиально отрекается от него».

В 1899 г. Франка арестовали за участие в студенческих беспорядках и выслали из Москвы на два года без права проживания в университетских городах. Университетский госэкзамен пришлось сдавать позже. Он уезжает в Германию, слушает лекции по политической экономии и философии в Берлинском университете.

Мечта о «сверхчеловеке»

На рубеже веков Франк открывает для себя Ницше, которым тогда взахлеб увлекалась отошедшая от веры русская интеллигенция. Странным образом, по утверждению самого Франка, именно Ницше пробудил в нем духовную жизнь, открыл ему метафизическое измерение, «доступ к незримой внутренней реальности бытия». А вот поводом для пробуждения стали... драматические отношения с женщиной — долгий и страстный роман Франка с женой его приятеля Фаней Эльяшевич. Из мучительного переживания этого тривиального любовного треугольника у Франка рождается глубокий интерес к философии и к духовной жизни: «Тут на мне обнаружилось углубляющее значение страдания».

Франк, как и другие восторженные интеллектуалы-современники, читал Ницше в поисках нравственного идеала в жизни. «Человек — это канат, натянутый между животным и сверхчеловеком, — канат над пропастью», — писал Ницше. И ради любви к тому дальнему «сверхчеловеку», интеллектуально и морально неизмеримо превосходящему человека ближнего, нынешнего, ради высших благородных форм жизни нужно возненавидеть это жалкое в своем несовершенстве человечество — возненавидеть для его же блага. Франк был потрясен не столько философскими идеями Ницше, хотя они оказали на него определенное влияние, сколько духовным горением и борением самого философа. Ницше возвращал к мыслям о высоком, общечеловеческом. К тому же проповедуемая Ницше свобода от утилитарной общественной морали истолковывалась Франком как свобода, дающая возможность оставаться верным своему внутреннему «я». В конечном итоге для Франка это означало разрешение порвать с революционной деятельностью и освободиться от всякого давления общественного долга, духовно живя отныне радостью чистого теоретического познания.

При этом он заявляет о своем глубоком неприятии всякой религиозности:

«Только теперь я убедился, как глубоко во мне антирелигиозное чувство и сознание. В минуту тягчайших скорбей, когда все существо мое рвалось к молитве, жаждало помощи от чего-то высшего, всесильного и всеблагого — даже в эти минуты я осознавал тщету этой жажды и вспоминал моего Заратустру с его гордым ”Бог умер” и с его насмешливой укоризной: стыдно молиться».

Христа он не считает сакральной фигурой, ставя Его в один ряд с Сократом, Бруно, Спинозой, и «даже новейшие русские герои, вообще все мученики за идею, стоят не ниже Христа. Все великие люди видят истину, — считает он, — и Христос лишь один из них». Его величие Франком ощущается, но будто «застлано дымкой».

А когда после окончания университета ему предложили работу на экономическом факультете петербургского Политехнического института, Франк не принял предложение, поскольку обязательным условием для кандидата был переход в христианство.

«Самое сильное впечатление производили его глаза»

Разочаровавшись в революционизме, Франк тем не менее продолжает заниматься политикой. В начале 1900-х он попадает в самый центр растущих либеральных движений в России, сближается с видным политическим деятелем Петром Струве. В этот период он пытается подвести «под широкое демократическое движение самостоятельный и прочный идейный фундамент».

Начинаются поиски Франком абсолютных ценностей. И его статьи в журналах показывают те точки напряжения смыслов, к которым впоследствии всегда будет привлечено его пристальное внимание как мыслителя: «Мы исходим из личности как носителя и творца идейных ценностей».

«Личность... единственная на земле реальная точка, в которой и через которую на земле действует божественный дух...» Она «стоит выше государства, и никакое государство не может смотреть на нее как на свое орудие».

При этом «божественный дух» у него пока лишь общая идея духовной реальности, «областей заочных», по пушкинскому слову. Чем больше он вовлекается в политическую деятельность, тем сложнее им переживается внутренний конфликт: с одной стороны, политические цели, с другой — нравственные и этические принципы, неотъемлемость которых он отстаивал в политике всегда, ведь либерализм он понимает как «верховный моральный принцип», а не набор неких партийных лозунгов и догм.

