Предыдущая глава заканчивалась притчей, посвященной концу времен, — о тех, кому было поручено заботиться о людях и кто пренебрег этим поручением, решив, что времени впереди достаточно и господин придет еще не скоро. Эта глава начинается с притчи на ту же тему, но гораздо более известной; думается к тому же, что и более жгучей, потому что при всей ее распространенности в литературе (слова про мудрых дев и про горящий светильник встречаются достаточно часто) — в церковном искусстве она отображается невероятно скудно (встречала изваяния на фасаде собора в Западной Европе и буквально две росписи в русских храмах). Трудно и тревожно нам ее воспринимать, потому что речь идет не о «врагах» (с этим у нас просто: враги — это все, кто «не мы», а мы — это те, кто не враги; так что полная свобода в определениях), а о тех, кого уже призвали. То есть о тех, к которым и мы принадлежим. Наверное, поэтому и так неуютно.
«Тогда подобно будет Царство Небесное десяти девам, которые, взяв светильники свои, вышли навстречу жениху. Из них пять было мудрых и пять неразумных. Неразумные, взяв светильники свои, не взяли с собою масла. Мудрые же, вместе со светильниками своими, взяли масла в сосудах своих. И как жених замедлил, то задремали все и уснули. Но в полночь раздался крик: вот, жених идет, выходите навстречу ему. Тогда встали все девы те и поправили светильники свои. Неразумные же сказали мудрым: дайте нам вашего масла, потому что светильники наши гаснут. а мудрые отвечали: чтобы не случилось недостатка и у нас и у вас, пойдите лучше к продающим и купите себе. Когда же пошли они покупать, пришел жених, и готовые вошли с ним на брачный пир, и двери затворились; после приходят и прочие девы, и говорят: Господи! Господи! отвори нам. Он же сказал им в ответ: не знаю вас. Итак, бодрствуйте, потому что не знаете ни дня, ни часа, в который придет Сын Человеческий».
Нужно сказать, что запас масла к светильникам — дело совершенно житейское и обыденное для слушателей. Я видела когда-то домашний ханукальный светильник, и это был вовсе не подсвечник: к серебряной дощечке, укрепленной на подставке, припаяны светильнички, более похожие на подсвечники в церкви (кстати, мне объяснили, что свечи тоже можно вставлять). А пониже — крючок, на котором висит кувшинчик для масла. То есть масляные светильники - это близкий, понятный образ. Торжественный вход жениха — тоже в обычае, как и то, что гости его ожидают. Но вот что обращает на себя внимание: нам сказано «бодрствуйте», а ведь мудрые-то девы спали так же, как и неразумные. Просто у них было масло, и они, встрепенувшись с приходом жениха, тотчас были готовы за ним последовать. Тем самым их бодрствование заключалось в предусмотрительности и готовности. И мне очень нравится мысль владыки Антония: на Суд мы приходим в том состоянии, в котором он нас застал, так что успел проснуться — значит, бодрстуешь. Кстати говоря, распространенная сейчас склонность к восхвалению смерти, приходящей совсем-совсем быстро и незаметно (лучше всего во сне), так называемой «легкой смерти», сильно противоречит христианским воззрениям: для нас «безболезненная, непостыдная, мирная кончина», о которой молимся — это отсутствие невыносимых болей (кстати, бывает прекращение болей и у очень тяжелых больных — хотя бы на несколько минут), в чистоте и опрятности, с духовным напутствием и в окружении любящих или хотя бы внимательных людей.
Не связан ли образ горящего светильника со словами «Духа не угашайте», сказанными апостолом Павлом в очень важной и значимой последовательности: «Смотрите, чтобы кто кому не воздавал злом за зло; но всегда ищите добра и друг другу и всем. Всегда радуйтесь. Непрестанно молитесь. За все благодарите: ибо такова воля Божия о вас во Христе Иисусе. Духа не угашайте. Пророчества не уничижайте» (1 Фес 5:15-20). Не правда ли, можно даже не обсуждать эту последовательность, а просто принять?..
И вот теперь нам время озадачиться: позвали, получается, на брачный пир, вроде как бы своих? И не пустили? Из-за такой малости? Хороши также и мудрые девы, масла пожалели...
Трудно нам мерять Божественную справедливость по своим критериям. До конца нам ее вряд ли удастся понять, пока мы живы и находимся в системе своих пристрастий. Собственно говоря, развитие в себе чуткости к воле Божией — это задача на всю жизнь. Но Благая Весть на то и благая, чтобы служить нам опорой в этом великом деле (великом, потому что от него зависит наше пребывание в вечности). Правда, Евангелие — это не железнодорожный справочник и не сборник рецептов; оно дает направление, а двигаться мы должны сами.
