Следователь стал упрекать отца Владимира в нежелании говорить «правду» и требовать от него «правдивых показаний». «Я человек глубоко религиозный, — ответил священник. — В силу религиозных убеждений не согласен с безбожием и остаюсь непримирим с ним, ведя активную борьбу с безбожием совершением богослужения и исполняя таинства и обряды для верующих. Глубоко убежден, что существует Господь как Творец всего видимого и невидимого».
Прихожанам своим отец Владимир говорил, что за веру готов пострадать, но никогда не откажется от своих религиозных убеждений. Так и случилось. Вскоре после этого допроса отца Владимира приговорят к казни…
* * *
Священномученик Владимир родился в 1895 году в Каменском заводе Камышловского уезда Пермской губернии в семье чиновника, коллежского регистратора Павла Холодковского. Избрав путь служения Церкви, Владимир в 1912 году окончил Екатеринбургскую школу псаломщиков и был направлен псаломщиком в Вознесенский храм в селе Завьяловском Камышловского уезда. В 1918 году он был рукоположен во диакона к Ильинскому храму в селе Тимохинское того же уезда. Здесь его застала Гражданская война со всей ее жестокостью не только по отношению к воюющим сторонам, но и к живущему здесь населению. Опасаясь преследований, настоятель Ильинского храма и диакон Владимир выехали из села вместе с отступавшими войсками адмирала А. В. Колчака.
В марте 1920 года диакон Владимир вернулся в Тимохинское и в декабре того же года был рукоположен во священника к Ильинскому храму. Вскоре он был переведен в Николаевский храм в селе Тупицынское. На приходе в Тупицынском, как показали через девять лет во время допросов свидетели, он активно проповедовал, призывал прихожан не оставлять храм и молитву, говорил, что наступившая разруха есть прямое следствие отступления людей от Бога, что православные ныне трудятся день и ночь, как раньше крепостные на помещика, а результат их труда идет лодырям, и это не по закону Божию; «надо жить дружно, один другого защищать и вражду не разводить, тогда хорошо будет жить всем, надо Богу молиться».
1 ноября 1929 года священник был арестован и заключен в тюрьму при окружном отделе ОГПУ в городе Шадринске. «Виновным себя по сему делу не признаю, — сказал он на допросе, — так как я всецело был далек от светской жизни и совершенно никакой агитацией не занимался... Я как священник проповедовал слово Божие... Я ни в каких партиях не состоял, политикой совершенно не интересовался. Посему я вины за собой не чувствую».
26 декабря 1929 года Коллегия ОГПУ приговорила священника к пяти годам заключения в концлагерь. По окончании заключения он вернулся служить в Тупицынское, в Николаевский храм.
8 июля 1937 года отец Владимир снова был арестован и заключен в тюрьму в городе Камышлове. Тогда было арестовано почти всё духовенство района и некоторая часть активных мирян, всего около тридцати человек. Терроризируемые следователями, все обвиняемые, за исключением отца Владимира, признали себя виновными в возводимых на них ложных обвинениях.
Отцу Владимиру было поставлено в вину и то, что во время Великого поста 1928 года он рассказал некоему крестьянину о явлении Пресвятой Богородицы и святителя Николая: «Выехал из села своего крестьянин земли Пермской в соседнее село, верст за тридцать, по своим хозяйственным надобностям. Мужик старый, верующий, зажиточный. Всё, что было у него, отобрали, в тюрьме сколько-то сидел, да Господь вновь всем благословил его. Едет путем-дорогой, видит: в стороне на снегу новенький мешок-пятипудовик пустой лежит. Остановил старик лошадь да думает: „Кто бы это сбросить мог? Да лежит-то в стороне, на поле. Кругом никого...“ Вышел из саней, пошел к мешку, нагнулся поднять его, да не может. И так дернет, и так потянет, видит, что мешок в землю врос: сверху — пустой, а внизу — с зерном. Время идет, пора бы и ехать, а он всё вкруг мешка бьется. Заморился даже, а поделать так-таки ничего не мог. Как ни досадно, а пришлось отступиться. „Не в добрый час, видно, выехал“, — подумал старик и, перекрестившись, поехал дальше... Проехал верст с пяток, издали видит — бочонок новенький на дороге лежит. „Что за притча? С нами крестная сила!“ Прочел он молитву, лошадь останавливает да идет к бочонку. А он тоже как прирос к земле. Солнце за обед повернуло, к закату клонится, а старик всё с бочонком возится. Да как на грех, ни попутчика, ни встречного человека нет, чтобы подсобил. От бочонка тоже отступиться пришлось. Даже рукой махнул да изругался старик. Сел в сани да лошадь больно стегнул.