В те годы за твердостью его моральных убеждений еще не стоит определенная реальность духовной жизни. Но кажется, он интуитивно знал какие-то важнейшие духовные опоры и испытывал тягостное отвращение к насилию, даже когда оно казалось политически оправданным: «...об этом я не могу писать, потому что сам не умею и не в состоянии ни стрелять в людей, ни бросать бомбы».

Людвиг Бинсвангер, швейцарский врач-психиатр, друг Франка, вспоминал: «При каждой встрече, при каждом разговоре самое сильное впечатление производили его глаза. Это были самые благостные, самые восприимчивые глаза, которые мне случалось видеть на своем веку. Но в то же время это были глаза, направленные только на истинное, правдивое, вечное».

В конечном итоге, разочарованный неумением оппозиционной интеллигенции добиваться уступок и находить компромиссы в диалоге с властью, работать в рамках правительственных реформ и вести созидательную, а не бунтарскую и критиканскую деятельность, Франк, потрясенный событиями революции 1905 года, постепенно отходит от политической среды, не имея ни желания, ни призвания к политике. В его последующих книгах будет присутствовать глубокий анализ правовой культуры и природы государственной власти уже в духовной перспективе, но на поле политической деятельности он больше не зайдет.

«Свет, от которого и сейчас замирает сердце»

В 1908 г. в жизни Франка происходит событие, которое зазвучит нескончаемой нотой счастья. Франк женится на Татьяне Барцевой, слушательнице его лекций по философии в женской гимназии Стоюниной. Татьяна из русской семьи, моложе Франка, по темпераменту — живая, общительная, ответчивая. Ради этого брака она принимает лютеранство, так как православные в дореволюционной России не имели права вступать в брак с евреями, а лютеранам это не запрещалось. Бракосочетание состоялось в лютеранской кирхе в Саратове, где жила семья Татьяны.

«Наша любовь сильнее смерти, мы ее принесем туда и там встанем перед Богом, и ты будешь моим оправданием», — эти слова Франк сказал жене незадолго до смерти. «Все это свершалось, творилось неведомыми путями, какими-то не нашими усилиями, и росла любовь, которая завершилась таким светом, от которого и сейчас замирает сердце и хочется зажмуриться, закрыть лицо руками, чтобы никто, кроме него, не видел того, что написал Господь в наших сердцах и, как отражение, на лицах», — так Татьяна Барцева в воспоминаниях подытожит их совместную жизнь.

В это время Франк плодотворно занят публицистикой, много преподает. А еще — постоянно вращается в среде, в которой идет горячий диалог о религии. В знаменитом резонансном сборнике философско-публицистических статей «Вехи», вышедшем в свет в 1909 г. как реакция на революцию 1905 года, Франк, после периода туманного духовного поиска, уже явственно звучит как автор с метафизическим умозрением. Наряду с Бердяевым, Булгаковым, Струве и другими яркими представителями круга религиозных и политических мыслителей, в статье «Этика нигилизма» Франк критикует радикальную русскую интеллигенцию за позитивистское, то есть основанное на вере во всесилие человеческой рациональности, мировоззрение и за взгляд на служение народу как на единственно возможную цель. При этом самому народу ничего не предлагалось — никакого духовного фундамента, лишь насильственное его облагодетельствование: «Мы можем определить классического русского интеллигента как воинствующего монаха... религии земного благополучия».

Несмотря на то, что конфессионально он еще не определился, Франк становится одним из организаторов Петербургского религиозно-философского общества. В воспоминаниях он отмечает одно из их собраний в ноябре 1910 г., посвященное памяти недавно умершего Толстого. Интеллигенция была потрясена этой смертью. По предложению Мережковских собрание закончилось молитвой. «Было условлено, — вспоминал Франк, — что последним выступит старообрядческий епископ Михаил, который закончит свою речь свободной молитвой об упокоении души Толстого... после чего какой-то приглашенный хор должен был пропеть “Заповеди блаженства”». Несмотря на общий этико-эстетический интерес к религии, далеко не все собравшиеся чувствовали потребность явить свое богоискательство во внешней форме. Молитву и песнопения некоторые восприняли с долей смущения, а то и с иронией. Однако Франку запомнился этот эпизод по-другому: «Он был выражением некоторого смутно нараставшего в нас стремления к церковному оформлению наших религиозных исканий».