Следующая притча повествует о том же: как будет действовать Сын Человеческий при Своем пришествии?
«Ибо Он поступит, как человек, который, отправляясь в чужую страну, призвал рабов своих и поручил им имение свое: и одному дал он пять талантов, другому два, иному один, каждому по его силе; и тотчас отправился. Получивший пять талантов пошел, употребил их в дело и приобрел другие пять талантов; точно так же получивший два таланта приобрел другие два; получивший же один талант пошел и закопал его в землю и скрыл серебро господина своего».
Талант — это античная мера веса драгоценных металлов, весьма значительная; правда, стоимость его снижалась, но есть кое-какие основания говорить, что и во времена земной жизни Иисуса серебряный талант — это 50 кг серебра, а золотой — в 10 раз тяжелее. Короче говоря, малопредставимые суммы даже и в серебре.
Вот достаточно ли мы обращаем внимание на то, что господин раздавал таланты не по собственному произволу, а по способностям одариваемых? А между тем в Ветхом Завете не один раз упоминается, что Бог подобен горшечнику, работающему с глиной (а глина — символ праха земного, из которого сотворен человек), и квинтэссенция этой сквозной метафоры — утверждение в Рим 9:21: горшечник, который из одной и той же глины делает сосуды и для высокого употребления, и для низкого, властен над глиной. То есть в Писании имеет место профилактика самопревозношения, того самого, которое нынче так популярно под псевдонимом самореализации. А тот, кто зарыл талант, при таком рассмотрении может оказаться бешеным честолюбцем с неудовлетворенной гордыней. А между тем свой талант получил и он. Только ему мало было. И он, если подумать, становится в ряд недовольных: старшего брата из притчи о блудном сыне, работников первого часа, возроптавших на то, что и работники одиннадцатого часа получили свою награду... Можно добавить и иные исторические и современные примеры.
Неудивительно, что благодаря этой притче значение слова «талант» отпочковалось, так сказать, от исходного обозначения денежной единицы и стало относиться к дарам Божиим, — к одаренности. Мне очень нравится, как это рассматривается в одной современной книге — в «Архии» Вячеслава Бутусова. Там фольклорно-худжественный пересказ притчи начинается со слов «мы просто замыслены быть талантливыми» и разворачивается как история трех царских советников, оставленных управлять в отсутствии царя. Первый получил три таланта: красоту, здоровье, ум. Второй — красоту и здоровье, а третий - только красоту. Первый отдал свои таланты детям, второй — старикам, а третий оставил свою красоту при себе. И дети выросли и приуможили красоту, здоровье и ум. Старики умерли и завещали дарителю в придачу к здоровью и красоте свои знания, мудрость и опыт. А третий советник стал дряхлым стариком, утратив при этом красоту. Можно, конечно, спросить, а что бы он мог с ней поделать? — Да мало ли что; мог бы, например, подарить ее доброй дурнушке, и она бы вышла замуж и родила добрых и красивых детей. Да еще этот бешеный неудачник и нагрубил царю всердцах, признавшись, что всегда его недолюбливал и считал злым и жестоким.
Вот — наглядная иллюстрация преломления смысла Евангелия в христианской культуре. Вернемся же к исходному тексту.
«По долгом времени, приходит господин рабов тех и требует у них отчета. И, подойдя, получивший пять талантов принес другие пять талантов и говорит: господин! пять талантов ты дал мне; другие пять талантов я приобрел на них. Господин его сказал ему: хорошо, добрый и верный раб! в малом ты был верен, над многим тебя поставлю; войди в радость господина твоего».
Две маленькие, но, как представляется, значимые детали: господин называет раба «добрым», подчеркивая, что тот не только проявил смекалку, но и действовал по сердечной склонности, по любви, и приглашает его «войти в радость», что опять-таки позволяет увидеть душевное единение в добре.
«Подошел также и получивший два таланта и сказал: господин! два таланта ты дал мне, вот, другие два таланта я приобрел на них. Господин его сказал ему: хорошо, добрый и верный раб! в малом ты был верен, над многим тебя поставлю; войди в радость господина твоего».
Общая атмосфера радости и добра расширяется, тем более что господин не делает никакого различия между «пятиталанным» и «двухталанным»: каждый получил по силе, каждый действовал, как мог, каждый оправдал надежды, — теперь они равны.
