Вы сейчас читаете колонку, которую я написал для журнала «Фома». То есть я открыто высказываюсь по вопросу веры и Церкви в средстве массовой информации. Иными словами, прямо сейчас, на Ваших глазах, религия, мое личное дело, становится делом одновременно еще и публичным.
То, что религия — частное дело каждого, это конечно, не ложь. Это полуправда. Вера в Бога, безусловно, дело личное и даже интимное. Возможно, самое интимное из всего, что доступно человеку в земном опыте. Но никогда в истории религия не была только и исключительно частным делом (если не брать, конечно, опыт отшельников-аскетов). Иначе верующие сидели бы дома, молились и никуда из квартиры свою веру не выносили.
Но в том-то и парадокс, что религия — это дело сугубо личное и одновременно по самой своей природе оно не может не быть и делом общественным.
Почему? В том числе потому, что религия, говоря языком философов, — это предельная идентичность человека. Вот у меня существуют разные социальные роли: профессор вуза, церковный чиновник, муж, отец, брат и сын и — верующий человек. Какая из них самая главная? Что влияет на все остальное? То, какой я верующий. Ведь вера неизбежно связана с ответом на вопрос о жизни и смерти, о добре и зле — о ценностях, в согласии с которыми я стараюсь жить (если получается). А эти ценности как раз и определяют, в том числе — какой я отец, профессор вуза, церковный чиновник… Не наоборот.
Точно так же любой человек, а также любой депутат или чиновник (тоже люди!), может быть христианином и по велению совести открыто высказывать что-то, — вот удивительно! — совпадающее с позицией Церкви. В этом случае его вера, будучи личным делом, не может не проявляться в следовании своим мировоззренческим представлениям в публичной сфере. Если депутат-христианин является противником абортов, разве он не может отстаивать эту точку зрения, мотивируя ее своими взглядами? Если не может — тогда почему это позволено атеисту или агностику?
Увидеть и понять этот тонкий, но очень важный аспект присутствия Церкви в обществе готовы не все. Сегодня проще и моднее (в некотрых социальных стратах) ужасаться: «Клерикализация на марше! Спасайся, кто может!» Любопытно: слово «клерикализация» теперь используют для осуждения любых попыток Церкви выйти за рамки гетто, в котором она существовала весь советский период. А ведь исторически этим словом описывали стремление религии получить политическую власть, то есть заменить собой или подчинить себе светский государственный аппарат. Но для Церкви такая клерикализация самоубийственна. Именно поэтому у нас священникам строго запрещено выполнять любые властные функции, во всех ветвях власти — это твердая и принципиальная позиция.
А еще принято считать явным признаком сращивания Церкви и государства то, что Церковь не ругает власть. Те, кто Церковь в этом обвиняют, видимо, подразумевают, что правильно было бы иначе: Церковь в оппозиции к действующей власти. Но случись это на самом деле, большинство таких «обвинителей» тут же возмутилось бы: «Смотрите — Церковь занимается не своим делом, она занимается политикой!» И что самое интересное, они были бы правы. Потому что быть в оппозиции к власти — это политическая позиция. «Оппозиция» — это из политического лексикона. Церковь не может быть в оппозиции, потому что сама проблема получения политической власти Церковь не интересует. Политические партии и политиков — интересует, а Церковь нет. И поэтому, повторюсь, в оппозиции она не будет никогда — не из-за симпатий к Кремлю, а просто по своей природе: Церковь за власть не борется и своей автономией от государства Церковь чрезвычайно дорожит. Это отнюдь не означает согласия с властью всегда и во всем. В Основах социальной концепции Русской Православной Церкви, документе, разрабатывавшемся под руководством Святейшего Патриарха Кирилла (тогда — митрополита Смоленского и Калининградского) прямо говорится о возможности гражданского неповиновения — если исполнение государственного закона требует от верующих того, что противоречит их христианской совести.
В чем может проявляться зависимость Церкви от государства? Начиная с эпохи Петра Первого, обер-прокурор Синода решал, будет тот или иной человек епископом или не будет. Сейчас государство узнает о церковных решениях, когда на официальном сайте Московского Патриархата patriarchia.ru публикуются журналы заседаний Священного Синода. И ни один государственный чиновник не знает, что Синод решит завтра. Открывать или не открывать епархии, каких и куда назначать священников, с какими заявлениями выходить в медийное пространство, где и когда проводить молебны — эти и другие вопросы устроения церковной жизни, а также отношений церкви и общества Русская Православная Церковь решает самостоятельно. Ответственно заявляю это как непосредственный участник взаимодействия с государством в последние три года.
Простой пример. Если бы сращивание Церкви и государства было реальным, не создавались бы сейчас новые епархии и не формировалась бы система, при которой на территории одного субъекта Федерации, где раньше была одна епархия и, следовательно, один архиерей, теперь появляется три епархии и три архиерея. Потому что как раньше — так проще и понятней. Для власти. И нас даже предупреждали, что, дескать, отношения с властями ухудшатся, потому что губернатор не будет понимать, с кем ему иметь дело: он-то один, а архиереев — трое… Но Церковь существует не для того, чтобы общаться с губернаторами (что не означает, что с ними не надо общаться). И если даже какие-то осложнения возникнут, это не станет препятствием для такого важнейшего процесса, как создание новых епархий. Однако об этом мало говорят и мало пишут в СМИ. А выводы и обобщения делать-то хочется, и основой для них становятся примеры вроде приезда президента в храм Христа Спасителя. То есть, видимо, лучше, чтобы не приезжал? И тогда кончится клерикализация?
На собственном опыте «церковного чиновника» (намеренно беру это словосочетание в кавычки, потому как знаю, что мало кто из несущих послушание в структурах Московского Патриархата дерзновенно не рассматривает свою работу как служение) могу свидетельствовать, что эти отношения порой достаточно сложные. Скажем, в январе 2011 года Патриарх направил власти церковные «Предложения по совершенствованию национальной политики в сфере заботы о семье и детстве». Документ из 25 пунктов. В итоге поддержали совсем немного, и все это требовало длительных и серьезных консультаций и с профильным министерством, и с депутатами Госдумы.
Критики могут сказать: «Вы же не станете отрицать, что Церковь все-таки взаимодействует с государством?» Конечно, нет! Но взаимодействие — не сращивание. Между Церковью и государством как институтами бывает и взаимовыгодное сотрудничество. Только я никак не могу взять в толк, а что здесь плохого?