Зов любви

Через два года после того памятного собрания произошло событие, которое подспудно готовилось всей внутренней жизнью Франка, — он крестился в православной церкви при Ларинской гимназии на Васильевском острове. К крещению его готовил священник Константин Маркович Аггеев, который стал его духовным отцом. Трудно уяснить, какой импульс извне особенно повлиял на это решение. Известно лишь, что оно не было у Франка связано ни с драматическими событиями, ни с текущей культурно-философской деятельностью. «Мое христианство я всегда сознавал, как наслоение на ветхозаветной основе, как естественное развитие религиозной жизни своего детства».

И если в годы юношеских исканий Франк считал Христа лишь «одним из великих людей, видящих истину», то после крещения Франк напишет о верности и осознанности своего выбора: «Если я, будучи христианином, не могу доказать — себе и другим — правду моей веры простой ссылкой на текст Писания или на учение христианской церкви, то я должен и могу увидать и показать, что учение Христа и личность Христа выше, чище, прекраснее, убедительнее, чем учение и личность Моисея, Магомета и Будды. А это значит, я должен увидать и показать, что в учении и образе Христа сама правда Божия выражена полнее, глубже, яснее, вернее, чем где бы то ни было».

Франк не был богословом и в письмах энергично отказывался от этого звания. Догмы для себя он принимал как вехи, указывающие путь постижения, но отстаивал возможность свободной рефлексии, исследования самого пути. Он не находил целесообразности в том, чтобы «как-то насиловать, форсировать сознание, “уговаривать” себя самого в том, что, собственно, по-настоящему остается для нас сомнительным», так как добросовестная мысль всегда за поиск и вопрошание. Христианство для него органично по духу, по зову той любви, которая и есть первоисточник Истины в Боге.

В книге «С нами Бог» Франк говорит о разных уровнях отклика на этот зов. На первом уровне человек, словно ребенок, исходит из позиции подчинения — «подобно тому, как дети должны слушаться родителей… считать истиною то, что им внушается, ибо они не в состоянии сами понять жизнь и правильно относиться к ней». А вот второй уровень — это уже свободный отклик зрелого человека, переживающего опыт личной встречи, личного познания Бога.

Татьяна Франк после крещения мужа вернулась в православие.

«В душе каждого народа идет борьба добра со злом»

С началом войны 1914 года Франки — Семен, его жена и три маленьких ребенка — бегут из Германии, где жили тогда, в Россию. Наступил, кажется, последний период их семейной истории, который можно назвать благополучным. Они поселились в Петербурге в прекрасной квартире, почти не замечая войны в бытовом плане: прислуга, няни, гувернантки, поездки к друзьям на дачи. Но вот в общественных дискуссиях пройти мимо разворачивающихся в мире событий было невозможно — эта тема была в центре самых горячих споров.

Взгляды Франка на войну в основе своей исходят из мыслей, высказанных им в книге «Душа человека», ставшей его докторской диссертацией. В книге Франк утверждает, что души, оставаясь отдельными и различными, объединены коренной общностью духовной жизни, они внутренне глубинно едины и составляют более широкую «национальную» или «вселенскую» душу. Он верил в реальность национального самосознания и «народной души».

Франк разделяет господствующее тогда представление о том, что мировая война «была навязана русскому государству извне, против его воли» и что «в Германии общественное мнение десятилетиями упорно и систематически воспитывалось в идее войны». Но за грохотом речей своих непримиримых единоверцев С. Н. Булгакова, В. Ф. Эрна, кн. Е. Н. Трубецкого, единодушно разжигавших антигерманские настроения и культ ненависти к национальному духу противника, голос Франка выделяется взвешенной и, можно сказать, христианской нотой, противоречащей их коллективному тону.

Так, «веховец», философ Сергей Булгаков был готов «славянофильствовать вовсю» и видеть в этой войне «великий этап в духовном освобождении русского духа от западнического идолопоклонства, великое крушение кумиров, новую и великую свободу». («Война и русское самосознание», 1915) Публицист и религиозный философ Владимир Эрн тотально разоблачает культ германского милитаризма, который для него есть результат всей единой германской интеллектуальной культуры, ведущей «от Канта к Круппу», как он и озаглавил свою статью.