«Подошел и получивший один талант и сказал: господин! я знал тебя, что ты человек жестокий, жнешь, где не сеял, и собираешь, где не рассыпАл, и, убоявшись, пошел и скрыл талант твой в земле; вот тебе твое. Господин же его сказал ему в ответ: лукавый раб и ленивый! ты знал, что я жну, где не сеял, и собираю, где не рассыпАл; посему надлежало тебе отдать серебро мое торгующим, и я, придя, получил бы мое с прибылью; итак, возьмите у него талант и дайте имеющему десять талантов, ибо всякому имеющему дастся и приумножится, а у неимеющего отнимется и то, что имеет; а негодного раба выбросьте во тьму внешнюю: там будет плач и скрежет зубов».
И с чего же начинает свою речь тот, кто не оправдал даже скромных надежд? С оскорбления. Увы, это так по-человечески: при отсутствии покаяния чувство вины трансформируется в неприязнь к тому, перед кем виноват. Считая господина неоправданно жестоким, малоталантливый тем самым решил, что он вправе пренебречь заданием. Сомнительное решение, что и говорить. И вполне резонно господин возражает, что коль скоро его почитают жестоким, то можно было бы (если умения нет) передать талант тем, кто умеет с ним обращаться (заметим, что здесь равно «проходит» и материальное, и идеальное понимание). Так что человек в полной мере проявил и отсутствие любви, и недальновидность. Именно за это и кара.
Притча завершается акцентированным привлечением внимания: «Сказав сие, провозгласил: кто имеет уши слышать, да слышит!». И затем следует важнейшее: последняя притча в Евангелии от Матфея, притча о Страшном суде, страх перед которым настолько затемняет сознание человеческое, что нелишне обратить самое пристальное внимание на то, за что на самом деле следует награда, а за что — кара.
«Когда же приидет Сын Человеческий во славе Своей и все святые Ангелы с Ним, тогда сядет на престоле славы Своей, и соберутся пред Ним все народы; и отделит одних от других, как пастырь отделяет овец от козлов; и поставит овец по правую Свою сторону, а козлов - по левую. Тогда скажет Царь тем, которые по правую сторону Его: придите, благословенные Отца Моего, наследуйте Царство, уготованное вам от сотворения мира: ибо алкал Я, и вы дали мне есть; жаждал, и вы напоили меня; был наг, и вы одели Меня; был болен, и вы посетили Меня; в темнице был, и вы пришли ко Мне. Тогда праведники скажут Ему в ответ: Господи! когда мы видели тебя алчущим, и накормили? или жаждущим, и напоили? когда мы видели Тебя странником, и приняли? когда нагим, и одели? когда мы видели Тебя больным, или в темнице, и пришли к Тебе? И Царь скажет им в ответ: истинно говорю вам: так как вы сделали это одному из сих братьев Моих меньших, то сделали Мне».
Здесь с последней прямотой говорится о том, что цель Христа (и тем самым цель Суда) - восстановление человечества в Царстве, для которого оно было предназначено от сотворения мира. Так за что же удостаивают Царства? — за помощь людям, и это очень хорошо согласуется со словами о том, что не любящий ближнего не может любить Бога. Две вещи привлекают внимание: во-первых, праведники понятия не имеют, что они творили богоугодные дела, и даже не думали о том, что то, что они делают, Бог соотносит с добром для Себя и что это достойно награды. А во-вторых, здесь и речи нет о повседневной аскетике. И действительно, для Бога ли мы постимся? — нет, для очищения тела, что способствует и просветлению души и ума. А молимся, чтобы приобретать навык устремления к Богу и к Богообщению, то-есть это опять-таки нужно нам. Говоря словами Писания и Традиции, мы просим утвердить в нас чистое сердце и укрепить «дух прав» — опять-таки зачем? Чтобы нам быть способными к жизни духа, то есть к жизни в Боге и с Богом. Да и причащаемся мы для того, чтобы соединиться с Ним; правда, в этом случае можно говорить о том, что Всемилостивый Господь этого хочет, потому что это восстанавливает картину единения человечества в Боге. И ведь предупреждает нас Спаситель, что не всякий, говорящий Ему «Господи, Господи», то есть обильно произносящий слова молитв, будет принят Им в Царство (см. Мф 7:21).
«Тогда скажет и тем, кто по левую сторону: идите от Меня, проклятые, в огонь вечный, уготованный диаволу и ангелам его: ибо алкал Я, и вы не дали Мне есть; жаждал, и вы не напоили Меня; был наг, и не одели Меня; болен и в темнице, и не посетили Меня. Тогда и они скажут Ему в ответ: Господи! когда мы видели Тебя алчущим, или жаждущим, или странником, или нагим, или больным, или в темнице, и не послужили Тебе? Тогда скажет им в ответ: истинно говорю вам: так как вы не сделали этого одному из сих меньших, то не сделали Мне. И пойдут сии в муку вечную, а праведники в жизнь вечную».
...Как же насущно для нас чтение Благой Вести, — поистине как хлеб.