Едет хмурый, и на сердце тоска. Сколько-то еще проехал, видит: далеко впереди попутно ему человек идет, да быстро так, насилу нагонять его стала добрая лошадка. Видит — женщина. Стал старик подъезжать, а она услышала да в снег свернула, да быстро, как бы испугавшись, как можно дальше старается отойти. Старик придержал лошадь да смотрит на нее: женщина старая, да хорошая такая, только вся в крови, израненная, да слезы так и бегут из глаз. Одежда прежде была на ней хорошая, да вся изодрана, запачкана. Остановился старик и спрашивает: „Что это, матушка, с тобой сталось? Злые люди, что ли, обидели? Садись, подвезу“. А та еще дальше отходит да закрывается, будто он ее ударить хочет. Постоял, постоял старик да тронул шажком лошадь. Тоска на сердце еще глубже запала. Едет и оглядывается, а та как отошла, так в снегу и стоит.
Дорога пошла под изволок и скрыла ее за бугром, а впереди опять человек идет, по пути ему, идет крепкой поступью, не торопясь, в руках палка высокая. Идет без шапки, голова как лунь белая. Услышал, стало быть, что сзади кто-то едет, остановился. Старик, поравнявшись, принял предложение крестьянина и сел в телегу к нему, а тот говорит: „Бог тебя вот послал. Вижу, что и ты человек нездешний и идешь не просто. Скажи ты мне, Христа ради, развяжи ты душу мою: что всё это значит? Чудится мне, что всё ты знаешь...“ А спутник его сидит рядом, молчит и глубокую, видно, думу думает. Потом и говорит: „Затем-то я и сел к тебе, что сказать надобно. Мешок, что ты поднять не мог, вот что значит: много вашего крестьянского хлеба в землю побросано, да не вам взять его, и до великого голода жить вам, мужикам, впроголодь. Бочонок же, что ты не осилил, вот что значит: много денег вашим мужицким потом и кровью наработано, да не вам взять их. И будете вы до великой войны в постоянной нужде жить“. Не выдержал, перебил его старик. Сердце в нем, как голубь, бьется и дума трепещет. „Скажи, — просит, — а кто же эта женщина, что обогнал-то я?“ Прохожий помолчал да тихо так говорит: „Царица Небесная, Матерь Божия. Вот что вы с Ней сделали. Оплевали, насмеялись, изранили всю... Она, Которая прибегала на помощь каждому великому грешнику, за каждого со слезами молила Сына Своего, Которая Сама в скорбях ваших являлась к вам, Она бежит от вас, так как нет Ей среди вас на кого положиться“. — „Да что ты, родимый, — весь как в лихорадке снова перебил старик, — мы креста не сымали и церкви не оставили, и попа всегда принимаем“. — „Так, — остановил его спутник, — на глазах ваших ругались над Ней, при вас плевали в Нее, ризы Ее рвали, а вы молчали да сторонились, как не видите. При вас Ее гонят и имя Ее поносят, а вы, оберегаючи себя, постоянно предаете Ее. Как вы бы не допустили, никто бы не смел не то что пальцем тронуть Ее, словом хульным обмолвиться“. — „Верно твое слово, — тихо сказал старик, и слезы полились из глаз его. — А ты кто будешь? — с робостью уже спросил он. — Вот и ты в крови весь, да одежда твоя порвана“. — „А я Николай Чудотворец буду“, — отвечал тот. И нет уже его в санях, а стоит он на дороге. Старик к нему в ноги: „Великий угодник Божий, научи, что же нам делать?“ — „Молитесь, — говорит, — Бог простит, прикажет — и мы опять с вами будем“. Да и пошел от него. А тут на горке и Владычица показалась. Старик в слезах упал на дорогу, и слова не идут с языка, а мыслями твердит он: „Владычица, Матушка, прости Христа ради“. Тем временем святитель уже был около Нее и припал к ногам Ее. Подняла Она его, и оба легко так, верх снега стали уходить всё дальше и дальше, и чем дальше шли, тем светлее становились, а как ступили на зарю, так, как звезды, загорелись и пошли на небо. Заря потухать стала, а старик всё стоял на коленях среди дороги, глядя в ту сторону, и слезы текли и текли из глаз его».
По делу отца Владимира были допрошены свидетели и среди них председатель сельсовета, который показал, что в 1936 году, перед уборочной кампанией, он потребовал от священника, чтобы тот прекратил антисоветскую агитацию, на что священник ему ответил, что он делает то, что полагается ему делать как пастырю, оберегающему словесных овец.
3 августа следователь вызвал отца Владимира на допрос и зачитал ему показания свидетелей, но все их он категорически отверг как ложные. 11 августа 1937 года тройка УНКВД по Челябинской области приговорила его к расстрелу. Священник Владимир Холодковский был расстрелян через день, 13 августа, и погребен в общей безвестной могиле.