В ответ на эти выступления Франк в работе «В поисках смысла войны» выражает протест против такого упрощенного и пристрастного понимания истории: «Всякое оправдание войны, смысл которого сводится к тому, что сама сущность одной из борющихся сторон признается выражением абсолютного блага, а другой — выражением абсолютного зла, заранее должно быть признано ложным». Он считает недопустимым говорить об извечной поврежденности злом германского духа, так как «всякое национальное бытие в своих последних корнях должно мыслиться одним из многообразных проявлений Абсолютного»; тем самым глубинное духовное устроение любой нации одно и то же. В душе каждого народа идет борьба добра со злом, и имеет смысл говорить о немецком народе как «переживающим нравственную болезнь», помрачение и о «возможном очищении и возрождении живых, глубоких сил германского духа, так много давшего миру».

«Все они, желая добра, творили зло и, ища правды, находили неправду»

Большевистскую революцию 1917 года Франк не принял. Жена позже вспоминала в дневнике об октябрьском перевороте: «Это было крушение огромного колосса России — и все мы под ее обломками. Началось спасение, бегство — кто заграницу, кто в деревню, кто с белой армией, кто куда. Россия пряталась, разбегалась, настала тьма!»

В революционном хаосе Франки оказываются сначала в Саратове, потом в селе Ровном. Работа в Саратовском университете, где Семен Людвигович стал деканом философского факультета, едва спасает семью от голода; свести концы с концами позволяет лишь расставание с фамильным золотом. Корову, которую выменяли за часы, из соседней деревни пришлось вести самому Франку. По пути она бунтовала, ложилась на землю, закатывала глаза, и Семен Людвигович с юмором позже заметил, что первый раз по-настоящему понял, «что такое истерическая женщина». В это время у Франков рождается четвертый ребенок. Постоянная угроза от всех сторон бушевавшего вокруг противостояния вынуждает семью вернуться в Москву, где Франки заняли две комнаты в коммунальной квартире. О непосредственной реакции Татьяны Франк на обстановку там узнаём из ее воспоминаний: «Коммунальный дом, где я однажды, не понимая совершенно положения, одной коммунистке, у которой была брошь с Лениным, сказала: почему вы этого мерзавца носите?»

Франка приглашают в Вольную академию духовной культуры, которую организовал Бердяев. Ранее он уже читал в ней курсы, а теперь, в 1922 году, стал деканом факультета философии и гуманитарных наук.

Франк считал революцию крестьянской, прозревая в ней созревшую для нигилистического бунта «душу народа». При этом, несмотря на близость со Струве, Франк расходился с его видением происходящего. Струве занял жесткую антиреволюционную позицию, решительно призывая к антибольшевистской борьбе. Идейно не принимающий большевиков, Франк тем не менее не поддерживал белое контрреволюционное движение, поскольку не верил в то, что корень зла может быть уничтожен силой.

С точки зрения Франка, и революционизм, и антиреволюционизм, исполненные страстной непримиримостью к врагу, по духовному качеству становятся тождественны друг другу. Свержение большевистского режима, по его мнению, не может принести позитивных результатов, поскольку политическая система в России зависит от ее внутреннего духовного состояния: одно дело — изменить политический строй государства, но совсем другое — «обрести культурную зрелость народа, которая может ему соответствовать». Он решительно отстаивал «фактоприятие», «политический реализм», считая при этом, что с сознанием народа необходимо работать, укреплять религиозные основы как дело свободного воспитания и самовоспитания человеческого духа.

Именно с точки зрения политического реализма он говорит о внутреннем сродстве косного русского консерватора и ярого русского революционера: «одинаковое непонимание органических духовных основ общежития, одинаковая любовь к механическим мерам внешнего насилия... с романтической идеализаций отвлеченных политических форм и партий». Позднее в книге «Крушение кумиров» Франк настаивает на ложности самой «кумиротворческой» абсолютизации любой политической идеи и цели: «Все, кто верили в монархию или республику, в социализм, или в частную собственность, в государственную власть или безвластие, в аристократию или в демократию как в абсолютное добро и абсолютный смысл, все они, желая добра, творили зло и, ища правды, находили неправду».

Наряду с духовной оценкой политической жизни в России, Франк видит необходимость вернуть к действенной жизни это, по некрасовскому слову, «все выносящее русское племя»: «Русское религиозное сознание постепенно уходило от жизни и из жизни, учась и уча терпеть и страдать, а не бороться и творить жизнь». Отсюда, по его мнению, в силу этой оторванности религиозных корней от реальной жизни, от мирских, правовых, экономических отношений, наступало постепенное угасание веры, что вело народ к нигилизму, а там и к бунту.

