Серьезный литератор почти всегда еще и теолог. Хотя бы немножко. Любительски. По необходимости.
А как же иначе?
Если писатель, художник, кинематографист, да какой угодно творческий человек не просто зарабатывает себе на жизнь ремеслом, а ищет в своей работе чего-то большего, то он обязательно влезет в предельные вопросы бытия. А там невозможно обойтись без понятия о Боге. Даже самое упрямое Его отрицание, даже самое показное игнорирование Его всегда и неизменно предполагают сознательное выстраивание своей позиции в отношении Бога.
Иногда этого совсем немного — всего-то фраза-другая-третья на целую книгу. Порой — как бы случайная проговорка (ничего у людей слова не бывает случайного). А время от времени современный писатель всю книгу, от первого абзаца до последнего, создает ради своего рода богословской системы или, как минимум ради системы религиозной этики, в которую он вкладывает всю душу.
Ничего, что повсюду и везде по внешней видимости царит конфессиональный индифферентизм. Кого ни копнешь, а всякий «честный агностик» в трюмах своего сердца оказывается либо истово верующим, либо сущим бесопоклонником, либо, на худой конец, каким-нибудь хипповым буддистом из 60-х. А среди писателей агностики вообще встречаются столь редко, что хоть записывай их в красную книгу литературы. Добрые прихожане, воинствующие атеисты в дедовских буденовках, юроды, энергуи, люди почти святые, вечные «искатели странного», тайные сатанисты — пожалуйста. Всякой твари по паре! Вот только тепленьких никакушечек днем с огнем не сыщешь… Да и поскребешь такого «агностика», а он либо трансгуманист колена мефистофелева, либо хоть завтра на крещение, только считает себя недостойный войти во храм, либо вовсе не писатель, а никому не нужный бумагамарака.
В русской литературе наших дней о Боге говорят много, часто.
Но… для сегодняшнего литератора громко говорить о своей вере — моветон. Даже не то чтобы громко говорить… скорее, кричать во весь голос. Хуже всего поступает неофит, пытающийся открыто миссионерствовать через литературу, «читать мораль». В России недолго терпят комиссарский апломб. О чем бы ни вещал «комиссар» — хоть о Христе, хоть о вещах, Ему противных, а в задних рядах публика обязательно будет хихикать над оратором. То, что уместно в книге, предназначенной для воцерковленной аудитории, не годится для аудитории обычной. С ординарной читающей публикой наших дней — совсем другой коленкор: чем громче крикнешь, тем больше народу от тебя разбежится; чем дольше будешь вслух читать беллетризированный устав киновиального монастыря, тем скорее вокруг тебя образуется пустота. Не 90-е годы, чай. И не начало «нулевых». Тогда еще можно было повышать голос, тогда духовный слух нашего народа не обзавелся мембраной, защищающей от всего, сказанного слишком громко. Нынче другие времена.
Если у писателя есть, что сказать о людях и Боге, если у него внутри созрела книга, вся посвященная отношениям с Богом, и если он при этом умудренный человек, давно пребывающий внутри литературного процесса, то он с большой осторожностью станет говорить о том, что для него важно и дорого.
Так, чтобы никого не отпугнуть. Так, чтобы бы это была беседа с товарищами, а не чтение лекции с высокой кафедры.
Маленький роман Ярослава Верова «Мэон и маленькие городки Земли» как раз представляет собой подобный разговор с друзьями на тему о небе и земле.
Главный герой книги, творческий человек, словно движется по ленте Мёбиуса.
Траектория его движения — тысяча тупиков, расположенных на «оборотной» стороне. Минуя один и попадая в другой, он перемещается вниз, вниз, в сторону деградации ума, души, внутренней энергии.
Само время наше холодно, слишком много в нем искалечено, испакощено. Как говорит центральный персонаж книги, «…была всепланетарная мысль о всеобщем братстве, семье. И была всепланетарная же мысль о всеобщем распутстве. Обе они в противоборстве своем породили те странные события (всплеск эмоциональной стихии в 60-х — Д.В.). Потом идея братства затаилась где-то, а вторая привела к понижению стеснительности и зачахла». Большие смыслы XX века из обыденной жизни ушли. Смыслы, имеющие небесное происхождение, оказались замутнены. Остались маленькие смыслы. Каждый из этих маленьких смыслов открывает короткую дорогу, ведущую в тупик.
В книге любой из таких тупиков маркирован пристрастием главного героя к водке. Но, в общем, водку здесь легко можно было бы заменить и блудом, и тупым корыстолюбием, и просто отчаянием, усталостью, безнадегой. Просто маленькие смыслы — всегда соблазн жить легко, не видеть больших угроз, беречь силы. Иными словами, плыть по течению. А это в подавляющем большинстве случаев приводит к деградации...
Центральный персонаж деградирует до состояния полной духовной смерти.
Но вот он выходит на другую сторону ленты Мёбиуса. Он выкарабкался из бездны, он отошел от малых смыслов, он видит реальность во всей ее морозной ясности.
Тогда на него обрушиваются иные соблазны, более тонкие.
Творческий человек проходит через своего рода «веерное» искушение. Все разновидности соблазна, все лопасти «веера» так или иначе зовут его к упрощению творчества, обессиливанию и смерти. Иными словами — вновь к тупику, только еще более безнадежному, чем прежде. Личность, ушедшая от деградации, одновременно лишается многих иллюзий по поводу притягательных черт реальности, вроде бы способных сгладить холодную прозрачность бытия, ставящих на ложные, но приятные жизненные маршруты, подсказывающих, чем удержаться в комфортном состоянии (вроде кайфа от пьянства и «дружеского» застольного трепа, регулярного удовлетворения сладострастия и т.п.). Такую личность уже не интересует уютное скотство. И такая личность отлично осознает неотвратимое приближение смерти.
Но есть разные способы «закрыться» от страха перед конечностью человеческого бытия. Как «земные», вернее, «подземные» (по сути, бесовские), так и небесные. Можно мечтать о бессмертии, тешить гордыню материальными бонусами за творчество (премиями, например), упиваться славой. А можно сделать из творчества служение силам небесным, т.е. нечто, представляющее собой, по сути, взращивание любви и жизни внутри себя, а по форме — художественную молитву Творцу. «Слова молитвы вырастают в нити. Это живые нити. Они уходят далеко в бесконечность. И когда нить ответа коснется тебя, то попадешь в облако света. Оно хорошее, пушистое и большое. Оно доброе, и у него нет пределов», — такую главный герой получает в финале формулировку пути, на который он в конце концов встал.
Конечно, такое творчество не предполагает расслабленности, оно требует постоянной бодрости духа и напряжения всех умственных сил. Но это единственный адекватный выход из тупика бытия, из тупика небессмертия. Он в «зашифрованном» виде сокрыт внутри любого человека, ведь люди созданы по образу Божию, знание о сути мира, о добре и зле, о генеральном смысле жизни находится внутри них. Следовательно, самопознание дает ключ к правильному маршруту.
По мысли центрального персонажа, есть два определения времени: «”Время есть отсутствие вечности” или “время есть предчувствие вечности”, это на выбор, смотря у кого какие отношения с вечностью»…