Между тем в горизонте мыслей Франка русская смута есть и смута общеевропейская: «Русская революция есть последнее завершение и заключительный итог того грандиозного восстания человечества, которое началось в эпоху Ренессанса и заполняет собой всю так называемую новую историю». В Средние века проповедовали любовь через подчинение человека власти, авторитет которой обосновывался верой в ее божественное, неземное происхождение. Была любовь без свободы, в ответ на которую уже в эпоху Возрождения на первое место выдвинулись свобода и личность, притом выдернутые из «вертикали», религиозной иерархичности мира. Таким образом, европейская идея свободы стала отождествляться с мятежом. Либерализм и демократия, ставшие итогом этого процесса, в целом утратили связь с духовными началами европейской жизни и проистекают из пустой гуманистической веры в человека вообще. Во имя этого абстрактного «кумира» и зарождается зерно революции.

«Страшна не внешняя коллективизация, а коллективизация человеческих душ»

В 1922 г. решением Наркомпроса была прекращена работа Вольной академии духовной культуры, где преподавал Франк. В НКВД, в рамках борьбы с инакомыслием, на Франка, как на представителя идеологически враждебной интеллигенции, завели дело. После высылки из России на очередном «философском пароходе» Франк с семьей обосновываются в Берлине, который, наряду с Парижем, стал многолюдным центром русской эмиграции. Началась, как пишет Татьяна Франк, «жестокая жизнь вне родины», где они теперь оставались «всегда чужие».

Франк работает в Религиозно-философской академии, организованной им и Бердяевым (при финансировании американской протестантской организации YMCA). В числе других русских ученых преподаёт для эмигрантов, все еще надеявшихся продолжить образование в России после свержения большевиков, в Русском научном институте, где стал деканом нового историко-филологического факультета; три года был лектором Берлинского университета.

Несмотря на внешнюю, хотя и шаткую, устроенность, Франк чувствовал себя очень одиноким в Германии: это и боль от потери родины, и политический раскол и склоки в берлинской эмигрантской среде, и серьезные идейные расхождения с ближайшим другом Струве, который, эмигрировав в Прагу, готовил платформу белого движения для насильственного свержения большевиков. Позицию Франка, с его «фактоприятием» и верой в духовное перевоспитание и возрождение народа, он считал душевно слабой и дряблой, а оставшихся в России обвинял в компромиссе со злом. Страдая от потери друга, Франк, однако, был уверен в своей правоте и считал духовным изъяном отождествлять абсолютное добро и зло с позицией различных деятелей и групп. С началом индустриализации и коллективизации в России он высказал соответственную этому подходу оценку происходящего на родине: «Страшна не внешняя коллективизация, а коллективизация человеческих душ».

«Я живу в совершенном одиночестве»

В эмиграции Франки жили в нужде и лишениях. Семен Людвигович безуспешно ищет работу по всей Европе, подрабатывая курсами лекций в Белграде, Амстердаме, Праге. Татьяна Франк вынуждена работать массажисткой. Швейцарский психолог и владелец частной клиники Людвиг Бинсвангер, с которым Франк подружился в 1935 году, зная бедственное положение его семьи, находил поводы то и дело переводить им скромные суммы денег, и это страшно смущало крайне щепетильного Семена Людвиговича. К общим трудностям добавлялись проблемы с адаптаций детей Франков в немецких школах. Больше всего забот доставлял сын Алексей, у которого были две попытки самоубийства, пристрастие к алкоголю — отцу часто не удавалась найти с ним общего языка.

Отдушиной и спасением, как всегда, становилась работа. Со временем дружба Франка со Струве восстановилась, и в 1927 г. Франк писал ему: «Я живу в совершенном одиночестве и поглощен написанием большого научного труда по социальной философии на немецком языке. Это единственно серьезное дело, которое мне здесь остается».

Упомянутая книга «Духовные основы общества», важнейший труд Франка, впервые выйдет в свет в 1930 г., правда, на русском языке, в известном издательстве русской эмиграции YMCA-PRESS. В ней — назревшие мысли о кризисе веры и о его влиянии на общественную жизнь. В духовном основании общества лежит, по Франку, триединство: солидарность (соборность), свобода и служение. Каждое из этих понятий рассматривается им в христианском контексте.

«Непостижимое»

В 1933 г. к власти в Германии приходит Гитлер. Франка, как еврея, лишают возможности преподавать в Берлинском университете. Атмосфера постепенно сгущается, на улицах проходят антиеврейские демонстрации, громят еврейские магазины.

Одинокий, угнетенный нарастающими финансовыми и политическими проблемами, Франк ищет утешения и мужества в религиозной жизни души. Свой опыт чувствования запредельного он пытается вместить в рамки философии. «Трепетно наблюдая за ним, я знала, что он как-то отходит от жизни. Тихий, спокойный, творил свои книги, черпая из своих глубин ему все больше открывающуюся Правду», — напишет Татьяна Франк в воспоминаниях.

Из его религиозного «живого опыта» в это время и рождается «Непостижимое» — «самая лучшая и глубокая вещь, которую я когда-нибудь написал».

Размышляя о Боге, Франк приходит к оригинальному и глубокому представлению о соприкосновении с Господом только через категории «Я» и «Ты», ибо неуместно и ошибочно определять Бога в категории «Он»: ведь Бог непостижим, а категория «Он» предполагала бы некое объективное Его определение. Но, оставаясь бесконечно непостижимым, Бог тем не менее открыт человеку в глубинах его бытия через «конкретное переживание жизненного опыта Божества». Бог сущий, но не Сам по себе. Он не стоит в стороне от существования конкретного человека, а открывается ему, соприсутствует в сокровенной, «нераздельной и неслиянной» связи «Я — Ты». «Непостижимое» есть парадоксальная попытка Франка путем разума подойти к сверхразумному и сверхлогическому — к тому, как Бог открывается душе человека.

«Этот демонизм мог соблазнить массы»

В 1934 г. Франк читал в Берлине лекцию «Легенда о Великом Инквизиторе», выделяя этот фрагмент «Братьев Карамазовых» Ф. М. Достоевского. Он говорил о соблазне переложить на внешний авторитет ответственность за тот или иной свой моральный выбор. После лекции к сыну Франка, Виктору, подошел человек из гестапо: «Скажите вашему отцу, чтобы он вел себя осторожнее. Мы прекрасно понимаем, что он имеет в виду в своей лекции».

На глазах Франка рушилась великая культура Германии. Он с горечью и изумлением наблюдал ее поворот в сторону тоталитарной идеологии национал-социализма. Болея проблемами современности, Франк рассматривал их в перспективе вечности и позднее, осмысливая духовную природу тоталитаризма, в статье «Ересь утопизма», опубликованной в 1946 г., он назовет тоталитаризм именно религиозной ересью, вступающей в спор с Богом.

Попытка человеческой волей утвердить на земле абсолютно совершенный социальный порядок есть, по логике Франка, неизменный путь к деспотии, со всеми присущими ей злом и гибельностью. Спасатели человечества в стремлении утвердить рай на земле посредством государственного принуждения замахиваются на Божественные прерогативы, поскольку зло, заложенное в человеке через первородный грех, обуздать может лишь Божественная, а не человеческая воля. Во-первых, человеческая природа «спасателей» так же несовершенна, как и спасаемых, которых они пытаются насильственно осчастливить. Во-вторых, утвердив целью создание совершенного общественного порядка, «водители жизни» безжалостно уничтожают всех несогласных с их замыслом и в итоге лишь безмерно умножают зло. Никакой самый совершенный государственный порядок не может уничтожить зло сущностно. Эта задача «совершается Богом, и человек должен быть лишь проводником Его благой воли». А задача государства — по возможности ограждать жизнь от зла с помощью правового порядка.

Франк здесь, по сути, размышляет над важнейшим вопросом о пределах возможного в христианском устроении жизни. И утопизм для него «есть прежде всего отрицание догмата грехопадения», тогда как тоталитарные идеологии отрицают эту изначальную поврежденность человека. Эту ересь можно определить «как искажение христианской идеи спасения мира через замысел осуществить это спасение принудительной силой закона». Жизнь, однако, «есть не искусственное рациональное построение, а органическое творчество — в том числе и нравственное — совершается только в стихии свободы <...> поэтому всякое подавление свободы парализует жизнь и, тем самым, силы добра, вне действия которых невозможно никакое совершенствование жизни».

Хотя нацизм, в отличие от коммунистической утопии, собирался осчастливить не весь мир, а только ту часть его населения, которую определял «расово-чистой», Франк справедливо находит и в нем черты извращенного мессианизма: «этот демонизм мог соблазнить массы и обрести мировой размах только потому, что в нем исконно злая воля облеклась также в видимость мессианического движения спасения мира (не то от коммунизма, не то от “иудео-плутократического” морального разложения)».

В 1936 г. Франка вызвали в гестапо. По стране шла волна арестов и облав. Оставаться в Германии становилось опасно для жизни. В конце 1937 г. Франк с семьей покидает Германию, пытаясь спастись во Франции. «Вот ты опять на распутье», — скажет Струве при встрече Франком. «Не столько на распутье, сколько на беспутье», — с горечью ответит тот. Он пытается получить гранты от христианских общественных и благотворительных организаций. Вечная нужда и вновь спасительные денежные переводы от Бинсвангера…

«Мы были как затравленные звери»

Вторую мировую войну Франк назвал временем «поистине апокалиптическим». «Уходил куда-то, терялся образ человеческий, и на смену ему вылезла страшная, до времени скрытая, жестокая природа человека... Самое страшное в это апокалипсическое время — это великое издевательство, святотатство над человеческой душой», — написала Татьяна Франк в своем дневнике.

С 1940 г. Франция — зона немецкой оккупации. Идут постоянные облавы на евреев и депортация их в лагеря смерти, в чем французское правительство Виши способствовало нацистам. Спасаясь, Франки перебираются во французскую деревушку рядом с Греноблем на юге Франции. «Мы были как затравленные звери, голодные, одинокие». Эмоциональное состояние Франка было катастрофическим. Понимая, что физически не выдержит лагеря, Франк носил с собой капсулу с ядом.

Вместо жилья — порой не отапливаемый сарай и вдобавок к этому постоянная тревога за детей: все три сына Франка ушли на фронт. Алексей, присоединившийся к англо-американским войскам во Франции, в боях потерял глаз и руку. Муж дочери Натальи, англичанин Пол Скорер, погиб в 1943 году, оставив ее с маленьким ребенком в Лондоне. Сам Франк, никогда не отличавшийся крепким здоровьем, был истощен физически и морально. Множество родных и друзей Франков погибли в концлагерях. Уже в 1945 году, в Париже, Франк встретит только что вернувшегося из Бухенвальда берлинского приятеля и будет потрясен его ужасным состоянием. В это время он пишет дневник «Мысли в страшные дни».

«Истинным победителем станет тот, кто первым начнет прощать»

Пережив страшный опыт крушения цивилизованного мира во время войны, покалечившей его сына, осиротившей внуков, прошедшейся с подчеркнутой жестокостью разрушительно по еврейскому народу, Франк, казалось бы, имел право на естественную ненависть, повсеместно раздувавшуюся в то время в общественных дискуссиях и прессе. И тем поразительнее, вопреки логике заурядного морализма, звучат его неотмирные слова в статье «Христианская совесть и реальная политика», написанной уже в 1945 году по окончании войны:

«Никакие бомбы, даже атомные, никакая из жестокостей войны не нарушают так сильно нормальных условий жизни и не являются причиной стольких разрушений и зла, как дух ненависти. <…> ...ненависть, придя в мир, имеет свойство продолжаться бесконечно. Перелетая подобно искре из одной души в другую, дух мщения рождает все новые вспышки ненависти... Разве мало людей, вообще милых и интеллигентных, горячо выступили за то, чтобы немецкий народ… был стерт с лица земли ради блага человечества? Именно таким путем дьявольская нацистская доктрина расовой ненависти, побежденной в открытом бою, торжествуя, берет реванш в сердцах людей. <…> Принципиальные задачи “реальной” политики в наше страшное время можно выразить в нескольких словах: в этой войне, доселе неслыханной по масштабу и жестокости, истинным победителем станет тот, кто первым начнет прощать».

«Свет во тьме»

Тем не менее война принесла завершительные в творчестве Франка плоды — книги: «С нами Бог» (1946) и «Свет во тьме» (1949), по определению автора, его главное духовное завещание. Пребывавший десятилетиями в христианской Церкви, Франк едва ли не впервые выступает здесь не только как религиозный философ, но и как конфессиональный богослов. С некоторым изумлением он признается другу, Людовигу Бинсвангеру: «…книга получила внешний вид богословского течения мысли — как бы против моей воли... Но <…> чем глубже постигаю проблемы, тем более сближаюсь с некоторыми основными мотивами традиционного христианского богословия».

Оставаясь свободным мыслителем, Франк размышляет о богословском смысле новозаветных текстов. К примеру, говорит он, благая весть о Царствии Божием — это не весть о чуде, грядущем в некие неведомые сроки, ибо оно, Царствие, уже в зачатке осуществлено в наших сердцах, органически прорастая в мир и изнутри им овладевая. Вообще, действие «изнутри» (чему соответствует евангельская мысль о постепенно действующей «закваске») принципиально для Франка и противопоставлено им самонадеянному действию «извне», присущему «ереси утопизма».

Стоит особо выделить мысли Франка о парадоксальности христианского вероучения и мировосприятия. Даже в известных словах Писания свет во тьме светит, и тьма не объяла его — автор находит противоречие: если это Божественный свет, то отчего ему не под силу рассеять окружающую тьму, которая обладает возможностью против него упорствовать (хотя его и не погасить)? Другими словами, это изречение приходится понимать не как оптимистическое и не как пессимистическое, но как трагическое (Франка так взволновал вывод, что он даже читал этот пассаж вслух жене).

Или еще пример. Бог так возлюбил мир, что не пожалел Своего Сына ради спасения этого мира. И однако: не любите мира, ни того, что в мире, — учит Священное Писание Нового Завета. Франк толкует эти парадоксальные «нестыковки», смущающие многих, в свете библейского свидетельства о грехопадении человека и с ним всей твари. Это ненормальное, противоестественное состояние мирового бытия не только не вечно, но даже и не абсолютно. Ибо и до обещанного в конце времен его преображения мир в его падшем состоянии остается творением Божиим, так что, не любя его «падшесть» со всеми соблазнами, нельзя не любить и не оберегать его как изделие, вышедшее из рук Создателя. В человеке, даже самом грешном, сохраняется доставшаяся от Творца «искорка», поэтому личность как таковая остается незыблемой ценностью. Франк толкует понятие «богочеловечества» в предельно широком смысле: Христос открыл нам Бога как Небесного Отца, тем самым все люди, Его дети, «природнены» к Богу и к любви, Им изливаемой, и в этом смысле богочеловечны.

На практике из такого взгляда проистекает «христианский реализм», требующий в каждом конкретном случае пытаться любовью погасить хоть малую долю зла в мире, трезво сообразуясь с возможностями.

«На наших глазах стиралась граница между двумя мирами»

Оставшиеся годы жизни Франк провел в Англии, куда еще до войны переехали его дети. Здесь шла работа над его последний значительной книгой «Реальность и человек», изданной в Париже лишь спустя десять лет.

Он умер в 1950 году от рака легких. Уходил, окруженный заботой семьи и любящей жены: «На наших глазах стиралась граница между двумя мирами, стиралась его великой, ничем непоколебимой верой в Христа и доверием к нему и ясным видением единства мира. Этот путь смирения, покаяния, терпения и величественно-торжественного возрастания в духе был всем нам великим даром и великим поучением» (Татьяна Франк).

Можно сказать, что весь трагический и сложный жизненный путь Семена Людвиговича Франка, озаренный мудростью его сердца и личной верой, есть свидетельство христианского восхождения души, преображенной и возделанной страданием. Ведь страдание для Франка — «это раскаленный зонд, впускаемый в дыхательные пути. Пока он не дошел до конца, человек испытывает мучительное жжение и задыхается; но, когда он дошел до конца, он прочищает дыхательные пути, и человек начинает дышать по-новому, глубоко и свободно, как не дышал раньше. <…> Страсти Христовы кончились воскресением. Все страдания человеческой души должны кончиться тоже воскресением к новой, углубленной, преображенной жизни».

Все иллюстрации взяты из издания «С. Л. Франк. Саратовский текст», 2006, составители Гапоненков А. А. и Никитина Е. П. Издательство Саратовского университета.